комиссара Конвента были сложены в тонкий узкий мешок, заложены в  пушку  и
выстрелом развеяны по ветру. Островок  был  сделан  местом  казни  матроса
Дартигойта, поднимавшего восстание на адмиральском корабле. Дартигойт  был
расстрелян в том  самом  месте,  где  с  почетом  был  похоронен  комиссар
Национального Конвента. Тело  казненного  матроса  заняло  могилу  убитого
комиссара, в то время как по всему  острову  шли  приготовления  к  борьбе
черных племен против надвигающегося белого рабства.
   Ночью после  казни  Дартигойта  два  матроса  с  фрегата  "Гермиона"  и
лейтенант Сегонд с  корабля  "Индийский  пилот"  выбрались  за  сторожевое
охранение в горах и бежали.
   Кто такие эти беглецы? Два матроса были  братья  Дартигойта;  лейтенант
Сегонд, бывший командир корабля "Тиранисида" ("Тираноубийца"), был  беглый
аристократ, маркиз Шанфлери, племянник  графини  Ламбаль.  Воспитанный  на
Мартинике,  едва  увидевши  Париж  впервые  в  дни  революции,  он  быстро
воспринял  идеи,   полученные   в   колониях   от   ссыльных   французских
революционеров. Он со  всем  пылом  и  горячностью  молодости  бросился  в
водоворот парижских событий; он не знал двора, простота  и  естественность
островного воспитания не сделали его  приверженцем  касты,  идеи  Руссо  и
благороднейшие мысли Рейналя воспитали и укрепили его дух. Бедность  семьи
и возможность любых общений, природное здоровье  сделали  его  полезным  в
секции "Французского музея", так назывался округ, в котором он жил,  после
того как переменил имя. Под именем гражданина Сегонда он вступил  в  члены
парижской Коммуны в дни Конвента и был  послан  в  качестве  комиссара  на
корабли, стоявшие в Гавре.


   ЛЕКЛЕРК - МОРСКОМУ МИНИСТРУ ДЕКРЕ
   Штаб-квартира на Капе

   20 плювиоза 10 года
   Строгая тайна.

   Гражданин министр, ежеминутно я узнаю, что наше положение  в  отношении
продовольствия становится  все  более  тяжелым.  Затопленный  корабль  был
единственным новым  быстроходным  и  построенным  по  науке,  по  чертежам
математика Эйлера. Почему ядра негритянской артиллерии выбрали именно этот
корабль? Неужели потому, что он вез на борту  и  в  трюмах  продовольствие
почти всей эскадры? Вчера взошли на рейд американские  и  испанские  суда;
они берут страшно дорого и расчеты производят на золото. Прошедшие три дня
мы были заняты подсчетом  наших  ресурсов.  Буду  счастлив,  если  окажусь
способным продержаться со всем отрядом два с половиной месяца. Соединенные
Штаты ввезли сюда оружие, порох и  всякое  военное  оборудование,  они  же
подбили Туссена к защите. Я глубоко убежден, что американцы  создали  план
призвать  к  независимости  все  Антильские  острова,  надеясь  заручиться
исключительной торговлей, как они заключили торговые сделки с  республикой
Туссена Лувертюра. Во всех отношениях для меня было бы не плохо,  если  бы
Англия и Франция объединились в целях припугнуть Соединенные Штаты.
   Главный правитель - Леклерк".

   Двадцатого плювиоза 10 года, то есть 9 февраля 1802  года,  это  письмо
было отослано. Бешенству Леклерка не было границ, когда 30 марта  того  же
года  он  получил  неожиданное  письмо  от   французского   посланника   в
Вашингтоне, гражданина Пишона.
   Несмотря на то, что  письмо  Леклерка  было  отослано  самым  секретным
порядком, на него прежде всего отвечал французский посланник в Вашингтоне.
Но  такова  была  система  Первого  консула,  что  даже  муж  его  сестры,
получивший такое серьезное поручение от Бонапарта, был  окружен  шпионами.
Пишон писал:

   "Жерминаль 10 года.
   Умоляю вас, генерал, высказать все доводы, приводимые мною  министру  в
качестве истинного освещения поведения Соединенных Штатов. Я боюсь, что вы
расположены обвинять Америку, рассматривая ее военные действия, время  для
которых уже прошло, так, как будто они продолжаются сейчас. Я  боюсь,  что
вижу обратное интересам французской нации в той переписке, которая доходит
до  меня  из  вашей  колонии.  Если  считаться  только  с  вашими  личными
интересами, генерал, то мы действительно можем поставить Соединенные Штаты
в  такое  положение,  при  котором  вместо  общей  работы  против   черных
Соединенные Штаты поведут работу на изнурение голодом  вашей  армии.  Опыт
доказал вам это, колонии восстали благодаря этой стране, но теперь  только
благодаря этой стране восстание  может  быть  подавлено.  Давайте  жить  в
добром  согласии  с  Соединенными  Штатами.  В  настоящее  время  все  умы
взволнованы и разгорячены делом о покупке  Луизианы.  Нажимы,  применяемые
вами, только портят дело. Оцените мою откровенность. Я  вам  пишу  так  же
просто, как пишу своему правительству".

   Взбешенный Леклерк отправил это письмо в Париж, сделав на  нем  надпись
об отозвании  Пишона,  называя  его  плутом,  негодяем,  перлюстратором  и
прочими нелестными словами.


   Братья Дартигойты и лейтенант Сегонд после трехнедельных поисков  нашли
Туссена. Высоко в горах, в зеленой долине, в зарослях барбадина,  гаявы  и
магнолии, в той зоне, где флора тропической долины соединяется  с  горными
цветами, где расположились поселки одиноких фермеров, старики которых  еще
пляшут на праздниках в масках оборотней, почитают змей, "воду" и  верят  в
колдунов "оби", а неподалеку располагаются полудеревни-полулагери  цветных
людей с громадными  крытыми  галереями,  полными  света,  где  на  высоких
коновязях, вокруг колодцеобразных кормушек стоят всегда оседланные  лошади
в артиллерийской упряжке, готовые попарно вылететь из двадцати вращающихся
ворот, чтобы подцепить лафеты легких горных пушек, - там, среди этих мест,
встретил  Сегонд  вышедшего  к  нему  навстречу  проводника.   Французский
лейтенант и два матроса были приняты Туссеном на пороге деревянного  дома,
почти незаметного с дороги в зарослях огромных банановых листьев, камыша и
пальм.
   Туссен просто усадил их рядом с собой и просил говорить. Сегонд быстро,
отчетливо и неутомимо полтора часа рассказывал  ему  о  том,  что  удалось
узнать  дорогой  из  Бреста  в  Гаити,  -  для  чего  отправлена  эскадра.
Рассказывал все происшествия в Капе. Туссен  слушал  молча,  не  прерывая.
Старуха жена, дочь Туссена, ее муж Клеро проходили мимо, не мешая  беседе,
а когда Сегонд остановился, Туссен спросил:
   - Полковник Винсент не с вами?
   Сегонд отрицательно покачал головой.
   - С нами только  два  негра,  генерал,  -  ответил  Сегонд,  -  они  на
адмиральском корабле и до сих пор не спущены на берег: это ваши дети.
   Туссен спокойно  поднял  веки,  старуха  негритянка  уронила  кокосовую
чашку. В доме наступила тишина. Оба матроса, молчавшие до сих пор, знаками
обратили внимание Сегонда на то, что на горизонте, на белом холме, который
казался   увенчанным   снежной   шапкой,   появилась   маленькая   струйка
голубоватого дыма, прямо поднимавшаяся к небу.
   - Вы переночуете у меня, - сказал Туссен, -  сейчас  сядете  вместе  со
мной за ужин, а завтра определите, как вам поступить с собой. Хотите ли вы
вернуться в распоряжение Леклерка?
   На лицах французов изобразился совершенно неподдельный  ужас.  Матросы,
измученные  долгой  матросской  мукой,  смотрели  на  Туссена,  подергивая
скулами, как на человека, произнесшего неуместную шутку.
   Туссен в первый раз грустно улыбнулся. Сегонд обратил внимание: у негра
улыбались только глаза, губы сохраняли оттенок  горечи.  Но  и  в  глазах,
горевших  ежесекундными  взрывами  богатой,  непрекращающейся  мысли,  эта
улыбка мелькнула только на секунду.
   - Как ваше имя? - спросил Туссен.
   И совершенно неожиданно для себя молодой человек полностью назвал  свой
французский титул. Он  спохватился,  но  было  поздно.  Братья  Дартигойты
смотрели на него как на чудовище, но Туссен и тут сохранил спокойствие. Он
быстро перебежал глазами от матросов к офицеру и успокоился.
   - Разные дороги ведут к революции, - сказал он, обращаясь к матросам. -
Вы сами знаете, что человек не выбирает себе отца. Итак, вы трое остаетесь
у меня.
   Маркиз Шанфлери и матросы кивнули головой.
   После ужина французов отвели в походную палатку.  Когда  они  засыпали,
негры-часовые с английскими ружьями встали на посту неподалеку.


   Проснулись рано утром, вышли  из  палатки.  Часовой-негр  с  непокрытой
головой, словно кусок черного гранита, стоял на склоне горы  над  ущельем.
Девятнадцать всадников спускались с карабинами  через  плечо,  с  мешками,
саквами и торбами на седлах. Мексиканские стремена, похожие  на  корзинки,
для каждой ноги, маленькие лошади с зонтиками над  глазами,  уши  лошадей,
торчащие сквозь зонтики, как черные концы копий, -  вот  зрелище,  которое
расстилалось длинной полосой по извилистой ленте дороги между горами в  те
часы, когда Черный консул и восемнадцать всадников вслед за ним по узкой и
извилистой тропинке выезжали на вершину, туда, где стояла  так  называемая
Верхняя хижина.


   Был военный совет в горах. Никто никого не ждал, все съехались вовремя.
Что это было - трудно сказать. Это был по задаче, конечно, военный  совет,
а по способу ведения собрания это была форма старой масонской конспирации,
где старик Туссен Лувертюр заседал в качестве "Достопочтенного отца",  или
великого мастера ложи, где сидели братья старших степеней: Яков  Дессалин,
Анри Кристоф, Алексис Клерво, Жан  Морпа,  Шарль  Белэр,  Жан  Купе,  Поль
Лувертюр - помимо Туссена семь человек,  -  столько,  сколько  требовалось
уставом.  Помимо  этого,  были  еще  и  другие:   два   представителя   от
культиваторов Гаити, один беженец с Гваделупы и негр с отрубленной рукой с
Мартиники.
   Был дождь, был сильный ветер; тростниковые занавески шлепали  об  окна.
Яков Дессалин перед открытием собрания говорил, сжимая кулаки:
   - Я утверждал и утверждаю все, что я думал раньше:  ничего  нет  подлее
французов, я снял бы им всем головы и размозжил  бы  паскудные  черепа  их
младенцам...
   Был праздник, было море, было солнце, не  было  ветра.  Качались  перья
белых птиц на волнах, качались мысли у белых людей на  берегу,  начинались
игры, и девушки в белых платьях стояли на  набережной  Порт-о-Пренса.  Все
богачки и богачи из Капа приехали в золоченых каретах на праздник в гости.
Черные красавицы и белые рабыни, дочери  и  сестры  богатых  наследниц,  -
рабыни с опахалами из перьев окружали их на богатых верандах над морем.
   "Альцеста", "Клеопатра", "Людовик" качались под тихим  ветром,  набирая
путь парусами. Белый флаг и лилии на  нем  лишь  изредка  вспархивали  под
ветром на  дальнем  маяке  в  ответ  на  сигналы  нижнего  форта.  Господа
французские офицеры перед дамами, смеясь, говорили, что ни  один  смельчак
не проплывет по заливу две тысячи туазов  от  форта  до  маяка.  И  тогда,
мастер, - продолжал Дессалин, - я  сбежал  с  берега,  отдал  свое  платье
матросу и поплыл. Но лейтенант Малуэ, сын коменданта,  не  вытерпел,  тоже
разделся  на  корабле  и  бросился  вплавь  вслед  за  мной.  Но  где   же
французскому дворянину одолеть пловца Дессалина! Он задыхался.  Я  слышал,
как он плещет руками, этот маленький Малуэ, а в рупор мне кто-то крикнул с
берега:  "Дессалин,  нырни.  Оглянись,  Дессалин".  Я  не  нырнул.  Я   не
оглянулся. Я стал плевать кровью. Пули с  форта  прострелили  мне  щеку  и
левую ногу. На форте обижались, что я не тону, посылали мне пулю за пулей.
А когда я приплыл все-таки на маяк, и приплыл первым, я потерял не  только
память, но и право на жизнь. Мастер, прошло шесть недель. Мастер, я  здесь
сижу с вами, а меня ищут по всем гнилым болотам сильвасов.  Меня  ищут  по
матросским притонам. Мою одежду подвешивают на черные  ошейники  громадных
псов Массиака. Собаки-ищейки, роняя пену с  красного  языка,  ворвались  в
лачугу к моей жене и в куски разорвали моего ребенка. Мастер, куда годятся
ваши дворяне, если они подлостью, а не силой одержали победу  над  честным
соперником! Ваши  дворяне  кричат,  что  мы  рабы,  но  ведь  раб  победил
комендантского щенка, не сумевшего доплыть. Пусть у него  девять  столетий
дворянства на пергаменте его грамоты. Пусть я и с  простреленной  ногой  и
изуродованной челюстью пропал без вести.  Но  сын  коменданта,  получивший
кубок пловца в тот же вечер, этот мальчишка Малуэ,  разве  это  не  жалкий
подлец, осрамившийся перед черным рабом, пошедший на фальшь и подлость?..
   И вдруг сразу, словно какой-то ожог заставил его  отскочить  от  двери,
Дессалин отошел и выпрямился, все встали.  Маленький  седой  негр,  просто
одетый, вошел, стал у стола, взял молоток из камышового  дерева  и  трижды
ударил по столу. Два  черепа  и  медный  треугольник,  линейка  и  меч,  к
которому привязан был красный  фригийский  колпак,  мерно  вздрогнули  под
ударами деревянного молотка о стол.
   Туссен заговорил:
   - Товарищи и братья, в гавани Самана в январе этого года я видел первых
французских разведчиков. Вот молодые товарищи культиваторы с Гваделупы,  с
Мартиники расскажут нам,  что  там  уже  водворено  рабство.  Гибель  наша
неизбежна, вся Франция, в том виде, как она сейчас  существует,  поднялась
для того, чтобы погубить Сан-Доминго. Их обманули, несчастных  французских
бедняков, и вот их правительство сейчас собирается совершить акт кровавого
насилия и порабощения черных. Близка наша гибель. Что скажешь ты, Анри?
   - Я пожег весь Кап, город лежит в развалинах, - ответил Анри Кристоф. -
Я сделал, как ты приказал. Не знаю, стало ли от этого лучше.
   Ропот раздался среди генералов. Одетые просто,  собравшись  без  чинов,
они все-таки были смущены  этим  дерзким  выражением  по  адресу  любимого
вождя. Но Кристоф не унимался, он говорил:
   - Мы отступили. Я не знал, как ты отнесешься  к  тому,  что  твои  дети
подвергаются опасности, и  к  тому  же  я  не  знал,  что  несут  с  собой
французские суда.
   - Что несут? - сказал Дессалин. - Ясно,  что  несут:  несут  рабство  и
Черный кодекс. Я говорил и  говорю,  что  настанет  время,  и  белые  люди
исчезнут на земле. Она будет землею черных!
   Культиватор, младший брат из Гваделупы, кивнул головой, встал и сказал:
   - Я подтверждаю.
   Туссен  заговорил,  вынув  из  кожаной  сумки  синеватую   тетрадку   и
разглаживая ее на столе перед собой:
   - Исчислим жизненное равновесие сил.  У  нас  двадцать  семь  небольших
кораблей, предназначенных  только  для  торговли.  Все  наши  силы  внутри
острова, вся наша сплоченность - это сплоченность по  цвету  кожи.  Теперь
смотрите, что имеют французы. У них было,  по  последнему  адмиралтейскому
исчислению, двести четырнадцать военных судов, из  них  шестьдесят  четыре
линейных корабля. Еще недавно это был самый  первый  по  величине  военный
флот во всем мире, теперь их перебили англичане, но все-таки у французской
метрополии во всем флоте тринадцать тысяч семьсот сорок  пушек,  семьдесят
шесть  с  половиной  тысяч  матросов,  тысяча  восемьсот  семьдесят  шесть
офицеров, из которых большинство роялисты, прекрасные  знатоки  флота,  но
люди, исполненные ненависти ко всякой революции, не только к  революции  в
пользу негров. Это ведь не какие-нибудь генералы,  случайно  залетевшие  к
нам на отдых, вроде Симкоэ или Майтланда: они не отступят просто.
   Заговорил Клерво:
   - Отец и мастер, вы все пугаете, а нам и без того страшно. Как  же  нам
быть в этих горестных обстоятельствах? Разве вы  не  предвидели,  что  так
случится?
   - Я не пророк и не провидец, - сказал Туссен. - Вы сделали меня старшим
вашей организации, я согласился, но это не  значит,  что  я  смогу  видеть
больше, чем всякий, кому поручена власть населением Сан-Доминго.  Кто  мог
предвидеть  гибель   комиссара   Сантонакса   от   пистолетного   выстрела
полицейского  шпиона  Рош-Маркандье,  кто  мог  предвидеть  смерть   члена
Комитета общественного спасения генерала Робеспьера, нашего лучшего друга?
Дела на континенте Франции могут измениться настолько,  что  завтра  будет
отозвана армия генерала Леклерка.
   Заговорил опять Кристоф, заговорил горячо и запальчиво:
   - Если бы у меня не было твоей тайной инструкции, я пустил бы  генерала
Леклерка на рейд, он сообщил бы мне  о  намерениях  Франции.  Говорят,  он
имеет письмо к тебе от Первого консула. Быть может, все, что  мы  затеяли,
есть настоящее преступление, преступление  против  родины,  которое  ничем
искоренить нельзя.
   - Где твои родные? - спросил Туссен.
   Кристоф вдруг поник головой, опустил локти  на  стол,  раскинул  ладони
пятернями по направлению к Туссену и замолк.
   Туссен заговорил:
   - Я  сторонник  осадной  войны.  Я  твердо  знаю,  что  французы  несут
несомненно рабство, что Черный кодекс будет  восстановлен  полностью,  что
веселые голландские капитаны, пропитанные джином, и американские  обезьяны
с волосами на шее и бритыми  подбородками  еще  покажут  себя  в  качестве
торговцев черным товаром, но я не могу примириться со словами Кристофа.  Я
предлагаю осадную войну, я предлагаю увести все население в горы, затопить
плантации, поджечь города на берегу моря, вывезти  весь  порох  на  горные
вершины, снять береговые отряды, уничтожить дороги и обеспечить  французам
только доступ в сильвасы, где желтая лихорадка будет косить их по тысяче в
день.
   Яков Дессалин одобрительно кивнул головой.
   - Я говорил, - воскликнул он, - что нет никого  подлее  французов,  что
белая порода исчезнет с лица земли, что черные люди будут населять  земной
шар и водворят настоящую справедливость путем жесткой военной диктатуры.
   - Это ошибка, Яков, - сказал Туссен, - это ошибка. Помнишь, что говорил
старик? Старый Рейналь понимал, в чем дело, дело вовсе не в цвете кожи. Ты
хочешь провозгласить дворянство черной кожи: это такая же  ошибка,  как  и
лозунги дворянства белой кожи.
   - Вот к чему привела твоя политика, - кричал Дессалин, - вот  результат
твоего гуманизма. Поверь же мне, я ученик Парижского университета, я  друг
Оже. Это ты говорил, что национальность есть предрассудок.  Черные  всегда
были рабами и рабами останутся до тех пор, пока  не  сделаются  господами.
Это ты делаешь ошибку, утверждая равенство рас и наций.
   Туссен поднял молоток и ударил четыре раза в знак величайшей  важности,
после чего Дессалин встал и сказал:
   - Я не  намерен  оказывать  сопротивление,  я  спорил  и  возражал  как
товарищ.
   Туссен сурово сказал:
   - И я требую повиновения. Соглашаетесь ли вы все со  мною  в  том,  что
Франция несет нам полное восстановление рабства?
   - Мы еще не выслушали всех, - сказал Кристоф, - но так как было  четыре
стука, я соглашаюсь по уставу.
   Туссен промолчал, ему не понравился ответ Кристофа. Кристоф,  пользуясь
этим молчанием, произнес:
   - Ведь мы еще не выслушали Францию.
   Туссен ответил спокойно:
   - Я ее уже выслушал.
   Кристоф пожал плечами и ничего не ответил.
   - Подсчитаем силы, - сказал Туссен. - В нашем распоряжении  под  ружьем
двадцать  четыре  тысячи  черных  солдат,  открыты  нетронутые  форты  под
Актюлем, шесть батарей в Сен-Никезе, восемнадцать безбатарейных  орудий  в
Деннери. Не трогайте земляных ковров до  специального  приказа  со  знаком
Семи. Значит, ведем осадную войну. Товарищи и братья, - обратился Туссен к
сидевшим  спокойно  на  краю  стола  культиваторам,  -  ваша   обязанность
разослать культиваторов по деревням и  селам,  по  фермам,  собрать  всех,
провозгласить войну. Вы свободны.
   Четыре негра встали и удалились.  Туссен  посмотрел  в  окно,  как  они
оседлывают лошадей, говоря друг с другом.  Он  наблюдал  их  лица,  и  его
собственное  лицо  тускнело,  становилось  серым,  приобретало   землистый
оттенок. Он говорил дальше:
   - Кристоф получает командование  авангардом,  сдерживающим  продвижение
армии Леклерка. Главное, обратите внимание на разведку. Спросить матросов,
помнят ли они Морской кодекс и знают ли они, что  сделал  для  уничтожения
_офицерского зверства_ дворян гражданин Робеспьер. Итак, у Кристофа четыре
тысячи восемьсот человек сдерживают наступ