сть ни от кого  не  ускользнула.  Миссис  Барнет,  стараясь
употреблять самые простые  английские  слова,  завела  с  ней  разговор  и
узнала, что молодая  женщина  год  прожила  в  Упернивике  в  услужении  у
датского губернатора, женатого на англичанке. Затем ей  пришлось  покинуть
Гренландию вместе со своей семьей, отправлявшейся на промысел. Двое мужчин
были ее братья. Вторая женщина, мать детей, была жена одного из них  и  ее
невестка. Все они возвращались с расположенного  на  востоке  у  побережья
Британской Америки острова Мельбурн и направлялись  на  запад,  в  Русскую
Америку, к мысу Барроу в Джорджии, где обосновалось их племя. То,  что  на
мысе Батерст оказалась фактория, их  очень  поразило.  Оба  эскимоса  даже
покачали головой, увидав здесь  поселение  европейцев.  Отнеслись  ли  они
неодобрительно к тому, что на этой точке  побережья  вообще  был  построен
форт? Или же просто местоположение его показалось им  неудачно  выбранным?
Как ни старался лейтенант Гобсон добиться от них толкового объяснения, ему
это так и не удалось, а быть может, он не понял их ответов.
   Молодая эскимоска, которую звали Калюмах, видимо, почувствовала большую
приязнь к миссис Барнет. Однако, несмотря на явное  влечение  к  обществу,
бедная девушка ничуть  не  жалела  о  покинутом  ею  месте  у  губернатора
Упернивика; она была, должно быть, сильно привязана к своей семье.
   Подкрепившись и разделив  между  собой  полпинты  бренди,  причем  даже
малыши получили свою долю, эскимосы распрощались  с  хозяевами;  но  перед
уходом молодая туземка попросила путешественницу  непременно  посетить  их
снеговую хижину. Миссис Полина  Барнет  пообещала  прийти  назавтра,  если
позволит погода.
   И вот на следующий день в  сопровождении  Мэдж,  лейтенанта  Гобсона  и
нескольких вооруженных солдат - не  против  этих  бедняг,  конечно,  а  на
случай встречи с бродившими по побережью медведями, - миссис Полина Барнет
отправилась к мысу Эскимосов, как был назван выступ берега, где находилось
туземное стойбище.
   Калюмах выбежала навстречу своей вчерашней приятельнице и  с  довольным
видом показала ей на хижину. Хижина эта представляла собою большой снежный
конус, в вершине его было пробито узкое отверстие, через  которое  выходил
дым от очага; в  этой  снежной  глыбе  эскимосы  выкопали  себе  временное
пристанище. Такие снежные дома строятся очень быстро, на местном языке  их
называют "иглу". Они удивительно приспособлены к суровому  климату,  и  их
обитатели, даже не разводя огня, легко  переносят  в  них  сорокаградусные
морозы. Летом эскимосы  разбивают  палатки  из  оленьих  и  тюленьих  кож,
называемые "тапик".
   Проникнуть в хижину было не так-то просто. Единственный вход был сделан
вровень с ее основанием, а так как снежные стены были  очень  толстые,  то
приходилось  три-четыре  фута  ползти  по  тесному  лазу.  Однако  опытной
путешественнице   и   лауреату   Королевского   общества    не    пристало
останавливаться перед подобным препятствием,  и  миссис  Барнет  вместе  с
Мэдж, не колеблясь,  храбро  полезла  в  узкий  проход  вслед  за  молодой
эскимоской. Что касается лейтенанта Гобсона и солдат, то они уклонились от
посещения хижины.
   Миссис Барнет очень скоро поняла, что главная трудность заключалась  не
в том, чтобы залезть в снежную хижину, а в том, чтобы пробыть там хотя  бы
некоторое время. Воздух,  нагретый  костром,  в  которой  пылали  моржовые
кости,  пропитанный  вонью  горевшей  лампы,  насыщенный  испарениями   от
просаленной одежды и моржового мяса, составляющего главную пищу эскимосов,
был тошнотворен. Мэдж не могла вытерпеть  и  секунды  и  тотчас  выбралась
наружу. Но миссис  Барнет,  боясь  огорчить  молодую  эскимоску,  проявила
сверхчеловеческую выдержку и высидела в хижине пять долгих минут  -  целых
пять веков! Оба ребенка  и  мать  были  дома.  Мужчины  ушли  на  моржовый
промысел за четыре или пять миль от стоянки.
   Выйдя из хижины, миссис Барнет с наслаждением вдохнула морозный воздух,
возвративший краску ее слегка побледневшим щекам.
   - Что скажете, сударыня? - спросил ее лейтенант. - Как  вам  понравился
эскимосский дом?
   - Вентиляция оставляет желать лучшего, - кратко ответила миссис Барнет.
   Целую неделю прожило на своей стоянке  любопытное  туземное  семейство.
Оба эскимоса из двадцати четырех часов двенадцать ежесуточно проводили  на
охоте за  моржами.  Только  жителям  снеговых  хижин,  вероятно,  доступно
терпение, с каким они подстерегали у лунок  появление  моржа,  вылезающего
подышать на  поверхность  ледяного  поля.  Как  только  морж  показывался,
туземцы накидывали на него стягивавшуюся под ластами петлю, не  без  труда
выволакивали его на лед и убивали ударом топора.  По  правде  говоря,  это
походило больше на рыбную  ловлю,  чем  на  охоту!  Затем  начинался  пир:
эскимосы упивались горячей моржовой кровью,  что  было  для  них  истинным
наслаждением.
   Несмотря на стужу, Калюмах  ежедневно  прибегала  в  форт  Надежды.  Ей
доставляло огромное удовольствие обойти все комнаты, посмотреть, как и что
шьют,  и  последить  за  кулинарными  манипуляциями  миссис  Джолиф.   Она
спрашивала английские названия предметов  и  часами  беседовала  с  миссис
Полиной Барнет, если только старательное подыскивание  понятных  друг  для
друга слов можно назвать  беседой.  Когда  путешественница  читала  вслух,
Калюмах слушала ее  с  напряженным  вниманием,  хотя,  конечно,  мало  что
понимала.
   У Калюмах был довольно приятный  голос,  и  она  пела  песни  странного
ритма, песни  холодные,  леденящие  душу,  печальные,  с  непривычным  для
европейского  уха  чередованием  рифм.  У  миссис  Полины  Барнет  хватило
терпения перевести один такой образчик гиперборейской поэзии -  любопытную
гренландскую "сагу",  грустный  напев  которой,  прерывавшийся  паузами  и
поражавший неожиданной сменой  тональностей,  не  лишен  был  своеобразной
прелести.  Вот   слова   этой   песни,   выписанные   из   альбома   самой
путешественницы:

   ГРЕНЛАНДСКАЯ ПЕСНЯ

   На небе мгла.
   Влачится солнце мимо,
   Чуть зримо.
   Боль тяжела
   Невыразимо:
   Та, что любима,
   Златоволосая, не внемлет песне грез,
   И в сердце у нее безжалостный мороз.

   О ангел мой!
   Рвусь к милой ежечасно
   Столь страстно,
   Что надо мной
   Пурга не властна.
   Ты так прекрасна!
   Ах! Поцелуев жар сердечка не зажег,
   Снегов твоей души он растопить не мог!

   Но будет час!
   Его, во тьме тоскуя,
   Все жду я.
   В сиянье глаз,
   Смеясь, ликуя,
   Ответ найду я.
   И солнцем небосвод наш озарится вновь,
   И в сердце у тебя растопит льды любовь.

   Двадцатого  декабря  эскимосы  всей  семьей  пришли  в   форт   Надежды
попрощаться   с   его   обитателями.   Калюмах   сильно   привязалась    к
путешественнице, и та охотно удержала бы ее при себе, но  молодая  туземка
не хотела расставаться со своими. Однако  она  пообещала  следующим  летом
непременно побывать в форте Надежды.
   Прощание было  трогательное.  Калюмах  подарила  миссис  Полине  Барнет
маленькое медное колечко и в  свою  очередь  получила  агатовое  ожерелье,
которое тут же надела на себя. Джаспер Гобсон распорядился  снабдить  этих
бедняков провизией на дорогу. Ее сложили в  их  сани,  и  Калюмах  сказала
несколько  благодарственных  слов;  после  этого   необычайное   семейство
направилось на запад и вскоре скрылось в густом, нависшем  над  побережьем
тумане.



20. РТУТЬ ЗАМЕРЗАЕТ

   Сухая и тихая погода еще несколько дней  благоприятствовала  охотникам.
Тем не менее они старались не особенно удаляться от форта, да в этом и  не
было надобности: обилие дичи  позволяло  им  действовать  на  ограниченном
пространстве. Лейтенанту Гобсону  оставалось  только  радоваться,  что  он
решил основать факторию в этой  точке  континента.  В  капканы  попадалось
множество различных пушных зверей. Сэбин и  Марбр  убили  немало  полярных
зайцев. Штук двадцать  голодных  волков  было  прикончено  из  ружей.  Эти
хищники вели себя крайне  вызывающе  и,  собираясь  стаями  вокруг  форта,
оглашали воздух хриплым воем. Со стороны ледяного  поля,  между  торосами,
часто показывались громадные медведи, за приближением которых настороженно
следили охотники.
   Двадцать пятого декабря вновь пришлось отложить  все  ранее  задуманные
экскурсии. Поднялся северный ветер, и опять начались жестокие  морозы.  На
воздухе нельзя было оставаться без риска мгновенно  закоченеть.  Термометр
Фаренгейта упал до восемнадцати градусов ниже нуля (-28oC). Ветер  свистел
подобно залпам картечи. Прежде  чем  снова  затвориться  в  доме,  Джаспер
Гобсон позаботился о животных: собакам и оленям задали корму на  несколько
недель вперед.
   Двадцать пятого декабря было рождество - праздник, который так  чтут  и
так  свято  соблюдают  англичане.  Его  справили  истово  и  благоговейно.
Зимовщики благодарили провидение за то, что оно до сих пор хранило  их  от
беды. Вечером труженики фактории, отдыхавшие весь сочельник, собрались  за
роскошно убранным столом, на котором красовались два громадных пудинга.
   Окруженный стаканами, запылал традиционный пунш. Лампы были погашены, и
зала, освещенная синеватым  пламенем  брандвейна,  приняла  фантастический
вид. Дрожащие отсветы заиграли на  добродушных  лицах  солдат,  оживленных
предвкушением веселья, которое обещал им горячий напиток.
   Огонь стал затухать, разбежался  голубыми  язычками  по  краям  чаши  с
национальным угощеньем и погас.
   Но что за чудо! Хотя лампы не были еще вновь  зажжены,  зала  оказалась
ярко освещенной. В окно проникал красноватый свет, не  заметный  ранее  за
светом ламп.
   Пирующие поднялись, в изумлении глядя друг на Друга.
   - Пожар! - крикнул кто-то.
   Однако, коль скоро не горела сама фактория, какой же пожар мог быть  по
соседству с мысом Батерст?
   Лейтенант бросился к окну и тотчас догадался о причине зарева. Началось
извержение вулкана.
   В самом деле, на западе,  позади  скал,  позади  Моржовой  бухты,  весь
горизонт был в огне. Вершины огнедышащих сопок, находившихся километрах  в
тридцати от мыса Батерст, не были видны, но огненный  столб,  взметнувшись
высоко в небо, бросал на всю окрестность рыжий отблеск.
   - Это еще  красивее  северного  сияния!  -  воскликнула  миссис  Полина
Барнет.
   Томас  Блэк  возмутился.  Разве  может  земное  явление  быть  красивее
небесного? Но вступать в спор с астрономом не захотел никто:  несмотря  на
стужу и пронизывающий ветер, все высыпали во двор любоваться полыхавшим  в
черном небе ослепительным столбом пламени.
   Если б у Джаспера Гобсона и его спутников и спутниц уши и рты  не  были
так плотно закутаны в густые меха, они  услышали  бы  доносившийся  издали
глухой гул извержения и поделились  бы  впечатлениями  от  этого  грозного
зрелища. Но, укрытые с головой, зимовщики не могли обмениваться словами  и
ничего не слышали. Им оставалось только глядеть. Зато какая величественная
картина предстала перед их взорами! Какое незабываемое воспоминание запало
им в душу! Между бездонным мраком небес и необъятной белой  пеленою  снега
протянулись полосы  вулканического  огня,  порождавшие  световые  эффекты,
которых не описать никакому перу и не передать никакой  кисти.  Гигантское
зарево охватило полнеба, одну за другою затмевая  звезды.  Снежный  покров
отливал всеми оттенками золота. Торосы на ледяном поле, а за ними огромные
айсберги, словно бесчисленные горящие  зеркала,  отражали  каждую  вспышку
пламени. Снопы света преломлялись и отсвечивали в гранях льда,  а  ледяные
плоскости, по-разному наклоненные, отбрасывали их с еще  большим  блеском,
придавая им новую окраску. Поистине волшебное скрещение  лучей!  Казалось,
грандиозная ледовая декорация была, точно в  феерии,  нарочно  воздвигнута
для этого праздника света!
   Но сильная стужа скоро загнала зрителей обратно в их теплое  жилище,  и
не один нос едва не заплатил дорогой  ценой  за  удовольствие,  которое  в
ущерб ему получили на свирепом морозе глаза!
   В последующие дни было  отмечено  еще  большее  понижение  температуры.
Можно было опасаться, что  на  ртутном  термометре  не  хватит  делений  и
придется пустить в ход спиртовой градусник. И действительно, в ночь  с  28
на 29 декабря ртутный столбик упал до тридцати  двух  градусов  ниже  нуля
(-36oC).
   Печки были до отказа набиты дровами, но температуру в доме  все  же  не
удавалось поднять выше  двадцати  градусов  (-7oC).  Зябли  даже  в  жилых
комнатах, и жар печи в десяти футах уже  совершенно  не  ощущался.  Лучшее
местечко предоставили младенцу, колыбельку которого поочередно качали все,
кто подходил к очагу погреться. Строжайше было запрещено отворять  окно  и
дверь, иначе скопившиеся в помещении пары немедля обратились бы в снег.  В
сенях человеческое дыхание мгновенно замерзало. Со всех сторон  раздавался
громкий сухой треск, очень удивлявший тех, кому в этом  климате  все  было
внове. Это трещали под действием мороза стволы деревьев, из  которых  были
сложены стены дома. Запас  спиртных  напитков,  водки  и  джина  поспешили
спустить с чердака в общую залу, ибо спирт уже сгустился на дне бутылок  в
виде шариков. Пиво из еловых почек замерзло, и бочки  полопались.  Твердые
предметы точно окаменели и не  поддавались  влиянию  тепла.  Дрова  горели
плохо, и Джасперу Гобсону,  чтобы  облегчить  их  воспламенение,  пришлось
пожертвовать некоторым количеством моржового жира. По счастью,  тяга  была
хорошая, и в комнатах совсем не оставалось дурного запаха. Но  на  вольном
воздухе форт Надежды, вероятно, издалека выдавал свое  присутствие-горьким
и вонючим дымом и по виду  мог  быть  причислен  к  вредным  для  здоровья
жилищам.
   Достойно упоминания то, что в течение этих  очень  холодных  дней  всех
мучила страшная жажда. Чтобы  освежиться,  у  огня  то  и  дело  оттаивали
напитки, ибо в замерзшем виде они не могли бы утолить этой  жажды.  Другим
характерным симптомом была  неодолимая  сонливость,  с  которой  лейтенант
Гобсон всячески  увещевал  бороться,  но  далеко  не  всем  его  товарищам
удавалось ее победить. Мужественная миссис Барнет подбадривала всех своими
советами, добрым словом и хлопотливой деятельностью, разгоняя тем самым  и
собственную дремоту. То она читала рассказ о каком-нибудь путешествии,  то
пела старинную английскую песенку, и все хором ее подхватывали.  От  этого
пения волей-неволей пробуждались уснувшие и скоро в свою очередь  начинали
подпевать. Так протекали долгие дни заточения, а Джаспер Гобсон,  наблюдая
сквозь мутное окошко за  наружным  термометром,  отмечал,  что  мороз  все
крепчает. Наконец, 31 декабря  ртуть  в  чашечке  термометра  окончательно
замерзла. Это означало, что температура упала до сорока  четырех  градусов
ниже нуля (-42oC).
   На следующий день, 1  января  1860  года,  лейтенант  Гобсон  поздравил
миссис Полину Барнет с Новым годом и пожелал ей и в  будущем  с  такой  же
твердостью и добрым расположением  духа  переносить  невзгоды  зимовки.  С
подобным же приветствием обратился он к астроному, но тот в  замене  цифры
1859 цифрой 1860 видел лишь  наступление  долгожданного  года,  в  котором
должно  было  состояться  его  знаменитое  солнечное   затмение.   Добрыми
пожеланиями обменялись и прочие члены дружной маленькой колонии; все они -
благодарение богу - пользовались  отменным  здоровьем.  Едва  у  кого-либо
появлялись признаки цинги, как своевременным употреблением лимонного  сока
и известковых лепешек их быстро заставляли исчезнуть.
   Но торжествовать пока было рано! Впереди было еще  три  зимних  месяца.
Правда, солнце вскоре  уже  должно  было  показаться  над  горизонтом,  но
достигла ли стужа предела - этого никто не знал, тем более что в  северных
широтах максимальное понижение температуры наблюдается главным  образом  в
феврале. Во веяном случае, в первые дни нового года мороз не уменьшился, а
6 января спиртовой термометр,  висевший  снаружи  у  окна  сеней,  показал
шестьдесят шесть градусов ниже нуля (-54oC).  Еще  несколько  градусов,  и
температура на мысе Батерст  сравнялась  бы  с  минимальной  температурой,
отмеченной в 1845 году в форте Релайанс, а может быть, оказалась  бы  даже
еще ниже.
   Упорно державшийся  свирепый  мороз  все  сильнее  и  сильнее  тревожил
Джаспера Гобсона. Он опасался, что пушные звери  уйдут  на  юг  в  поисках
более умеренного климата и его планы  на  весеннюю  охоту  будут  сорваны.
Кроме того, он часто слышал под землей глухие раскаты, имевшие несомненную
связь с извержением вулкана. Горизонт на западе  был  по-прежнему  охвачен
отсветом подземного пламени, и было ясно, что в недрах  земли  совершается
какая-то гигантская плутоническая работа. Не таило ли опасности для  новой
фактории это соседство с действующим вулканом? Вот о чем думал  лейтенант,
прислушиваясь к грозному подземному гулу. Но свои тревоги, впрочем,  тогда
еще очень неопределенные, Джаспер Гобсон хранил про себя.
   Во время таких холодов нечего было и думать о том, чтобы выйти из дому.
Собакам и оленям корму задали вдоволь, к тому  же  животные,  привыкшие  к
длительным зимним  голодовкам,  не  требовали  от  своих  хозяев  никакого
особого ухода. Итак, подвергать себя  риску  обморожения  не  было  нужды.
Довольно было уже того, что все дрогли даже  в  той  относительно  сносной
температуре, какую  удавалось  поддерживать  усиленной  топкой  дровами  и
моржовым жиром.  Несмотря  на  все  принятые  меры,  сырость  проникала  в
непроветриваемые комнаты и отлагалась на бревенчатых стенах утолщавшимся с
каждым днем блестящим слоем инея. Конденсаторы  наполнились  до  краев,  и
один из них даже лопнул от  давления  распиравшей  его  изнутри  замерзшей
воды.
   При этих обстоятельствах  лейтенант  Гобсон  отбросил  всякую  мысль  о
сбережении топлива. Напротив, он щедро  расходовал  его,  надеясь  поднять
температуру, которая, едва только в печке и в плите немного утихал  огонь,
сразу опускалась до пятнадцати градусов  по  Фаренгейту  (-9oC).  Дежурным
истопникам, сменявшимся каждый  час,  было  приказано  поддерживать  яркий
огонь и следить, чтобы он не пригасал.
   - Нам скоро не хватит дров, - сказал однажды лейтенанту сержант Лонг.
   - Как так не хватит! - воскликнул Джаспер Гобсон.
   - Я хочу сказать, - пояснил сержант, - что  находящийся  в  доме  запас
иссякает и за дровами скоро придется идти в  сарай.  Между  тем  по  опыту
известно, что выходить на воздух в такой мороз опасно для жизни.
   - Да! - ответил лейтенант Гобсон. -  Мы  сделали  ошибку,  не  построив
сарай вплотную к дому и не соединив  их  прямым  ходом.  Я  это  сообразил
слишком поздно. Мне следовало  помнить,  что  зимовать  нам  предстоит  за
семидесятой параллелью. Но что сделано, то сделано. Скажите, Лонг, сколько
дров осталось в доме?
   - Хватит чем топить печь и плиту еще дня два-три, не больше, -  доложил
сержант.
   - Будем надеяться, - продолжал Джаспер Гобсон, -  что  к  тому  времени
мороз смягчится и можно будет без риска пересечь двор.
   - Вряд ли, лейтенант, - возразил, покачав головой, сержант Лонг. - Небо
чисто,  ветер  установился  северный,  и  я  не  удивлюсь,   если   морозы
продержатся еще недели две, то есть до новолуния.
   - Что ж, мой славный Лонг, - ответил лейтенант, - не погибнем же мы  от
холода, не правда ли? И в тот день, когда нужно будет рискнуть...
   - Мы рискнем, лейтенант, - докончил сержант Лонг.
   Джаспер Гобсон крепко пожал руку сержанта,  самоотверженность  которого
была ему хорошо известна.
   Может показаться, что Джаспер Гобсон  и  сержант  Лонг  преувеличивали,
полагая, что  при  внезапном  соприкосновении  человеческого  организма  с
ледяным воздухом возможен смертельный исход. Но они всю  жизнь  прожили  в
полярном климате и накопили на сей счет достаточный опыт. Не раз  при  них
крепкие люди, выйдя из теплого помещения, тут  же  в  обмороке  падали  на