абрее  и
не сильнее кролика. Я и сейчас удивляюсь, как у  меня  не  было  разрыва
сердца и спина не сломалась, когда я таскал эти глыбы. Но я выдержал,  -
я заставил свое тело работать так, как ему предназначено природой, вмес-
то того чтобы сидеть, согнувшись, за письменным  столом  и  накачиваться
виски... Ну, и вот вам результат: я поздоровел, а камин вышел на  славу.
Верно?
   А теперь расскажите мне про Клондайк и как вы перевернули вверх  дном
Сан-Франциско своим последним набегом на биржу. Вы вояка  хоть  куда,  и
даже нравитесь мне, хотя, трезво рассуждая, вы такой же сумасшедший, как
все. Жажда власти! Это страшная болезнь. Почему вы не остались на  Клон-
дайке? А почему бы вам не плюнуть на все и не жить естественной  жизнью,
как я, например? Видите, я тоже умею задавать вопросы. Теперь вы расска-
зывайте, а я буду слушать.
   Только в десять часов вечера Харниш распрощался с Фергюсоном. Он ехал
верхом под звездным небом и спрашивал себя: не купить ли  ему  ранчо  на
противоположном склоне долины? Он и не помышлял о том, чтобы  там  посе-
литься, - азарт приковывал его к СанФранциско. Но ранчо ему понравилось,
и он решил, как только приедет в контору, начать с Хиллардом  переговоры
о покупке. Кстати, и глинище, откуда возят глину на кирпичный завод, пе-
рейдет в его владение, и это поможет ему держать в руках Голдсуорти, ес-
ли тот вздумает выкинуть какой-нибудь фортель.
 
 
   ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
 
   Время шло, Харниш по-прежнему был занят своей игрой. Но игра вступила
в новую фазу. Жажда власти ради азарта и выигрыша превратилась  в  жажду
власти ради мщения. В Сан-Франциско насчитывалось немало  людей,  против
которых Харниш затаил злобу, и время от времени, обрушив  на  одного  из
них молниеносный удар, он вычеркивал чье-нибудь имя в списке своих  вра-
гов. Он сам пощады не просил - и никому не давал пощады. Харниша боялись
и ненавидели и никто не любил, кроме Ларри Хигана, его поверенного,  ко-
торый с радостью отдал бы за него жизнь. Это был единственный человек, с
которым Харниша связывала искренняя дружба, хотя он  оставался  в  прия-
тельских отношениях с грубыми и откровенно беспринципными людьми, состо-
явшими при политических боссах клуба Риверсайд.
   С другой стороны, и отношение Сан-Франциско к Харнишу изменилось. Его
разбойничьи набеги попрежнему представляли опасность для более  осмотри-
тельных финансовых воротил, но именно поэтому они предпочитали  не  тро-
гать его. Он успел внушить им, что неразумно будить спящего зверя.  Мно-
гие из тех, кто знал, что им грозит тяжелая медвежья лапа, протянувшаяся
за медовыми сотами, даже пытались умилостивить Харниша, искали его друж-
бы. Старшины клуба АлтаПасифик негласно предложили ему снова принять его
в члены, но он отказался наотрез. Многие члены  клуба  еще  числились  в
списке его врагов, и как только представлялся случай, он выхватывал оче-
редную жертву. Даже газеты, кроме  двух-трех,  пытавшихся  шантажировать
его, прекратили травлю и писали о нем в уважительном  тоне.  Словом,  на
него теперь смотрели, как на медведя-гризли, свирепого обитателя  север-
ных лесов, которого лучше обойти стороной, если  столкнешься  с  ним  на
тропе. Когда Харниш штурмовал пароходные компании, вся свора тявкала  на
него, хватала за ноги, но он повернулся лицом к ним и в  ожесточеннейшей
схватке, какой еще не видывал СанФранциско, больно  отстегал  их  бичом.
Всем еще памятна была забастовка Союза моряков и приход к власти  в  го-
родском самоуправлении профсоюзных лидеров и взяточников  из  их  свиты.
Самоубийство Клинкнера и крах  Калифорнийско-Алтамонтского  треста  были
первым предупреждением; но враги Харниша не сразу угомонились; они твер-
до надеялись на свое численное превосходство, однако он  доказал  -  им,
что они ошибаются.
   Харниш по-прежнему пускался в рискованные предприятия, - так,  напри-
мер, перед самым началом русскояпонской войны он под носом у  многоопыт-
ных и могущественных спекулянтов морским транспортом стремительным  нас-
коком добился чуть ли не монополии на фрахтовку  судов.  Можно  сказать,
что на всех морях не оставалось ни одной разбитой посудины,  которая  не
была бы зафрахтована Харнишем. Своим конкурентам он, по обыкновению, за-
являл: "Приходите ко мне, потолкуем". И они приходили и, - как он  выра-
жался, - выворачивали карманы. Но теперь все  его  финансовые  операции,
все стычки с соперниками имели лишь одну цель, тайна  которой  была  из-
вестна только Хигану: когда-нибудь, когда у него  наберется  достаточный
капитал, он еще раз поедет в Нью-Йорк и вышибет дух из Даусета,  Леттона
и Гугенхаммера. Он покажет этим господам, что лучше не шутить с огнем  -
можно больно обжечься. Но головы он не терял и  прекрасно  отдавал  себе
отчет, что ему еще рано тягаться со своими давними врагами. А  пока  что
их имена, в ожидании возмездия, возглавляли список его будущих жертв.
   Дид Мэсон по-прежнему работала в конторе Харниша. Он больше не  делал
попыток сблизиться с ней, не разговаривал о книгах, не спорил о  грамма-
тических правилах. Он почти перестал интересоваться ею и смотрел на  нее
лишь как на приятное напоминание о том, чему не  суждено  было  сбыться,
ибо таким уж создала его природа, и есть в жизни радости, которые ему не
дано познать. Но хоть он уже почти не думал о ней и всю его энергию пог-
лощали бесконечные финансовые битвы, он до тонкости изучил  переливчатую
игру света в ее волосах, малейшие движения и жесты, все линии ее фигуры,
подчеркнутые отлично сшитым английским костюмом. Несколько раз, с проме-
жутками в полгода, он повышал ей жалованье, и теперь она получала  девя-
носто долларов в месяц. Дальше этого он не решался идти, но придумал об-
ходный маневр: облегчил ей работу. Когда она вернулась  из  отпуска,  он
просто-напросто оставил заменявшую ее стенографистку в качестве помощни-
цы. Кроме того, он снял новое помещение для конторы и предоставил  обеим
девушкам отдельную комнату.
   Любуясь Дид Мэсон, Харниш даже научился понимать  женскую  красоту  и
изящество. Он давно уже заметил ее горделивую осанку.  Эта  ее  гордели-
вость отнюдь не бросалась в глаза, но тем не менее  чувствовалась  очень
явственно. Видимо, решил Харниш, она считает, что имеет право  гордиться
своей наружностью, своим телом и заботиться о нем, как о красивой и цен-
ной вещи. Сравнивая Дид Мэсон с ее помощницей, со стенографистками,  ко-
торых он видел в других конторах, с женщинами, которых встречал на  ули-
це, он невольно восхищался ее манерой держаться, умением носить  платье.
"Ничего не скажешь, - рассуждал он сам с собой, - одевается она  хорошо,
и у нее как-то так получается, будто она и не думает о том, что  на  ней
надето".
   Чем больше он к ней приглядывался, чем больше, как ему  казалось,  он
узнавал ее, тем сильнее чувствовал, что она для него недосягаема. Но это
мало огорчало его, потому что он и не пытался поближе сойтись с ней. Ему
было приятно, что она работает в его конторе, он надеялся, что она нику-
да от него не уйдет, - и только. Харниш с годами все  больше  опускался.
Городская жизнь явно не пошла ему на пользу. Он заметно  толстел,  мышцы
стали дряблые, весь он как-то обрюзг. Коктейлей, которыми он глушил свое
сознание, чтобы хоть на время выкинуть  из  головы  финансовые  расчеты,
требовалось все больше и больше. А кроме коктейлей - вино  За  обедом  и
ужином, виски с содовой, стакан за стаканом, в клубе Риверсайд. Вдобавок
на нем вредно отзывался сидячий образ жизни, а общение с окружающими его
людьми не способствовало и душевному здоровью. Харниш не любил  скрывать
свои поступки, и поэтому многие его похождения получили огласку;  газеты
в сатирических тонах описывали, как большой красный  автомобиль  Харниша
на бешеной скорости несется в Сан-Хосе, а в машине - сильно  подвипившая
компания.
   В жизни Харниша не было ничего, в чем он мог бы найти спасение. Рели-
гия так и не коснулась его. О ней он говорил кратко:  "Религия  умерла".
Судьбы человечества не занимали его. Он придерживался своей  собственной
примитивной теории, что все на свете - азартная игра. Бог  -  это  нечто
неощутимое, своенравное, взбалмошное, именуемое Счастьем. Риск начинает-
ся с самого появления на свет: кем суждено родиться - дураком или граби-
телем? Карты сдает Счастье, и невинные младенцы изберут в  руки  сданные
им карты. Возмущаться, жаловаться бесполезно. Вот твои карты,  и  хочешь
не хочешь, а играй, - все равно, горбат ты или строен, урод  или  краса-
вец, кретин или умница. Тщетно искать справедливости. Большинство играю-
щих попадает в разряд дураков; немногие, благодаря хорошей карте, стано-
вятся грабителями. Розыгрыш карт - это и есть жизнь. Скопище  игроков  -
общество. Карточный стол - земля. Ставка - земные блага, от куска  хлеба
до больших красных автомобилей. А в конечном счете и счастливых  игроков
и несчастливых ждет одно - смерть и забвение.
   Тяжело, конечно, глупым и обездоленным - их проигрыш заранее  предре-
шен. Но чем лучше он узнавал других, тех, кто казался  в  выигрыше,  тем
чаще его брало сомнение: так ли уж велик их выигрыш? Ведь они тоже обре-
чены на смерть и забвение, а жизнь их немногого стоит. Это грызня  диких
зверей между собой: сильные топчут слабых, а сильные, - как он  убедился
на примере Даусета, Леттона и Гугенхаммера, - отнюдь  не  наилучшее.  Он
вспоминал своих скромных товарищей по Арктике. Они-то и  были  глупые  и
обездоленные - те, кто трудится в поте лица и у кого отнимают плоды  его
труда, как у той старухи, которая делает вино в горах Сонома; а ведь они
куда правдивее, честнее, благороднее, чем люди, которые грабят их. Выхо-
дит так, что выигрывают-то как раз жулики, предатели, мерзавцы. Но  даже
и они не хозяева своей судьбы, они только  играют  картами,  которые  им
достались. Счастье - жестокое, безумное чудовище, держатель  вселенского
притона, - усмехаясь, тасует карты. Это оно подбирает  крапленую  колоду
для шулерской игры жизни.
   Здесь нет места справедливости. Беспомощных, слабых младенцев даже не
спрашивают, хотят ли они участвовать в игре.  Им  не  оставляют  выбора.
Счастье бросает их в жизнь, припирает к карточному столу и говорит: "Иг-
райте, черт вас возьми, играйте!" И они, бедняги, стараются  вовсю.  Для
одних игра кончается моторными яхтами и особняками, для других  -  бога-
дельней или койкой в больнице для неимущих. Одни снова и снова  ходят  с
той же карты и до конца дней своих делают вино в безлюдных зарослях, на-
деясь сколотить денег на вставную челюсть и на гроб. Другие рано выходят
из игры, потому что доставшиеся им карты привели к самоубийству,  к  го-
лодной смерти в лесах Севера, к длительному, тяжелому  недугу.  Кое-кому
карты приносят королевский сан, неограниченную и  незаслуженную  власть;
иным они сулят высокие чины, несметное богатство, другим - позор и поно-
шение, третьим - вино и женщин.
   Что до него, то ему повезло, он вытянул хорошую  карту.  Правда,  еще
неизвестно, чем это кончится. Вдруг что-нибудь или  что-нибудь  испортит
ему игру. Счастье, сумасшедший бог, может быть, нарочно заманивает  его,
роковое стечение обстоятельств - и через месяц  шайка  грабителей  будет
отплясывать воинственный танец на развалинах его финансовой империи. Се-
годня же он может попасть под трамвай или с какого-нибудь здания и  сва-
лится вывеска и размозжит ему голову. А вечно подстерегающие нас болезни
- одна из самых коварных прихотей Счастья? Кто  знает?  Микроб  трупного
яда или один из тысяч других микробов нападет на  него  и  погубит.  Вот
доктор Баском, Ли Баском, который только на прошлой неделе стоял рядом с
ним, болтал, смеялся, - воплощение молодости, здоровья, жизненной  силы,
- и вот в три дня его скрутило: воспаление легких,  ревматизм  сердца  и
невесть что еще. И как он мучился перед смертью! Крики его  были  слышны
за целый квартал. Ужасно! Харниш и сейчас не мог вспомнить об  этом  без
дрожи. Когда придет его черед?  Кто  знает!  Что  ж,  покамест  остается
только разыгрывать карты, которые у него на руках, карт этих три: драка,
месть и коктейли. А Счастье смотрит на его игру и скалит зубы.
 
 
   ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
 
   Однажды, под вечер воскресного дня, Харниш очутился  за  Оклендом,  в
Пиедмонтских горах. По обыкновению он ехал в большом автомобиле;  но  на
этот раз машина принадлежала не ему, а Бешеному Чарли,  баловню  судьбы,
который приехал в Штаты прокутить остатки седьмого  состояния,  добытого
из недр промерзшей арктической почвы. Мотать деньги он умел, как  никто,
и его последнее, седьмое, состояние уже постигла участь  шести  предыду-
щих. Это он. Бешеный Чарли, в год основания Доусона извел море  шампанс-
кого по пятидесяти долларов за бутылку; это он, когда в  его  мешочке  с
золотом уже видно было дно, скупил все имевшиеся в продаже  яйца  -  сто
десять дюжин, по двадцать четыре доллара за дюжину, - в пику своей веро-
ломной возлюбленной; и он же заказывал для  себя  экстренные  поезда  и,
щедро оплачивая дополнительную скорость, побивал все рекорды на  дистан-
ции между Сан-Франциско и Нью-Йорком. И вот он снова явился - "черт  ве-
зучий", как называл его Харниш, - и  с  тем  же  безрассудством,  что  и
встарь, сорил деньгами.
   Компания в машине подобралась дружная, и  они  очень  весело  провели
день, катаясь вдоль побережья от Сан-Франциско через Сан-Хосе до  Оклен-
да; два раза их уже задерживали за превышение  дозволенной  скорости,  а
когда это случилось в третий раз, близ Хэйуордса, они увезли констебля с
собой в машине. Опасаясь, что полиция передала по телефону приказ задер-
жать их, они, свернув с шоссе, поехали в Окленд кружным путем и,  хохоча
во все горло, обсуждали между собой: куда же девать злополучного блюсти-
теля порядка?
   - Через десять минут мы выедем к БлэрПарку, - сказал один  из  гостей
Чарли. - Вон, гляди, Бешеный, -  видишь,  дорога  идет  наперерез?  Там,
правда, много ворот, но она приведет нас задами в Беркли. Оттуда мы  мо-
жем вернуться в Окленд с другой стороны, переправиться пароходом, а  ма-
шину шофер ночью пригонит обратно.
   Но Чарли не видел никаких причин, почему ему нельзя въехать в  Окленд
через Блэр-Парк, и машина помчалась прямо вперед. В следующую минуту  за
поворотом показалась дорога, на которую Чарли  не  пожелал  сворачивать.
Молодая женщина, верхом на гнедой лошади, наклонившись с седла, закрыва-
ла за собой ворота, Харнишу почудилось что-то знакомое в облике  всадни-
цы. Еще через минуту она выпрямилась, подняла лошадь в галоп и ускакала.
Харнишу видна была только ее спина, но по движению, каким  она  выпрями-
лась в седле он тотчас узнал Дид Мэсон и вспомнил слова Моррисона о том,
что она держит верховую лошадь. Как хорошо, что Дид Мэсон не видела  его
в этой бесшабашной компании, было первой мыслью Харниша; но Чарли  вско-
чил на ноги и, держась одной рукой за спинку переднего  сиденья,  другой
стал усиленно размахивать, пытаясь привлечь внимание молодой женщины. Он
уже вытянул губы для хорошо знакомого Харнишу пронзительного свиста, ко-
торым Бешеный издавна славился, однако Харниш, толкнув его под колено  и
энергично двинув плечом, водворил ошеломленного Чарли на место.
   - Т-ты... т-ты знаешь эту даму? - заикаясь, проговорил Чарли.
   - Знаю, - ответил Харниш. - И, пожалуйста, не шуми.
   - Ну что ж, поздравляю. Она просто милашка. А верхом-то как ездит!
   Высокие деревья заслонили всадницу, и Чарли опять с увлечением занял-
ся вопросом, что делать с констеблем, а Харниш,  откинувшись  на  спинку
сиденья и закрыв глаза, все еще видел Дид Мэсон скачущей по  проселочной
дороге. Чарли сказал правду: ездить она,  бесспорно,  умеет.  В  мужском
седле, а посадка безупречная. Умница Дид! Это хорошо, что у нее  хватает
смелости ездить верхом - единственно разумным и  естественным  способом.
Голова у нее крепко сидит на плечах, ничего не скажешь.
   В понедельник утром, когда она пришла стенографировать письма, он ни-
чем себя не выдал, только посмотрел на нее с особенным вниманием, и при-
вычное, обыденное занятие началось и закончилось самым  обыденным  обра-
зом. Но в ближайшее воскресенье он переправился  через  бухту  и  поехал
верхом в Пиедмонтские горы. Он проездил целый день, но Дид  Мэсон  нигде
не повстречалась ему, даже на дороге со многими воротами, которая вела в
Беркли. Здесь он объездил все улицы и переулки, гадая, где живет Дид Мэ-
сон. Когда-то Моррисон сказал ему, что она живет в Беркли, и  в  прошлое
воскресенье под вечер она поскакала в ту сторону - видимо,  возвращалась
домой.
   День оказался неудачным - Дид Мэсон он так и не нашел, однако, с дру-
гой стороны, он провел его не без пользы для себя: так приятно было  ды-
шать свежим воздухом, катаясь верхом, что в  понедельник  все  барышники
получили от него распоряжение достать самую лучшую гнедую лошадь,  какую
можно купить за деньги. Всю неделю он осматривал гнедых лошадей, некото-
рых даже испытывал, но остался недоволен. Лишь в субботу он наконец уви-
дел Боба. Харниш только взглянул на него и сразу понял, что именно  этот
конь ему нужен. Боб был несколько крупноват для верховой лошади, но  для
такого рослого наездника, как Харниш, - в самый раз. Конь был ухоженный,
его великолепная шерсть огнем горела на солнце, изогнутая шея  сверкала,
словно алмазная.
   - Хорош! - сказал Харниш.
   Однако барышник счел долгом предостеречь его.
   Хозяин лошади, поручивший барышнику ее продать, настаивал, чтобы  по-
купатель был поставлен в известность о своенравии Боба. Барышник  так  и
сделал.
   - Я бы не сказал, что он очень злой, а все-таки с  ним  надо  держать
ухо востро. Коварства в нем нет, зато с причудами  и  фокусами.  Того  и
гляди искалечит тебя - просто из озорства, понимаете, без злого  умысла.
Я лично не стал бы ездить на нем. А вообще говоря, он хорош по всем ста-
тям. Посмотрите на грудную клетку, на ноги. Никаких изъянов. Ни  работы,
ни хлыста не знает. Никто еще не сумел с ним справиться. Он вырос в  го-
ристой местности, бездорожья не боится, по горам прыгает, как коза, если
только не начнет дурить. Не пуглив, не шарахается, но иногда притворяет-
ся, что испугался. Задом не бьет, зато на дыбы становится. Без мартинга-
ла с ним не обойдетесь. У него скверная привычка - ни с того ни  с  сего
поворачивать обратно, чтобы подразнить седока. Все зависит от его  наст-
роения. Бывает, что двадцать миль пройдет тихо и мирно, а на другой день
и сесть не даст; просто сладу с ним нет. К автомобилям так  привык,  что
может разлечься рядом и уснуть или сено жевать из кузова. Штук девятнад-
цать пропустит и глазом не моргнет, а на двадцатом вдруг понесет,  точно
индейская лошадка, не нюхавшая города. Одним словом, для  джентльменской
езды слишком проказлив и беспокоен. Хозяин прозвал его Иудой  Искариотом
и отказывается продавать, не предупредив покупателя, что это  за  фрукт.
Ну вот, я все вам сказал, что знаю о нем. А теперь обратите внимание  на
гриву и хвост. Видели вы что-нибудь подобное? Волос  тонкий,  все  равно
как у младенца.
   Барышник был прав. Харниш пощупал гриву коня и убедился,  что  такого
тонкого, шелковистого волоса он не видел ни у одной лошади, и цвет  нео-
быкновенный - почти каштановый. Когда Харниш запустил  в  гриву  пальцы.
Боб повернул голову и игриво ткнулся мордой ему в плечо.
   - Оседлайте, я проедусь немного, - сказал он барышнику.  -  Не  знаю,
как он относится к шпорам. Только не  английское  седло,  дайте  хорошее
мексиканское, и мундштук помягче, раз он любит становиться на дыбы.
   Харниш сам помогал седлать Боба: застегнул мундштук, выровнял стреме-
на, подтянул подпругу. Он неодобрительно покачал головой  на  мартингал,
но все же послушался совета барышника и разрешил надеть. И вот,  в  наи-
лучшем расположении духа, стоял смирно и только слегка  приплясывал.  Во
время часовой проездки он тоже вел себя образцово, если не считать впол-
не позволительных курбетов и скачков. Ха