слушал. Он внимательно смотрел на  старшего  сына,
словно выжидая, пока тот заговорит. Но  Исаак  молчал,  он  улыбался  отцу
самодовольной  и  сытой  улыбкой,  в  то  время  как  Плацид  без   умолку
расспрашивал о сестрах,  о  матери  до  самого  последнего  оборота  колес
кареты,  когда  почетный  караул,  выстроившись  перед   дворцом,   принял
начальника негрской армии и правителя Сан-Доминго.
   Быстрой походкой нисколько  не  уставшего  человека  Туссен  вбежал  по
лестнице.  Казалось,  ничто  не  переменилось.  Холодно   поздоровался   с
адмиралом Сидоном, рассеянно выслушал и принял в руки  поданный  рапорт  о
состоянии города, потом ушел с детьми и заперся в отдаленных  покоях.  Ему
хотелось, чтобы дети первые заговорили без наводящих вопросов о  том,  что
собой представляла экспедиция Леклерка.
   - Знаешь, отец,  -  вдруг  начал  Плацид,  -  когда  нас  арестовали  и
отправили в Брест...
   Туссен вздрогнул:
   - Как арестовали, кто арестовал?
   - Да, потом выяснилось, что это случайность, что двоих других  каких-то
негрских детей с почетом проводили на корабль, когда мы восстановили  свои
права.
   Туссен нахмурился, Исаак прибавил:
   - Не нужно было об этом  рассказывать.  Генерал  Леклерк  -  это  шурин
Первого консула. Это лучший человек в мире. Нам было очень хорошо плыть на
адмиральском корабле, хотя и запрещали говорить с  солдатами.  Что  больше
всего нас поразило, это отвратительное поведение Анри Кристофа. Он  первый
из Капа открыл стрельбу по нашим  кораблям,  и  так  как  "Ласточка"  была
третьей в головной колонне, то знай, отец, что он  едва  не  утопил  твоих
детей ядрами. Ему хочется вызвать войну, этому Кристофу. А Леклерк приехал
с самыми хорошими намерениями; он хочет помочь в  борьбе  с  Англией  и  с
Испанией, он знает слабость негрских армий.
   - Ты думаешь, они слабы? - с живостью спросил Туссен Исаака.
   - Не думаю, а знаю, - самоуверенно ответил Исаак.
   Тогда заговорил Туссен.  Чувствуя  и  зная,  что  интересы  того  дела,
которому он служил, дороги интересам его собственной крови, он  все  время
сдерживал себя, когда вопрос казался связанным с военной тайной.
   Плацид слушал с жадностью, и  его  реплики  иногда  заставляли  Туссена
проговариваться. При словах "осадная война" Исаак скривил губы и сказал:
   - Воевать с Францией невозможно, это безумие. Я думал, что воюет только
Кристоф, я жалею, что я приехал.
   Тогда Туссен встал и, кладя руки на стол, произнес:
   - Вам сегодня, в первый же день, даже сейчас, сию минуту,  нужно  будет
решить вопрос, останетесь ли вы со  мной,  или  вернетесь  на  французские
корабли. Причем я должен предупредить вас; что  остаться  со  мной  -  это
значит остаться со своим племенем и с его делом, остаться в Стране  гор  и
считать, что Страна гор есть настоящая  Матерь  земель.  В  этом  мире  мы
должны перестроить  отношения  людей,  в  этом  мире  мы  должны  изменить
человеческий строй, от него пойдет свобода во всем мире.
   Плацид встал и сказал:
   - Для меня нет в этом вопроса, я остаюсь.
   Исаак молчал; веки его вспухли, глаза потемнели.
   - Ну что же, надо ответить сейчас, а потом нас  ждет  завтрак.  Сегодня
большой прием, я возвращаюсь в  Сан-Доминго  после  месяца  отсутствия,  и
будет много дела. Где капитан "Ласточки"?
   - Он с нами в нашей каюте, там же ларец.
   - Знаю, знаю, - сказал Туссен. - Сейчас встреча отца и детей,  а  потом
при всех встреча посланников Первого консула с губернатором Сан-Доминго.
   Исаак, еле шевеля губами, произнес:
   - Я вернусь.
   Туссен молча кивнул головой и, не глядя  на  него,  вышел  под  руку  с
Плацидом. Глаза Плацида горели, он не смотрел на брата и  рукавом  камзола
быстро смахнул горячую ядовитую слезу.


   В приемной капитан Сенье, Плацид и Исаак вручили Туссену золотой ларец.
Туссен поставил его на мраморный  столик  и  открыл  ключом,  лежавшим  на
блюде. На дне, с пятью большими печатями зеленого сургуча,  лежало  письмо
Первого  консула  Бонапарта.  Короткая  приписка  Полины  Бонапарт,   жены
генерала  Леклерка,  содержала  несколько  любезных  фраз,  обращенных   к
Туссену. Она называла его "дорогой генерал", посылала привет и радовалась,
что он снова видит своих детей.


   К  вечеру  для  Туссена  стало  совершенно   ясным   желание   Леклерка
скомпрометировать конституцию Гаити и скомпрометировать все дело свободной
республики.  Письмо  Бонапарта  поразило  Туссена,   как   он   выразился,
многозначительной бессодержательностью. Отсутствие Винсента, приключение с
Плацидом и Исааком, разыгрывание ареста и извинение перед молодыми  людьми
- все это Черному  консулу  показалось  в  высшей  степени  плохой  игрой.
Смутное чувство наполняло его душу. Он увидел, что население Сан-Доминго в
течение месяца было предметом провокационной агитации. Не  было  человека,
который не осуждал бы Кристофа за сожжение Капа, ни у кого  не  появлялось
ни малейшего сомнения в том, что Франция, провозгласившая отмену  рабства,
может или намерена идти по  пути  его  восстановления.  Все  это  казалось
Туссену тяжелым сном. Для него самого не было ни минуты колебаний  в  том,
что Франция готовит  неожиданный  и  страшный  удар,  и  когда  наутро  он
проезжал площадь с черными офицерами, он замечал  любопытные  и  в  то  же
время непроницаемые взгляды белых людей, населяющих столицу республики.
   Он проехал на пристань, где корабль  "Ласточка"  готовился  к  поднятию
парусов. Глубокая бухта ярко-зеленого цвета была спокойна;  дальние  маяки
белели на фортах; корабли качались на волнах легкой усталой мертвой  зыби;
широкие зеленые волны, едва заметные с берега,  вливались  в  бухту  через
ровные промежутки времени и слегка поднимали корабль от кормы до  киля,  а
потом это мерное качание продолжалось на ровной глади. Где-то была далекая
буря, где-то океанский тайфун прочертил небо молниями и снова  сливался  с
горообразными штормовыми валами,  где-то  гибли  корабли,  где-то  плавали
мертвые тела - но буря утихла, и в  безветренную  гавань  доносились  лишь
изредка покатые, ленивые и широкие, едва заметные пологие волны.
   Туссен спокойно говорил с офицерами на дебаркадере. Его сын  Исаак,  не
повидавшись с матерью, торопливо уезжал в штаб Леклерка. Мост  на  тяжелых
канатах свисал над морем с дебаркадера,  канатная  лестница  спускалась  с
висячего моста в море, и  с  лестницы  уже  был  опущен  маленький  катер.
Загорелые голландские матросы сидели на  веслах,  французский  трехцветный
флаг с белыми полосами из угла в угол  висел  спокойно  на  корме  катера;
капитан корабля разговаривал с Туссеном.  Сцена  была  совершенно  мирная,
ничто не говорило о той буре, которая рвала душу и мысли Черного консула.
   "Так будет удобней, - думал  Туссен.  -  Пусть  Исаак  уедет.  Надо  же
кого-нибудь посылать с ответом. Но как быть, когда оба  увидят,  что  брат
идет на брата? Что сделает старая Анита, когда узнает, что сын уехал?"
   Он посмотрел на Плацида, потом, быстро повернувшись к Исааку, спросил:
   - Ну, а если не сбудется твоя надежда на мир, если генерал Леклерк, как
я слышал, действительно двинул войска на Крет-а-Пьерро?
   - Я уеду в Париж.
   Туссен  отвернулся  и,  вынув  шпагу,  сделал  знак.  Береговая   пушка
выстрелила, палуба "Ласточки" зашевелилась, вышли матросы. Исаак и морской
офицер сели в катер. Матросы забегали по реям, легкий верхний ветер тронул
поднятый флаг. Катер подтянули  к  борту,  как  только  Исаак  с  офицером
оказались на палубе "Ласточки". Пушка ударила по борту, загремела издалека
якорная цепь, корабль оторвался и, постепенно  ускоряя  ход,  скоро  белой
птицей казался в пролете между маяками.
   Город торговал, был шумен, кофейни  были  полны.  Англичане,  французы,
испанцы, мулаты, негры, женщины в ярких платьях, мужчины в широких шляпах,
черные офицеры в  треуголках,  старые  негритянки  с  седыми  волосами,  с
полуголыми детьми наполняли базар и площадь перед собором.
   Туссен и Плацид, бок о бок, верхом, стремя в стремя, ехали  и  говорили
друг с другом.
   - Три дня побудешь у матери, потом, ничего ей не говоря ни о  себе,  ни
об Исааке, ты отправишься  на  высоты  Крет-а-Пьерро.  Там  ты  займешь  с
отрядом Морндю-Хаос. Ты отвык от родных гор, будь  осторожен,  там  крутые
стремнины и опасные повороты. Там, при полном безветрии в долинах,  бывают
такие ветры, которые могут сорвать в пропасть, там орлиные  стаи  нападают
на человека. Это хорошее место, там мы уничтожили  шестнадцать  батальонов
английского  генерала  Уайтелока.  Там  сейчас  Дессалин,  ты  будешь  его
адъютантом. Сдерживай этого человека, он любит кровь  и  ненавидит  белых,
независимо от их убеждений. Помни наше учение: цвет кожи ничего не значит,
когда мысль свободна и дух независим. Но Дессалин хороший воин. У англичан
было сорок пять тысяч людей; потеряв два батальона, они решили не бороться
с нами, они быстро покинули остров. Крет-а-Пьерро хорошее  место  -  помни
это. Французы не могут его миновать. Если бы то были англичане, если бы то
были испанцы, какое бы тут было сомнение, - а сейчас как мне оправдать эту
войну? Я  знаю,  что  я  прав:  французы  приехали  восстановить  рабство.
Придется ждать, чтобы события развернулись сами.
   - Можно ли спросить, отец? - заговорил Плацид.
   - Да, спрашивай, пока есть время, - ответил Туссен.
   - Можно ли узнать, что везет Исаак Леклерку?
   - Он везет четыре слова от меня и вырезку из парижского "Монитора", где
твердо, ясно и определенно вещи называются своими  именами.  Там  сказано:
для спасения европейской торговли и водворения мира  Первый  консул  решил
твердой  рукой  подавить  восстание  черных  людей   на   Мартинике.   Там
водворяется прежнее положение плантаций и факторий.
   - Откуда эта газета? - спросил Плацид. - Верно ли, так ли это?
   Лицо юноши стало серым, он так волновался, что нервная дрожь передалась
лошади, - она рванулась в сторону.
   - Тише, тише, - сказал Туссен. - Дартигойты и маркиз Шанфлери делали из
этой газеты пыжи для ружей. Эта газета с кораблей Леклерка. Я  вернул  ему
этот обрывок и на нем же написал четыре слова:  "_Я  вам  не  верю_".  Но,
повторяю, Плацид, война будет страшно трудная,  потому  что  дело  идет  о
Франции. Франция Сантонакса, Польверэля, Франция Эльхо, Франция Робеспьера
и Марата не могла обманывать черных людей. Я доверил вас Сантонаксу, Эльхо
отвез вас во Францию после смерти комиссара. Вы  знаете  высокие  качества
этих простых республиканских сердец. Каковы бы ни были  воззрения  Первого
консула, какова бы ни была разница между  его  намерениями  и  действиями,
между его словами о мире и  делами,  восстанавливающими  работорговлю,  он
запутал  моих  людей,  он  уже  произвел  раскол  в  сердцах.  Торжествуют
испанские попы, появились те, кого мы изгнали с острова,  и  есть  опасные
признаки возможного междоусобия. Война утомила, все хотят мира, и я  тоже.
Но я боюсь, что мне придется убеждать и побуждать к  новой  войне,  а  это
кончится тем,  что  меня  будут  считать  единственным  виновником  войны.
Поэтому будем ждать.
   Конюх подошел к Туссену, Плациду и к по очереди подъезжавшим  офицерам.
Проходные высокие залы дворца были полны людьми. У Туссена начался  жаркий
деловой день.
   Вечером, после ужина, он простился с сыном. Плацид уезжал повидаться  с
матерью, а потом ему предстояло принять участие в войне с 48-м батальоном,
с полком орлеанских драгун, которые под командой генерала Гальбо выступили
с высот Капа в направлении Крет-а-Пьерро.  Прощаясь,  Плацид  опять  хотел
говорить об Исааке. Туссен его сурово остановил:
   - Не поддавайся предрассудкам крови, сын, - сказал он,  -  помни  слова
аббата Рейналя. Но если хочешь знать, я страдал не меньше твоего. Моя мать
имела пятерых детей, я и твоя  тетка  в  Деннери,  мы  были  старшими.  Ты
помнишь  своего  деда,  его  разорвали  собаки,  когда   ему   исполнилось
восемьдесят четыре года. Потом моя мать принадлежала испанскому господину;
она была еще хороша собой, стройна и голубоглаза. От  нее  родился  Адонис
Бреда, погибший в Париже, а тот, кто сейчас, называет себя моим  братом  и
кто принял мое  новое  имя,  -  Поль  Лувертюр,  это  сын  мулата  Цюбала,
рожденный от моей же матери. Но не желаю тебе встречи с Исааком, ибо вижу,
что ты не поручишься за себя.
   - Да, - сказал Плацид, - я размозжу ему череп.
   Туссен покачал головой и пожал руку  сыну.  У  садовой  калитки  отдали
лошадей. Кучер, почтенный старый негр,  уложил  небольшой  багаж  Плацида,
обнял Туссена и, похлопав по  плечу  своего  пассажира,  захлопнул  дверцу
маленькой воланты. Лошади  мягко  затопали  восемью  копытами  по  пыльной
дороге.
   Через восемь дней Туссен получил известие о  смерти  Плацида  у  черных
ворот Артибонита. Он ничего не  сказал  и  тотчас  же  приступил  к  своей
очередной работе. Дессалин писал:

   "Французские войска приблизились ночью, _без огней_. Наш лагерь  был  в
долине, в крепости оставалось тысяча двести человек. Все спали, дремали  и
часовые, опершись на ружья. Французы, замеченные нами, были  подпущены  на
ружейный выстрел, после этого я дал тревогу. По сигналу весь лагерь снялся
и бросился в крепость. Французы без выстрела заняли долину.  Я  слышал  их
ликующие голоса, я слышал крики: "Да здравствует генерал Дебелль!"  И  вот
от ворот Артибонита им в тыл ударил отряд Плацида Лувертюра. Генерал  Будэ
был убит у французов, но Плацид оказался прострелен семнадцатью пулями. Мы
приготовили его тело. Доктор Мокайя говорит, что  оно  тебя  дождется,  не
тронутое тлением. Я приказал  искрошить  тысячу  семьсот  французов  перед
домом, где лежит покойник. Леклерк в ярости. Он  послал  дивизию  генерала
Дюгуа и 19-й легкоконный полк.
   Разведчики принесли нам сведения, что Леклерк взбешен и во что бы то ни
стало хочет занять Крет-а-Пьерро.  Он  согласен  кинуть  туда  всю  армию.
Пусть. Французы оценили мою голову. Я написал письмо Леклерку, чтобы он не
тратил напрасно денег. Я  нарочно  появился  с  саблей,  нарочно  ворвался
верхом в их ряды, я назвал свое имя и кричал:  "Да  здравствует  свободная
республика!" Старые французы перестали стрелять, они окружили моего  коня,
они бросили ружья и рукоплескали. Нынче ночью полк расформирован, французы
расстреливают своих. Ночью, услышав выстрелы, я  понял,  в  чем  дело.  Мы
сделали вылазку из  крепости,  ползком  пробрались  к  месту  расположения
штаба, мы сорвали палатку генерала  Дюгуа,  избили  его  самого,  принесли
вороха документов. Французы, несомненно, несут  острову  рабство.  Посылаю
тебе  самую  важную  часть  переписки.  Морпа  приближается  и  ударит  на
французов с тыла. Пусть попробуют, пусть узнают.
   Мои солдаты не сомневаются в правоте войны, но тревожат меня  вести  из
отряда Кристофа. Французские  прокламации  говорят  о  полном  уничтожении
рабства и о согласии французов на конституцию Гаити".

   У самого входа в губернаторский  дворец  на  стене  красовался  большой
плакат. Напечатано было следующее:

   "Вы  возбудили  наше  уважение,   мы   с   удовольствием   признаем   и
провозглашаем важные услуги, которые вы оказали  французской  нации.  Если
национальное знамя развевается в Сан-Доминго, то этим Франция обязана вам,
генерал Туссен, и вашим храбрым неграм. Помните, генерал Туссен, что  если
вы первый из людей вашего цвета достигли такой высокой степени  могущества
и  отличились  такой  храбростью  и  дарованиями,  то  вы   должны   также
ответствовать перед богом и людьми за поведение своих подчиненных."

   Верхняя часть  плаката  оторвана,  под  оставшимися  строками  подпись:
_Наполеон Бонапарт, Первый Консул_.



12. ЧЕРНЫЙ КОНСУЛ

                                               Приготовьте ему паутину.
                                                 Наполеон, Записка к Фуше.

   "Что  это?  -  думал  Туссен.  -  Вместо  губернаторского  бюллетеня  о
нападении Франции на Кап и Крет-а-Пьерро, о высадке французской  армии  по
городу развешаны плакаты с письмом Бонапарта  на  имя  Туссена  Лувертюра.
Французы ведут себя так, как будто они не воюют вовсе. Первый консул пишет
дружественные письма,  а  французский  генерал  простреливает  семнадцатью
пулями сына Черного консула".
   На Мартинике, в Гваделупе полностью восстановлено рабство.  Разведка  с
испанской  стороны   показывает   оживление   негровладельческих   рынков.
Звероподобные капитаны, торгующие "черным деревом", потирают руки,  ожидая
барышей, а здесь прокламация Наполеона Бонапарта, напечатанная незаконно и
тайно, возвещает мир и братство черному племени и рассыпается  в  похвалах
вождю негров. Сто семьдесят офицеров посланы во все концы острова -  самые
опытные люди,  беззаветно  преданные  делу  гаитийской  свободы.  Проходят
недели, и со всех  концов  острова  привезены  разнообразные  прокламации,
отпечатанные  то  в  корабельной  типографии  эскадры   Леклерка,   то   в
восстановленном Кале, и, наконец, прокламации, напечатанные в Луизиане,  с
уведомлением, что  Испания  на  веки  вечные  уступила  Луизиану  Франции.
Прокламации,  мирные  обращения  к  населению  Гаити,  с  указанием,   что
французское  командование  не  верит  во  враждебные  намерения   негрских
генералов. Сообщение, что мулат Риго арестован за  враждебные  выступления
против Туссена Лувертюра и выслан за пределы острова. И, однако, все новые
дивизии  вводит  генерал  Леклерк  в  битву   на   подступах   к   ущельям
Крет-а-Пьерро. Он совершенно разбил Кристофа, не  дав  ему  соединиться  с
Дессалином, он двинул 18-ю дивизию на  Сен-Марк,  для  того  чтобы  выбить
оттуда негрского генерала Морпа и Лаплюма. Генерал Ганта и полковник Линда
ночью окружили Сен-Марк. Утром ударили пушки по городу. Ответа не было.  К
полудню разведчики показали, что город был пуст и все деревянные  строения
сожжены. При входе  французских  генералов  на  рейде  взорвался  корабль.
Последние кучи золы говорили о  том,  что  береговые  провиантские  склады
сожжены дотла. Никаких следов Морпа и Лаплюма нет.
   - Это серьезный неуспех, - заявил Леклерк.
   Он писал морскому министру:

   "Я потерял шестьсот человек убитыми, у меня  две  тысячи  больных.  Мое
военное положение не плохо, как вы  увидите,  гражданин  министр,  но  оно
станет плохим, если вы быстро не придете ко мне на помощь".

   Армия Морпа и Лаплюма  совершенно  исчезла.  Французские  кавалерийские
отряды тщетно разыскивали по дорогам следы ее пребывания. Это исчезновение
восьмитысячного отряда прекрасно вооруженных  негров  беспокоило  Леклерка
больше всего. Он боялся удара с тыла, тем более что не  знал,  чем  и  как
кончится дело под Крет-а-Пьерро. Это проклятое место, равно как  и  другие
почти недоступные горные крепости негров, внушали ему целый ряд  опасений.
Людей косила желтая лихорадка. Люди в страшном бреду сходили с ума, резали
своих товарищей. Леклерк писал:

   "Гражданин министр, корабль "Верите", который  должен  был  обслуживать
нас как госпиталь, оказался снаряженным настолько плохо,  что  на  нем  не
оказалось  оборудования  даже  для  шестисот  больных.  Городские   пожары
повсюду, куда ступает нога француза, уничтожают все".

   Клерво занимал Порт-о-Пэ, все попытки овладеть дорогами и нанести ущерб
генералу Клерво  были  тщетны.  Леклерк  приходил  в  отчаяние,  нервы  не
выдерживали, он уже  сожалел,  что  не  пошел  прямо  на  Сан-Доминго.  Но
жертвовать богатым, великолепным городом было бы слишком неблагоразумно. И
вот появилось предписание брать возможно больше  пленными,  воздерживаться
от жестокостей, выбирать грамотных негров и отправлять их обратно,  одарив
и  с  легальными  французскими  паспортами,  обеспечить   право   перехода
демаркационных линий за  теми  неграми,  которые  отказываются  сражаться,
восстановить торговлю с мирным населением.
   Был сформирован особый "мирный" батальон. Он занимал негрские  поселки,
раздавал деньги,