Индийская   компания
ликвидируется, на что Туссен ответил:
   - Да, да! Этим делом ведает Фабр д'Эглантин.
   - Что же, - ответил я, - он сделает с вами то же,  что  с  католическим
календарем.  Революционный  Париж  даст  вам  вместо  январей  и  февралей
брюмеры, нивозы и плювиозы; вместо недели заставит вас считать на  декады.
Для вас новая жизнь начнется с первого года Конвента.
   Тавеньер, озлобленный, отошел от меня. Гуцман снова взял слово и, встав
на стол, обратился к собранию с речью  против  меня.  Опять  старые  дела:
"Франция не получит ни куска сахара, ни зернышка кофе до тех пор, пока  не
смирится перед необходимостью платить за освобождаемых рабов".
   Тогда с места заговорил Туссен:
   - Мы кровью добывали себе  свободу,  мы  вернули  метрополии  ее  самые
богатые колонии! Мы требуем, чтобы  все,  кто  сейчас  говорит  о  выкупе,
выкупили  свою  собственную  жизнь   покорностью   революционной   власти!
Подчинитесь - таково требование Конвента.
   Раздались бешеные крики:
   - Черный генерал говорит от имени Конвента!
   Кричали:
   - Мы не допустим, чтобы негры управляли белыми.
   - Да? - крикнул Туссен. - Мы этот недостаток восполним! Белые, желающие
быть собственниками человеческих жизней, должны быть удалены с острова под
угрозой смерти! Объявляю террор!
   Поднялся  страшный  шум,  засверкали   кинжалы,   пистолетный   выстрел
раздробил люстру, свечи посыпались на пол. Я не знал, что у Туссена  может
быть такой голос. Его белки сверкали, он стоял, не боясь разъяренной толпы
жутких людей, и кричал:
   - Здание  окружено  по  приказанию  Сантонакса  и  Эльхо.  Те,  кто  не
подчинится распоряжениям Конвента, будут расстреляны на месте.
   Воцарилась немая тишина, слышно было, как скрипел стол, когда  спрыгнул
Туссен. Потом Эльхо встал на кресло и прочел декрет Конвента.
   Ночь прошла спокойно. Утром расстреляли восемьдесят два колониста.


   "V"...P.P.F.
   Сен-Марк

   Пятнадцать колонистов бежали. Восемь человек, напавшие на  мою  карету,
расстреляны перед зданием городской коммуны. Получил письмо с нарочным  из
Сан-Доминго. В Париже творятся странные вещи, - пишет  нантский  комиссар,
мой друг Монбельяр. Индийская компания закрыта. По ликвидации  государство
недополучило пяти миллионов ливров  благодаря  взяткам  Фабр  д'Эглантина.
Фабр д'Эглантин казнен по приговору  Робеспьера.  Робеспьер  казнен  после
происшествий 9 термидора. Коффингаль вел себя как настоящий предатель.  Он
освободил своего друга Анрио и с батальоном парижских  секционеров  прошел
мимо тюрьмы, где содержался Робеспьер. Он палец  о  палец  не  ударил  для
освобождения  Неподкупного.  Ужасна  эта  "термидорианская"  молодежь!   Я
называю так потому, что _девятый день термидора будет  вечным  ужасом  для
Франции_. Только теперь понимаю, что  должен  был  испытывать  благородный
Моклер. Кто остался?  Эта  сволочь,  подчищающая  свои  старые  якобинские
билеты, выдохшиеся негодяи, для которых революция стала докучным  прошлым,
люди, готовые примириться с кем угодно, лишь бы им  дали  "пенсию  старого
якобинца". Может быть, я ошибаюсь?
   Монбельяр описывает, что представляют собой термидорианцы в Нанте. Этот
мальчишка Карье, подобранный когда-то на улице богатой шляпницей Мадленой,
стареющей торговкой, сделался  потом  ее  мужем.  Веснушчатый,  с  рыбьими
глазами, рыжеволосый, безбровый, с белесыми веками, похожий на кошку рыжей
масти, завистливый, злой - сейчас он выставляет себя противником  террора.
Но вот до этого Карье Оверньяк окружил себя бандой  в  сорок  человек,  он
назвал их  "ротой  Марата".  Он  выплачивал  им  из  муниципальной  казны,
пополняемой штрафными, _пятнадцать ливров в сутки_, в то время как рабочие
Нанта получали _пятнадцать су_. Удесятеренный оклад он оправдывал тем, что
рота Марата ведет исключительно важную государственную работу. Два  ротных
командира  Фуке  и  Ламберти  организовали  шайку   мошенников-счетоводов.
Ламберти был начальником снабжения, и когда оба взятками и вымогательством
набрали шестьсот тысяч ливров, тогда Карье отнял деньги и расстрелял своих
друзей без суда, "успокаивая" таким актом ограбленное население.
   Нант был центральным местом по свозу вандейских  пленных  и  бретонских
контрреволюционеров. Тюрьмы Нанта ужасны. Там  началась  эпидемия  тифа  и
холеры. Чтобы спасти население  от  эпидемии,  Карье  придумал  ускоренный
способ очистки тюрем. Он вывез на середину Луары барки  с  заключенными  и
пустил их ко дну. А 29 фримера  он  единолично  распорядился  о  расстреле
двадцати   четырех   разбойников,   из    них    четверо    не    достигли
четырнадцатилетнего возраста, а  шестерым  женщинам  предстояло  родить  и
кормить детей. И вот, пишет мне Монбельяр, этот  человек  является  сейчас
осквернителем памяти Робеспьера.


   (В рукописи большой пропуск)


   "SdSaSl..."

   Организационный гений  Туссена  за  истекший  год  достиг  колоссальных
успехов. Я уступил ему дорогу всюду. Здесь еще  страшно  имя  Конвента.  В
Париже смута, никто не догадается отозвать меня обратно. Последний  приказ
получен восемь месяцев  тому  назад.  Обо  мне,  о  Польверэле,  об  Эльхо
позабыли. Террор, проведенный нами на острове, доставил мне много  врагов,
но видя дружбу негров со мной,  они  молчат.  Обработка  факторий,  работа
заводов достигли небывалой высоты. Что может сделать из человека свободный
труд и как бесконечно велики возможности свободных земледельческих коммун!
   Приказ о том, чтобы  _следить  за  иностранными  шпионами_.  Подпись  -
_генерал Бонапарт, комендант города Парижа_. Какое отношение имеет ко  мне
копия этого приказа? Письмо - слабое объяснение. Некий Меньяр пишет мне:
   "Бонапарт  и  Дульсэ  просмотрели  вчера  большую   корреспонденцию   с
командующими  генералами.  Не  оказалось  важнейших   документов,   именно
"_директивного  приказа  Комитета  общественного   спасения   относительно
принципиальной основы и политики французских войск во время войны на чужой
территории_". Генерал  Бонапарт  и  Дульсэ  самолично  произвели  обыск  в
помещениях Конвента. Этот акт нашли в письменном столе  в  передней.  Ключ
был у  молодого  писца,  его  расстреляли.  Установлено,  что  иностранные
державы имеют  в  Париже  своих  агентов,  которые  покупают  копии  бумаг
Комитета общественного спасения".
   Какой ужас!


   "Zy" 178-2 р.

   Польверэль  задержался  в  Окэйе.  Туссен  читал  мне  статью   Биассу,
напечатанную отдельной брошюрой в Париже. Называется  "Ликвидация  рабских
отношений между людьми". Статья  замечательная.  Макайя,  Пьерро  и  Эльхо
заканчивают объезд. Через неделю трибунал решит последние дела о выселении
богачей на остров Кубу. Соглашение состоялось. Риго держится на  юге,  но,
кажется, тоже уезжает, он совершенно безвреден.


   (Большой перерыв в рукописи)


   Полгода, как я комиссар Директории. Усталость от вечных разъездов,  моя
ненужность  на  успокоенном  острове  заставили  меня  просить  Директорию
назначить  Туссена  губернатором  Сан-Доминго.  Общины  подали  мне   1700
петиций. Туссен - истинный начальник негров, примирившееся белое население
любит его как друга".


   В документах Сантонакса вложен синий лист с пометкой той же рукой:

   "Пятого фримера Туссен Лувертюр подписал  прокламацию,  отпечатанную  в
Сан-Доминго, и затем, размножив ее,  разослал  во  все  концы  Гаити.  Она
гласила следующее:
   "С первого дня революции я исполнил все, что зависело  от  меня,  чтобы
возвратить моему Отечеству счастье жизни в свободном состоянии и утвердить
права человека и гражданина за всеми моими согражданами.  Будучи  вынужден
начать войну с  внутренними  и  внешними  врагами  Республики  Франции,  я
вступил в годы кровопролитных боев, имея неустрашенное сердце  и  ненавидя
всякую жестокость. Честь негрского воина  стояла  высоко,  и  мы  с  вами,
сограждане, не удалились от чувства справедливости, даже имея перед  собой
бесчестного  и  своекорыстного  врага,   попиравшего   на   наших   глазах
естественные человеческие законы братолюбия и справедливости. И если  я  в
боях и сражениях применял оружие, имея волю к победе,  то  не  гораздо  ли
больше положил я силы на то, чтобы даже в войне  усладить  ужасы  войны  и
пощадить кровь человеческую? Всегда было первым правилом нашим -  прощение
обид; первым чувством нашим было - грядущее человечество.  И  часто  после
побед, как вы видели сами, я давал  вам  примеры  дружеского  и  братского
обхождения с теми, кто вчера еще шел против нас под знаменами  неприятеля.
Забывая их заблуждения и проступки,  я  хотел  посеять  семена  свободы  и
вырастить деревья счастья, я хотел привить, как святыню, людям законную  и
священную свободу. _Свободу_ я хотел сделать любезною для самых опасных ее
противников.
   Генералы и офицеры! Братья мои по оружию! Напоминаю вам, что степени  и
воинские звания, в которые вы  возведены,  являются  лишь  наградою  вашей
чести, вашего беззаветного мужества и беспорочного поведения, что поступки
ваши и самые ваши слова и даже собственные  мысли,  известные  только  вам
одним, должны быть  тем  благороднее  и  лучше,  чем  выше  стоите  вы  по
воинскому рангу в рядах прочих граждан; что соблазнительные примеры людей,
стоящих, как вы, на высоте,  гораздо  губительней,  нежели  развращенность
простого жителя приморских городов, долин или гор; что воинские  звания  и
должности, вами занимаемые, даны вам не  ради  выгод  и  не  для  утоления
честолюбия,  но  единственно  ради  блага  общественного,  что  ваш   долг
осуществлять  все  намерения  Правительства,  не   думая   о   себе;   что
беспристрастие и справедливость должны управлять всеми  вашими  решениями,
имеющими целью установление стройного порядка жизни, счастье вашей  страны
и  уничтожение  всех  недостатков,   мешающих   расцвету   деятельного   и
ревностного труда.
   Всегда голосом ясного ума и горячего сердца я стремлюсь  внушить  нашим
войскам  дисциплину  и  организованность  внутреннюю,  без  которых  армия
существовать не может. Цель наших войск -  защита  гражданской  свободы  и
гражданской безопасности Республики. Никто из членов нашей армии не должен
терять из виду славного своего назначения. Офицеры должны давать  солдатам
не только на словах, но и на  деле  примеры  воинского  поведения.  Всякий
капитан должен иметь благородное рвение и держать свой отряд  в  наилучшем
повиновении, хорошо одетым и занятым осмысленными воинскими и гражданскими
занятиями. Капитан должен знать, как  и  всякий  начальник,  что  поступок
любого солдата позорит начальника и  является  поступком  того,  кто  этим
солдатом командует.  С  еще  большей  ясностью  должны  это  усвоить  себе
Начальники Батальонов относительно своих батальонов  и  Начальники  Бригад
относительно своих бригад. Они обязаны считать армию своей семьей  и  быть
среди солдат как в своей семье.
   Сколько раз я говорил таким языком с генералом  Моисом  за  десять  лет
моей дружбы с этим собратом. Я говорил с ним в частных беседах еще задолго
до осуществления замыслов негрской свободы при  совместных  чтениях  книги
великого Рейналя, который пророчески предугадал зарождение нового  мира  в
угнетенных колониях. Сколько раз, уже  много  спустя  -  когда  мы  втайне
формировали нашу армию, я повторял  генералу  Моису  принципы  организации
войск и повторял ему все это в присутствии наших общих товарищей, нынешних
генералов.  Сими  уроками  и  чувствами  пронизана  вся  переписка  моя  с
генералом Моисом. Но вместо того чтобы слушаться голоса  ума  и  сердца  и
выполнять приказания, имевшие в  виду  общественное  благо  нашей  Страны,
генерал Моис пошел  на  голос  низких  страстей  и  погиб,  как  жалкий  и
несчастный раб своих других склонностей. Вспомните расстрел генерала Моиса
и громко возвестите, что такая участь ждет всех, кто пойдет по  его  пути.
Опыт жесток, товарищи и братья! Принося  мне  лично  печаль  и  наказание,
дурное поведение  генерала  Моиса  лишило  меня  возможности  посылать  на
утверждение Французского Правительства новые  производства  в  дивизионные
генералы. Только генерал Дессалин, оказавший столько услуг  нашей  Стране,
сохранит степень дивизионного генерала. Все прочие производства на  низшие
ранги не прекращаются.
   Граждане Свободной Страны, в одной из моих прокламаций,  обнародованной
во время Южной Войны, я дал вам правила воспитания нового поколения людей:
я  описал  обязанности  родителей  по  отношению  к   детям.   Станет   ли
повиноваться общественным законам тот, кто ногами попирает самый священный
и самый кроткий закон природы - _закон материнства и любви к детям_?
   Но, однако, я вижу,  что  родители  с  небрежностью  воспитывают  своих
детей, особенно в городах, не сообщая им познаний необходимых,  не  научая
любви к труду. Они не только оставляют детей в бездействии  и  невежестве,
но и сами они зачастую  забрасывают  плантажи  и  уходят  от  возделывания
земли, которое мы считаем самым почетным, самым первейшим и полезнейшим из
всех трудовых состояний. У этих людей едва только успеет родиться ребенок,
как ему вместо материнского молока дают серьги и обряжают его  в  ненужные
драгоценности,  под  которыми  я  сам  видел   грязные   лоскутья   одежд,
отвратительную неопрятность и  наготу.  Я  знаю  города  и  плантажи,  где
мальчики  и  девочки,  достигшие  двенадцатилетнего   возраста,   остаются
неграмотными, без всяких убеждений,  без  знания  наук  и  ремесел,  но  с
великой страстью к роскоши и с непреодоленной леностью. И в  той  мере,  в
какой впечатления детства определяют волю  юности,  дорога  злая  и  жизнь
страшная ожидает их. Их ждет _дурной удел_  (mauvaise  part),  они  станут
плохими  гражданами,  бродягами,  ворами.  Девочек  ждет  гибель  на  пути
торговли самым дорогим, что имеет человек: силой сердца и здоровьем  тела.
Отцы  и  матери  таких  детей!  помните,  что  на  вас  обрушатся   первые
последствия безвластного бунта простых грабителей  и  бесчестных  убийц  в
лице ваших детей. Каковы должны быть  побуждения  народного  правительства
Республики Негров и Французов? как должна  наша  армия  смотреть  на  это?
Говорю вам смотрите на этих  отцов,  на  этих  матерей  и  на  этих  детей
открытыми глазами во имя свободы и закона!
   Привет и Братство!
   (Подписано): Туссен Лувертюр".


ПРОДОЛЖЕНИЕ ДНЕВНИКА САНТОНАКСА

   "Временами мне кажется, что этот фанатичный человек  горит  неугасаемым
огнем любви к человечеству. Этот огонь заливает ярким пламенем  его  сухое
черное лицо и светится в темно-синих глазах. Я ни разу не видел, чтобы  он
был мелок; в жестоких распоряжениях, даже в  приговорах  никогда  не  было
колебаний, но он охотно идет на длительные пересмотры приговоров. А сейчас
мы вдвоем подписали распоряжение об  отмене  смертной  казни  на  острове.
Никогда личное самолюбие не отделяет Туссена от  негров,  от  мулатов,  от
кого бы то ни было на острове. Весь  образ  жизни  его  -  республиканская
простота, забывает о  себе,  никогда  не  забывает  о  людях.  _Прекрасный
дипломат во всем, что касается острова, наивен и  доверчив  во  всем,  что
касается его лично_. Характерно обращение к нему негров. Обычное выражение
- "отец". В войсках  и  в  строю  полная  дисциплина,  во  всех  остальных
встречах опять то же обращение "отец", на "ты", и  шутки,  как  со  старым
товарищем.
   Переезжаем в Сан-Доминго. Вот уже август. Читаем по дороге  с  Туссеном
аббата Рейналя. Туссен достал из баула свои любимые книги и старые письма.
Рейналь писал Туссену:
   "Тридцатого января 1494 года Колумб  захотел  организовать  на  острове
Эспаньола, который теперь называется Гаити, первую  торговлю  невольниками
из караибов. Венцони слышал, как индийские караибы говорили, показывая  на
золотые изделия: "Неужели эти золотые  куски  лучше  наших  богов?  Почему
христиане золото сделали своим богом?"
   Туссен говорил:
   - Я боюсь, что новая Франция  золото  сделает  своим  богом.  Испанские
местечки на острове внушают мне опасения: они  являются  местом  шпионажа,
тамошнее духовенство сеет смуту.
   Туссен не тревожит  религии,  богослужение  отправляется  свободно,  но
боюсь, чтобы религия не потревожила Туссена... Офицеры  из  штаба  Туссена
принесли мне странное письмо. Французское  письмо  с  ошибками  в  сторону
испанского языка, без подписи. Неизвестный человек пишет:
   "Комендант города Парижа, генерал Бонапарт, написал  письмо,  известное
всему Парижу. Бонапарт говорит: "Я считаю Робеспьера безупречным, но  будь
он даже моим отцом, я собственноручно заколол бы его, если бы он покушался
на самовластие; это сделал  Робеспьер".  Поэтому  господин  Туссен  должен
обратить  внимание   на   самовластие   робеспьеровского   ставленника   -
Сантонакса".
   Мне трудно писать, у меня дрожат руки. Этот анонимный донос требует  от
Туссена моей казни. Туссен прислал мне его без пометок.
   Не застал Туссена, он приедет только к вечеру, уехал по горной дороге с
девятью всадниками.


   (11 - 13)

   Туссен объяснился со мной. Старик был очень взволнован, но  не  подавал
виду. Он прямо говорил:
   - Моя экспедиция  увенчалась  успехом,  полковник  Дессалин,  Клерво  и
Макайя собрали все  сведения,  нужные  нам  обоим.  На  испанский  корабль
"Барселона", стоящий на рейде в  Сан-Доминго,  намеревались  передать  вот
этот пакет, толстое письмо на имя гражданки Жозефины Ташер де  ла  Пажери.
Это креолка, живущая в Париже, - пояснил Туссен, -  она  богата,  родом  с
острова Мартиники. Ее дед негр,  мать  -  испанка,  отец  -  француз;  она
любовница Барраса, одного из членов Французской директории.
   Мы вскрыли пакет. Человек, писавший  длинное  послание,  носил  краткую
фамилию Рош. Я не мог вспомнить, но что-то мелькнуло у меня в  памяти  при
этой  фамилии.  Длинное  письмо  содержало  усердную  просьбу  довести  до
сведения коменданта города Парижа и всех директоров  (странно,  на  первом
месте стоит комендант города Парижа?!) о том, что робеспьерист Сантонакс и
его помощники Польверэль и Эльхо  не  только  не  казнены,  не  только  не
отправлены на галеры, но даже правят колониями с неслыханной жестокостью.

   "Некая черная обезьяна Туссен из графства  Ноэ,  бывший  конюх  сеньора
Бреда и великий знаток лошадей, теперь сделался правителем  всего  острова
благодаря постоянному попустительству мошенника Сантонакса.
   ...Дорогая, вы можете сделать очень многое.  Ваши  имения  в  Мартинике
сожжены, ваши рабы разбежались,  они  теперь  "свободные"  люди.  Возьмите
платочек, как вы это делали всегда в трудных случаях жизни, приложите  его
к плачущим глазам и умоляйте Барраса и египетского героя,  вернувшегося  в
Париж, генерала Бонапарта, победителя Лоди,  Арколя,  Милана,  Маренго,  -
молите их всеми  святыми,  что  остались  во  Франции,  как  можно  скорее
исправить колониальные дела, пока они не стали  непоправимы.  Встаньте  на
колени перед всесильным начальником  французских  войск,  перед  тулонским
героем Бонапартом. Гибнут французские дети от  недостатка  сахара,  гибнет
колониальная торговля от бездушия Туссена Лувертюра.  Раб  не  может  быть
свободным по евангельскому завету, вы сами знаете, какова сладость тирании
рабов. Вы сами и ваша подруга  Тереза  Кабарюс  сидели  в  тюрьме,  ожидая
смертной участи, и если бы не кинжал героя Тальена, поднятый в Конвенте  9
термидора, вы обе  сложили  бы  голову  под  ножом  гильотины.  О  женщины
Франции, о лучшие женщины  Франции,  восстаньте  против  тени  Робеспьера,
истинно черной тени! Я посылаю вам как вечный укор портрет этого человека.
(Приложен  действительно  гравированный  в  Париже  портрет  Робеспьера  в
профиль; с адской улыбкой смотрит, как сжатое в его  правой  руке,  высоко
поднятой над головой, человеческое сердце источает кровь потоком в золотой
кубок, около самых губ кровожадного Робеспьера.) Помните!  То  самое,  что
здесь изображен