ле-Рояля, проходила мимо условных  углов  зданий,
где на фундаменте, на цоколе нужно было  сделать  мелом  отметки,  которые
тысяченогой почтой Марата передавались ему буквально  в  несколько  минут.
Марат привык к ее молчаливости. Чем дольше они жили вместе, тем меньше они
говорили, чем больше воздуха одной и той  же  комнаты  вдыхали  они  общим
вздохом, тем легче, тоньше и  воздушной  становились  их  взаимоотношения.
Помогая и становясь друг другу  необходимыми  как  воздух,  они  почти  не
нуждались в словах. Суровость и простота  героических  будней  Якобинского
клуба не казались ей тягостными, и, смотря  на  жизнь  ясными  и  простыми
глазами, она никогда не считала эту жизнь обещанием  какого-то  праздника.
Она счастлива была в этих бурях, в тысяче  волнений,  в  бессонных  ночах,
днях,  неделях   беспокойных   скитаний   по   кипящему,   взволнованному,
клокочущему Парижу.
   Утолив голод, Робеспьер сказал, отвечая на собственные мысли:
   - Барнав не страшен, страшен Бриссо, ибо что может быть  страшнее,  как
остановиться на полдороге, ведя за  собой  народ?  Нация,  вверяющая  свою
жизнь неполноценному врачу, может испустить дух в минуту его хирургических
колебаний. Мне отвратителен Бриссо,  мне  отвратительны  всякие  полумеры.
Поверьте, друзья, пройдет полгода - они будут требовать  войны  для  того,
чтобы раздразнить муравейник, и деспоты  всей  Европы  кинутся  для  того,
чтобы спасти шкуру одного Капета. О, только бы не было  войны,  и  Франция
найдет свой путь к свободе. Из наших якобинцев  я  боюсь  только  Виллара,
Бонненкарера и  Дефье,  -  я  думаю,  что  они  шпионы  короля.  Из  клуба
Кордельеров я боюсь Дантона,  хотя  мы  больше  всего  доверили  ему.  Что
происходило вчера? Мне на  всю  жизнь  запомнится  это  семнадцатое  июля.
Кордельеры наложили на алтарь свободы, построенный на Марсовом поле,  свою
петицию о республике. Мирно шли парижане, и что же  сделал  муниципалитет?
Он послал национальных гвардейцев Лафайета, и в семь часов вечера началась
гвардейская атака. Лафайетовские  ряды  бегом,  стреляя  беглым  огнем  по
толпе, ворвались на Марсово поле, развернув впервые за все время революции
красное знамя военного закона, под которым королевские офицеры вели войска
для подавления мятежей. Пусть не торопятся, - будет время,  красное  знамя
окажется у нас  в  руках.  Сантер-пивовар  наварит  им  пива.  Две  тысячи
санкюлотов,  вооруженных  пиками,  пассивные   граждане   Сент-Антуанского
предместья, все требуют низвержения монархии и установления республики,  а
я требую суда над королем. Но я презираю этого Бриссо, он  может  нам  все
испортить, как чиновник, желающий выполнить дело только наполовину.
   Симонна Эврар тихо сказала:
   - Я удивляюсь, как вы вчера уцелели. Сегодня перед вечером уже расклеен
декрет, закрывающий ваши газеты. Муниципалитет угрожает вам террором.
   Марат засмеялся:
   - Проследите-ка за Национальным собранием!  Я  думаю,  что  нам  сейчас
лучше всего вернуться в Париж!  Пусть  ухищряется  в  поимке  Лафайет,  но
помните,  что  Национальное  собрание  становится  активным  после  такого
народного волнения, оно даже может издавать хорошие законы  после  мятежа.
Давайте воспользуемся этим, ибо, как только наступит спокойствие в Париже,
Национальное собрание снова приступит к изданию пагубных законов.
   Пятеро собеседников замолкли. Лоран Басе ел громко, капли падали у него
с полей мокрой шляпы, волосы прилипли ко лбу,  и  сквозь  тонкую  рубашку,
промокшую насквозь, проглядывали загорелые плечи и волосатая грудь. Камилл
Демулен набивал табаком трубку, сдувая при этом пепел,  горкой  высыпанный
из трубки на угол стола. Робеспьер говорил:
   - Бриссо бегает по Парижу, разыскивает очаги  мятежей,  происшедших  на
Сан-Доминго и, как всегда, выступит с половинчатой речью, не называя имен,
опасаясь сказать полную правду, замазывая,  запутывая,  маскируя  события.
Кажется, все ясно: до тех пор пока в колониях не будет  свободного  труда,
свободных людей, Сан-Доминго и Гаити будут очагами  кровавых  восстаний  и
убийственных  мятежей.  О  чем  нужно  поднять   вопрос?   О   прекращении
спекуляции, о продаже по твердым ценам сахара  и  кофе  со  складов  таких
биржевиков, как Дельбэ, Данкрэ, Баскари. Бриссо никогда не  додумается  до
этого, он никогда не нащупает настоящего очага восстаний.
   Незадолго до рассвета буря утихла, пятеро сели в лодку. Через три  часа
в разных местах из лодки выходили разные люди. На  песчаном  берегу  около
моста Ошанж Марат и Симонна Эврар вышли на  песчаную  отмель.  Лоран  Басе
завел лодку в затон и последовал за ними.



6. ЛЕГИСЛАТИВА

                                                   Овца поедает тарантула.
                                                                   Бюффон.

   Национальное собрание кончило свою работу 30 сентября  1791  года.  Оно
создало  конституцию,  сломившую  французский  феодализм   и   утвердившую
колоссальное неравенство граждан по имуществу. Буржуазия, решившая созвать
Законодательное собрание только  активных  граждан  Франции,  провела  тот
принцип,  что  никто  из  членов  Конституанты  не  может  быть  избран  в
Законодательное собрание,  осуществляющее  конституцию.  В  Легислативу  и
Законодательное собрание сошлись 264 депутата от буржуазной  аристократии,
345 депутатов  центра,  всегда  голосующих  с  правыми  фельянами,  и  136
якобинцев, которые заняли левые скамьи и самые  верхние  трибуны  -  гору:
торговые города Бордо, Марсель, так называемые депутаты Жиронды,  взяли  в
руки  смычок  первой  скрипки,  им  вторил  центр,  но  иногда  их  голоса
прерывались, когда на всю страну раздавались крики  с  верхушки,  с  горы,
когда якобинцы, монтаньяры вдруг объявили себя врагами Жиронды.
   Третьего декабря 1791 года около входа в Национальное собрание дежурили
спешенные  драгуны  свободы.  Зябнущие  лошади   дрожали;   пританцовывая,
позванивая шпорами, ходили взад и  вперед  кавалеристы,  как  вдруг  из-за
угла, среди огромной толпы народа выступила толпа матросов.  Загорелые,  с
острыми глазами, они катились волной по  улицам  и  рассыпались  шпалерами
около ворот. На тощих клячах, в экипажах,  оставлявших  длинные  следы  по
талому  снегу,  въехали  в  ворота  семнадцать  человек,  богато   одетых,
здоровых, упитанных.
   Робеспьер  с  любопытством  вглядывался   в   их   лица;   он   шел   в
Законодательное собрание с билетом простого гостя,  ему  хотелось  слышать
речь господина  Бриссо,  обещавшую  на  сегодня  "большой  день",  но  его
чрезвычайно удивили въехавшие экипажи. Вот кучера, приготовляющие  большую
синюю карточку, удостоверяющую право на вход.
   Робеспьер  всматривался  в  лица  пассажиров.  Вот  знакомый  конторщик
господина Массиака, вот счетовод сахарного  спекулянта  Дельбэ,  а  вот  и
знакомый человек в шубе, отороченной мехом  рыжей  лисицы,  остроносый,  с
черной повязкой, закрывающей левый глаз, с большой тростью с набалдашником
из зеленого камня. А вот еще знакомый - это приказчик  колониальной  лавки
на углу улицы Генего.  А  вот  капитан  какого-то  океанского  корабля  со
зверским лицом и рыжими баками, с трубкой такого размера, что, кажется,  в
нее можно опустить грудного младенца, и вот остальные люди  с  выпученными
глазами угодливых клерков, чиновников для письма,  бухгалтеров  -  холопов
господских  цифр,  с  песьим  оскалом  голодных  ртов,  злыми,  холодными,
недоверчивыми глазками - верных сторожей хозяйского сундука.
   "Это  зверинец,  -  думал  Робеспьер.  -  Кто  эти  люди?  Что  это  за
торжественное  шествие  мастеров  бухгалтерии   и   актеров   счетоводного
ремесла?"
   Робеспьер занял свое место. Заседание  уже  шло.  Какой-то  неизвестный
человек, стоя на кафедре, кричал:
   - Господин Болдуин, директор королевской типографии, раздает  депутатам
бывшего  Национального  собрания  огромные  тома  стенограмм  напечатанных
ин-кварто. Вполне понятен протест нашего Законодательного собрания  против
этого навязывания на шею нации расходов  в  тридцать  пять  тысяч  семьсот
шестьдесят ливров для бывших  членов  бывшего  Национального  собрания.  Я
предлагаю остановить эту раздачу.
   - Нет ли возражающих? - спрашивает председатель.
   Среди шума ничего  не  слышно.  Председатель  звонит  в  колокольчик  и
кричит:
   - В порядке дня отчет колониального комитета. Я спрашиваю собрание,  не
хочет ли оно теперь же заслушать депутатов из Сен-Мало,  приехавших  сюда,
чтобы говорить на ту же тему?
   Робеспьер смотрит. Собрание решает заслушать депутатов немедленно.
   "Ах,  вот  это  кто!  -  подумал  Робеспьер.  -  Как,  эти   приказчики
колониальных магнатов, как, эти счетоводы  сделались  внезапно  делегатами
Сен-Мало? Еще немного, и они, пожалуй, превратятся в делегатов  с  острова
Гаити".
   Сзади послышался голос:
   - Теперь понятно, почему нет сахара. До тех пор, пока не перережут всех
негров и мулатов, восстания не прекратятся в колониях. До  тех  пор,  пока
колонии в агонии мятежа, Париж будет голодать.
   Ему ответил второй голос:
   - Если уничтожить рабов, то господа совсем перестанут доставлять сахар,
- кто же будет убирать плантажи?
   Рядом с трибуной садятся депутаты из Сен-Мало. Человек  с  повязкой  на
глазу, споткнувшись, поднимается на кафедру.
   - Входишь, словно на эшафот, - сказал он довольно громко,  обращаясь  к
своим, сидевшим на скамьях.
   - Практикуйся перед растратой! - крикнул ему один из бухгалтеров.
   Человек с черной повязкой на глазу начал:
   - Граждане, вам представлен вчера  от  господ  комиссаров  Генерального
собрания Франции, партии Сан-Доминго, документ, рисующий картину ужасающей
нищеты. Вы обрушились на эту часть французского владычества. Причина  этих
пожаров существует и поныне. Вам,  сидящим  здесь,  во  Франции,  известны
имена тех, что участвует в мятеже, чтобы уничтожить повсюду на земном шаре
основу всякой власти. Говорю вам, что северная  часть  Сан-Доминго  сплошь
облита кровью белых и черных. В Париже есть друзья чернокожих, и  если  бы
усилия этих друзей увенчались успехом, если бы им удалось осуществить свои
пожелания, то мы снова увидели бы возобновление кровавых сцен  людоедства.
Предшествующее Национальное собрание поставило колонии и их  владения  под
национальную охрану. Увы, это обещание нам не поможет. В  настоящее  время
комиссары колонии прибегают  к  вам,  просят  вашей  защиты  и  помощи  от
страшных бедствий и ужасов. Здесь сидят  граждане  из  французского  порта
Сен-Мало. В нем разгружаются колониальные  грузы,  отсюда  везут  в  Париж
сахар и кофе. Граждане Сен-Мало не соблазнились ложной  филантропией,  они
совсем далеки от абстракции  лживой  философии.  В  границах  колонии  эти
граждане Сен-Мало видят людей, имеющих большое имущество и  индустриальный
талант. Граждане Сен-Мало знают господ офицеров, генералов и  лейтенантов,
стоящих, у власти в колониях.  Граждане  Сен-Мало  уверяют  вас,  что  они
ручаются  за  этих  людей,  -  французские   военные   власти   отличаются
справедливостью и оберегают интересы хозяев-колонистов. Помните, граждане,
что  шесть  миллионов  французов  существуют,  кормятся  и  дышат   только
благодаря тому, что колониальные хозяева владеют своими плантациями, но не
пеняйте, если эти шесть миллионов  погибнут  согласно  позорному  желанию,
которое выразило ваше Национальное собрание.
   - Что?" что? - раздались голоса. Шум и крики прервали  оратора.  Кто-то
вскочил с места, выставив ноги вперед, встал  на  спинку  нижнего  кресла;
кто-то высоко поднял руку вперед и машет красным колпаком.
   Робеспьер узнал их: это Лекуантр, Пюираво. Они кричат:
   -  Остановите  грубияна,  это  обвинение  ложно,  это  клевета   против
Собрания! Если кто ищет у нас потерянных доходов,  то,  конечно,  найдутся
люди, готовые их слушать, - так заткните им глотки.  Представители  нации,
вы  покушаетесь  на  собственную  честь,  если   дальше   будете   слушать
колониальных истцов и клеветников.
   На левой встает Лякруа. Показывая на звонок председателя, он кричит:
   - Не звоните, призовите лучше к порядку и  уважению  истцов.  Если  они
хотят,  чтобы  Законодательное  собрание  их  слушало,  не  разрешайте  им
говорить иначе.
   Человек с черной повязкой на глазу скалит зубы,  грозно  смотрит  одним
глазом по скамьям вверх. Председатель делает разочарованный жест, разводит
руками и обращается к нему с каким-то  выговором.  Счетоводы,  бухгалтеры,
капитаны кораблей вскакивают с мест и кричат, пока, наконец, голос  одного
оратора не выделяется ясно:
   - С Францией покончено, вы виноваты в том, что разразился ужасный  крах
со всевозможными последствиями. Вы распустили рабов.
   Тут его снова прервали. Всеобщий ропот.
   -  Мы  требуем  самого  необходимого,  -  вдруг  загудел  он,  покрывая
негодующие голоса депутатов, - мы требуем водворения мира  в  Сан-Доминго,
мы  требуем  введения  большой  вооруженной  силы,   способной   водворить
спокойствие железом и кровью. Если Франция - наша родина -  не  придет  на
помощь хозяевам плантаций, то колонии будут разорены.
   Законодательное собрание затихло. Человек с черной повязкой  на  глазу,
учитывая момент, вдруг переменил тон. Обстоятельно и сладко он произнес:
   - Ваша мудрость продиктует те средства, которые предохранят французские
колонии от разорения. Что касается нас, то мы  обязуемся  поддерживать  те
меры, которые вы сочтете необходимым предпринять.
   Председатель встает с  жестом,  не  лишенным  патетики.  Он  произносит
формулу, определяющую поведение собрания. Среди затихающего шума раздается
его голос:
   Законодательное  собрание  заслушало  с   самым   горестным   интересом
повествования о несчастиях, поразивших наши колонии.  Каково  бы  ни  было
расстояние, отделяющее Францию, каковы бы ни  были  океаны  между  нами  и
колонистами отдаленных островов, Законодательное собрание с  непоколебимым
усердием и мужеством предпримет все, чтобы помочь Несчастным.
   - Не слишком ли большие посулы? - крикнул Робеспьер.
   Председатель не обратил внимания на этот крик, но отступил шаг назад  и
добавил:
   -  Только  Законодательное  собрание  проницательным  взглядом   сумеет
отыскать источник происшедших зол и несчастий.
   Затем, сделав небольшую ораторскую паузу, он произнес:
   - Собрание приглашает всех граждан, делегатов Сен-Мало,  участвовать  в
заседании.
   Раздаются аплодисменты, и вдруг на трибуне появляется не кто иной,  как
сам господин Массиак. Прерывающимся, охрипшим голосом он кричит:
   - Вы заслушали истцов и уголовного прокурора в лице этих бесстрастных и
доблестных  офицеров,  вы  заслушали  уполномоченных  комиссаров  от  всех
комиссаров колоний, и если вы хотите соблюдать  ваш  долг  перед  богом  и
людьми, то ускорьте решение всех вопросов, связанных с судьбой  несчастных
колонистов,  докажите  же  этим  умоляющим  вас  душам,  что  Франция   не
намеревается покинуть их в постигшей беде, что восстание  рабов  не  будет
покрыто   еще   большим   преступлением   -   равнодушием   метрополии   к
колониям-кормилицам. Я знаю твердо, что  в  этом  городе,  что  в  столице
Франции... - голос Массиака  сорвался:  по  рядам  собрания  пошел  ропот.
Массиак закончил: - ...я знаю, что в этом  городе  существует  некий  очаг
клеветы, злодейства и бунта.
   Массиак быстро сошел с трибуны. Слова его были настолько резки, а голос
настолько сиплым, появление следующего оратора -  настолько  быстрым,  что
собрание не успело реагировать,  тем  более  что  Лякруа,  громовым  басом
произнеся одну фразу, всех призвал к порядку.
   - Я предлагаю, чтобы Законодательное собрание,  отложив  все  остальные
дела, посвятило внимание вопросу о колониях.
   На трибуне появляется господин Верньо.
   "Однако, - подумал Робеспьер, - Жиронда сыплет ораторами, как  горохом.
Какие бойкие люди, какие самонадеянные голоса!"
   Верньо говорил:
   - Невозможно допустить, чтобы колониальные комитеты делали сегодня свои
отчеты Законодательному собранию. Граждане комиссары из Сан-Доминго  вчера
вечером читали вам свою длинную петицию, и в комитете возникла  совершенно
ненужная и лишняя работа, которая задержит представление  полного  отчета.
Вместо того чтобы комитету говорить о принципах  основанных  колоний,  ему
приходится разбираться в бумагах,  доставленных  в  большом  количестве  в
комитет от колоний. Сведения приходят со всех сторон, и  даже  мне  сейчас
вручили  индивидуальные  петиции,  имеющие,  по-видимому,  также  какое-то
отношение к колонистам.
   Верньо зачитал несколько  писем  от  пассажиров  французских  кораблей,
прибывших из города Капа, с острова Гаити пароходами. Во Франции они  были
подвергнуты   карантину,   арестованы   и   схвачены   по   подозрению   в
принадлежности к мятежной организации  колоний.  Эти  пассажиры  океанских
кораблей спрашивают: где же хуже, в революционном Бресте или  на  обломках
Капа, охваченного пожаром восстаний?
   Скомкав последнюю фразу, Верньо сошел с трибуны, и вот появился главный
враг Робеспьера.  Гражданин  Бриссо,  подслеповатый,  сутулый,  входит  на
трибуну с таким видом, как будто он  родился  государственным  деятелем  и
законодателем.
   "Вот герои нынешней политики", - подумал Робеспьер и крикнул с места:
   - Бриссо, почем продаешь облигации Северо-Американских Штатов?
   Бриссо не ответил, - победители  великодушны.  Он  с  видом  спокойного
достоинства начал свою речь:
   - Я дал торжественное обещание к первому декабря  найти  и  выдать  вам
зачинщиков мятежа в колониях. Граждане, я исполнил свое обещание...
   Красноречивая   пауза,   Собрание   затаило   дух.   Бриссо   ораторски
воспользовался этой паузой и, для того чтобы еще  более  напрячь  внимание
депутатов, кокетливо произнес:
   - Я готов говорить, я спрашиваю Собрание, хочет ли оно меня слушать?
   Аплодисменты были ему ответом.
   Но заряд пропал даром. Председатель получил записку и,  встав  рядом  с
Бриссо, словно закрывая ему глотку ладонью, заявил Собранию:
   -  Поступило  предложение   отсрочить   на   десять   дней   обсуждение
колониальных в опросов...
   И опять сбоку вклинилась голова Массиака: не  прося  слова,  он  кричал
петушком:
   - Я имею честь уверить вас, милостивые государи...
   При словах "милостивые государи" ропот пронесся по Собранию.
   - Господа... граждане, - поправился Массиак, -  я  имею  честь  уверить
вас,  что  отчет  колониального  комитета  представляет   собой   тяжелую,
длительную работу, что всякий доклад перед  этим  отчетом  комитета  будет
умело обдуманным докладом. Я прошу вас, я  умоляю  вас  во  имя  интересов
Франции, чтобы вы уполномочили добиться у морского министра расследования,
разыскали факты в официальных донесениях,  которые  скопились  у  него  за
время страшных мятежей и буйств цветнокожих колоний.
   Гаран-Кулон, обменявшись знаками с Массиаком, добавил, несмотря на  то,
что колокольчик председателя готов был  призвать  непрошенных  ораторов  к
порядку.
   - Я не  возражаю  против  какой  бы  то  ни  было  отсрочки.  Сведения,
полученные комитетом колоний, сильно расшатали  его  работу.  Конституанта
издала декрет о правах цветнокожих такого сорта, что если в разных  местах
острова вздумают осуществить этот декрет, то  ежеминутно  может  вспыхнуть
новый пожар в колониях, - поэтому во всех работах Учредительного  собрания
мы категорически требуем, в целях предотвращения  новых  беспорядков,  как
можно скорее декретировать защиту  колонистов.  Ваша  мудрость,  граждане,
должна подсказать вам содержание этого декрета.
   - Довольно прений, - закричал  Верньо,  -  довольно  споров,  мы  хотим
слушать Бриссо!
   Собрание настораживается, депутаты садятся поудобнее,  Бриссо  начинает
речь.
   - Ужасные  события  повергли  Сан-Доминго  в  отчаяние.  Внезапно,  как
кровавая гроза, разразились восстания черных людей, самые страшные и самые
грандиозные, какие только ви