востепенная сволочь, считавшая себя солью земли,  незаметные  в  Париже
среди  белого  дня,  но  внезапно  появляющиеся   в   театрах,   где   шли
революционные пьесы. Тогда вдруг начинались стуки в партере и в  райке,  а
вместо песен Марсельского батальона раздавались крики,  требовавшие  песни
Суригиера  "Гимн  пробужденного  народа".  И  прежде   чем   представители
революционного  Парижа  успевали  вмешиваться,  эта  нахально   картавящая
молодежь,  напевая  контрреволюционные  песенки,  уже  сбегала  по  темным
лестницам театра, опрокидывала людей, уносила стулья, ударяла  по  головам
ошеломленных и сбитых с толку прохожих.
   Эта молодая сволочь, так называемые мюскадены и их  подружки,  все  эти
Нанитты, Лизетты, Туанетты, все эти Лулу, Долю и прочие полупогибшие девы,
смеясь и плача, делали свое дело. Они получали сведения о пирушке Дантона,
они сообщали хозяйке, мадам Журдан, о том, что Камилл Демулен  влюбился  в
красавицу Люсильду Плесси, что  Дантон,  оплакав  смерть  своей  последней
жены, строит куры набожной канониссе Луизе Жели. Молодая  католичка  Луиза
Жели не прочь связать свою судьбу с могущественным народным  трибуном,  но
она католичка, она совсем не хочет записи брака у гражданина  мэра  своего
округа. И вот молодая портниха, которая шьет платья для мадемуазель  Жели,
по ночам приходит  в  заведение  мадам  Журдан  и  рассказывает  шпионящим
мюскаденам обо всех перипетиях Дантонова сердца, в то время когда  Дантон,
тщательно скрывая от всех свою не в меру выросшую любовь, бегает по Парижу
в поисках "настоящего", то есть не присягнувшего священника.
   Движение сердца обезумевшего от любви  Дантона  обсуждается  шумно,  со
смехом, при звоне стаканов, на рассвете в борделе бывшей  аристократки.  С
хохотом воспроизводят жесты и движения  Дантона,  идущего  на  исповедь  к
контрреволюционному  попу.  Рассказывают,  как  поп,  мрачный,  в  грязной
сутане, засаленный и небритый, принимает от безбожного  вождя  французской
революции покаяние в грехах в фонарных виселицах для попов,  а  потом  тут
же, на чердаке, этот поп, положив крест  и  кружевной  платок  на  ящик  с
бутылками капского рома, венчает Дантона по старому католическому обряду с
шестнадцатилетней смазливой девчонкой Луизой Жели.
   Дантон писал своим новым родственникам:

   "На тихой реке, в моем имении Арсисе, я живу сейчас, усталый от гроз  и
громов Парижа. Здешние добрые  буржуа  чтут  меня  уже  безбоязненно,  они
приглашают меня в свои палисадники, где я сажаю и поливаю  вместе  с  ними
деревья свободы".

   Дин-дон, дин-дон,
   Погиб Дантон.
   И скоро попадет к девчонке в плен
   Его товарищ Демулен,
   Уж на груди у ней без воли и без сил
   Заснул Камилл.

   Шантаны в Пале-Рояле повторяли эти песни.
   Демулен сделался богатым наследником, пышная свадьба его  с  Люсиль  дю
Плесси была отпразднована всем кварталом. Последний  раз  повидался  он  с
Робеспьером на свадьбе и уехал в Бур-ля-Рен, в  уютную  сельскую  усадьбу.
Вскоре у него родился сын.
   Какая-то странная перемена произошла в Камилле. Когда стал  работать  в
Париже Комитет  общественного  спасения,  Камилл  Демулен  придумал  новую
газету;  он  выступил  уже  в  качестве  противника  Робеспьера  с  планом
"Комитета общественного милосердия".
   Компания мюскаденов не ошиблась. Савиньена де  Фромон  и  Рош-Маркандье
доносили своим хозяевам,  что  если  воля  Робеспьера  кристаллизует  силы
революционного Парижа и если Марат с каждым днем становится  все  сильнее,
то Демулен и Дантон окончательно потеряны  для  революции.  Робеспьер  был
охраняем  всем  Парижем,  его  прозвище   "Неподкупный"   делало   его   и
независимым. Следовательно, нужно ударить по Марату, который  был  еще  на
нелегальном положении.
   Пока  жирондистские  депутаты  сохраняли  свою  силу  в  Конвенте,  они
пользовались легальными способами борьбы, но обсуждали свои планы  в  доме
номер пять на Вандомской площади,  где  одну  квартиру  занимал  жирондист
Верньо, а  другую  -  Доден,  богатый  администратор  Индийской  компании,
перекупщик колониальных товаров. Его жена  устраивала  еженедельные  пиры,
где в кругу дельцов и депутатов  Конвента  жирондисты  намечали  очередные
выступления  и  подготовляли  еженедельные  планы  борьбы.   Рош-Маркандье
встречался с господином Роланом в ресторанах Пале-Рояля и на улице Орлеана
в предместье Сент-Онорэ номер девятнадцать, где владелец  квартиры  Дюфруш
Валазье широко  открывал  двери  всем,  кто  группировался  вокруг  интриг
Жиронды.
   В то время как монтаньяры, якобинцы и кордельеры выносили свою политику
в Конвент, в секции, в клубы, на суд парижского простонародья, отвечая  за
все, что они говорят и что они делают, прислушиваясь к  голосу  бедняцкого
Парижа,  который  требовал  установки  твердых  цен,  ликвидации  биржевых
интриг,  подоходного  налога  на  богачей;  в  то  время  когда  все   это
обсуждалось открыто, все это контролировалось низовым  Парижем,  -  в  это
время пирушки жирондистов,  их  тайные  собрания  возбуждали  справедливое
недовольство  парижан,  воспринимавших  эти  пирушки   как   новый   метод
политических интриг.
   Первый удар по Марату жирондисты нанесли после того, как 5 апреля  1793
года  Марат,  председатель  Якобинского  клуба,  обратился  с  письмом   к
провинциальным клубам. Он предложил апеллировать в  Конвент  об  отозвании
всех депутатов, стремившихся спасти Людовика XVI.  Тогда  депутат  Жиронды
Гадэ 12 апреля потребовал в Конвенте обвинительного декрета против Марата.
А так как семьдесят-шесть депутатов  Горы  были  в  отсутствии  по  набору
войск, то Марат был обвинен "большинством голосов".
   Это было торжеством на час. Революционный трибунал, Коммуна,  парижские
секции в ответ на это обвинение устроили манифестацию в  честь  Марата,  а
через два дня Паш - мэр города Парижа -  и  тридцать  пять  секций  подали
Конвенту  петицию  с  требованием  ареста  двадцати  девяти  жирондистских
вождей.
   Двадцать четвертого апреля депутаты  из  провинций,  секционеры  Парижа
огромной толпой проводили Марата в Конвент, где он должен был предстать  в
качестве подсудимого. Увенчанный  цветами,  больной,  измученный,  он  был
допрошен  и  мгновенно  оправдан.  Он  занял  свое   депутатское   кресло.
Провожавшая  его  толпа  продефилировала  перед  его  врагами  через  залу
Конвента и вышла на улицу, где по всему Парижу  уже  раздавались  ликующие
крики.
   Жирондисты   поняли   всю   силу   своего   поражения:   _преследуемый,
скрывающийся Марат был опасен, но Марат оправданный и  торжествующий  стал
страшен_.
   Головы  жирондистов  скатились  на  гильотине,  а   6   мая   полтысячи
мюскаденов, собравшись на Елисейских полях,  осыпали  свистками  и  бранью
проезжавшего верхом начальника парижской  Национальной  гвардии  Сантерра.
Потом, пробравшись к Клубу Кордельеров, они выждали конец  речи  Марата  и
бросились  на  него  при  выходе.  Марат  был  отбит,  щеголи  рассеялись,
парикмахеры,  клерки,  мюскадены  без  определенных  занятий,  с   вихрами
огромных волос, свисающих на лоб, с дубинками, высокими воротами,  наглые,
гогочущие и свистящие, рассыпались по переулкам, угрожая Конвенту.
   Тринадцатого июля  Эро  де  Сешелль  от  имени  Комитета  общественного
спасения делал доклад Конвенту. Отечество было  в  опасности  больше,  чем
когда-либо, необходимо было его спасти. Он докладывал о натиске врагов,  о
продвижении армии соединенных монархов, и вдруг мальчик подал ему записку.
Эро де Сешелль покачнулся и нахмурился.
   - Граждане, - сказал он, - сейчас кинжалом неизвестной женщины  зарезан
Жан Поль Марат!
   Стон раздался на скамьях Горы.
   Робеспьер остался один. В огне  жирондистских  восстаний,  под  угрозой
коалиционных армий после похорон Марата, под выстрелы пушки с Нового моста
через каждые пять минут и,  наконец,  после  казни  убийцы  Друга  народа,
Шарлотты Кордэ, Робеспьер, почти изолированный, должен  был  приступить  к
борьбе  против  вооруженного  выступления  тех,  кто  нес  великую  правду
парижской бедноте, но не умел ни рассчитать силы врагов,  ни  организовать
силы друзей парижского пролетариата.
   Наступил конец 1793  года.  Сторонники  Гебера  образовали  радикальную
партию,  которая  стремилась  нанести  удар  самому  принципу   буржуазной
собственности.  Гебертистам  и  "бешеным"  вся   деятельность   Робеспьера
казалась слишком миролюбивой и чрезвычайно  медленной.  В  день  борьбы  с
гебертистами Дантон снова появился  в  Париже.  Он  хотел  оказать  помощь
Робеспьеру, но было поздно: как только закончилась борьба с  жирондистами,
как только были подавлены вспышки  восстания  гебертистов  в  Париже  и  в
провинции, как только Робеспьер смахнул с пути гебертистов - он  приступил
к делу своих бывших друзей.
   Оба, Жорж Дантон и Камилл Демулен, после короткого и решительного  суда
5 апреля 1794 года взошли на колесницу,  а  с  колесницы  на  эшафот,  где
ожидала их гильотина. Оба погибли. Последними словами Дантона были:
   - Вперед, Дантон, ты не должен знать слабости!


   Робеспьер без колебаний приступил к  проведению  в  Конвенте  закона  о
равенстве состояния. Это был декрет, отменявший рабовладение на Антильских
островах.




ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ЧЕРНАЯ ФРАНЦИЯ


10. ЧЕЛОВЕК-СОБСТВЕННОСТЬ

                              Горе той республике, для которой достоинства
                          и даже добродетели какого-нибудь одного человека
                          сделались необходимостью.
                                                               Лазарь Карм

                          Республика погибла, разбойники торжествуют.
                                                    Робеспьер, 9 термидора

                          Все тихо. Коршуны кружатся вдалеке
                          На белых небесах каким-то роем темным.
                          И зверь и человек - все спит в огне огромном.
                                                         Хозе Мария Эредиа

   Революционный Конвент декретировал отмену рабства 21 июня 1793 года, но
еще задолго до того Сантонакс снова получил приказ отбыть в Гаити. В  ушах
его еще раздавались речи в Конвенте 24 апреля 1793 года. Он  видел  немало
страшных и прекрасных зрелищ революции.  Он  был  комиссаром  батальона  в
Вандее, где попы устраивали лесные ловушки, застилая  волчьи  ямы  гнилыми
листьями, поверх покрывая их тонкими прутьями. Солдаты десятками падали на
острые колья на дне этих глубоких колодцев и погибали голодной смертью или
от удушья. Сбегавшиеся крестьяне-бретонцы кидали туда охапки горящей  хвои
и лесной суши, превращавшей эти ямы в костры. Сантонакс  видел,  что  свет
побеждал и выковывалась новая Франция. Он видел молодого генерала, который
казался ему истинным представителем  новой  Франции.  Это  был  желтолицый
юноша, с холодными глазами, худой, маленький и злой. Сантонакс  говорил  с
ним, так как  слышал,  что  этот  молодой  офицер  получил  первую  премию
Лионской академии за ответ на академический вопрос Рейналя:  "_Какие  суть
правила и учреждения, посредством которых можно возвести род  человеческий
на высшую ступень?_" Этот молодой генерал, прославленный в стольких битвах
Конвента, не пожелал делиться с Сантонаксом  идеями  своего  произведения,
получившего премию Лионской академии. Он сказал ему только:
   -  Мне  было  четырнадцать  лет,  когда  я  попал  под  влияние   этого
таинственного аббата Рейналя. Я любил  приходить  к  нему  по  вечерам,  я
встречал у него мулата Винсента Оже, казненного за восстание на  островах,
но теперь я знаю, что все это - заблуждения  прошлого:  аббат  Рейналь  не
нужен  Франции.  Полагаю,  вы  должны  думать  так  же,  боевой   комиссар
Сантонакс.
   Однако в тот  день,  когда  роялистские  заговорщики  осадили  Конвент,
Бонапарт осыпал их картечью и быстро очистил площадь.  А  когда  англичане
попробовали, в пику якобинцам, занять Тулон и провозгласить  правительство
жирондистов, тот же Бонапарт,  по  приказу  Конвента,  идет  на  покорение
Тулона. Вся морская  артиллерия,  вся  сухопутная  артиллерия,  все  атаки
адских колонн Лазаря Карно  бросаются  на  истребление  мятежного  города.
Франция  вновь  едина  и  неделима,  по  приказу  Конвента,  под   ударами
артиллерии Бонапарта.
   "О, этот  восхитительный  молодой  генерал  далеко  пойдет!"  -  думает
Сантонакс, становясь по левую руку Робеспьера перед выходом последнего  на
трибуну и наблюдая, как Бонапарт становится  в  группе  с  правой  стороны
Народного трибуна, собирающегося произнести перед лицом  Франции  "Речь  о
значении частной собственности".
   Сантонакс сравнивает лица.
   Робеспьер,  простой,  серьезный,  в  белом  парике  с  косицей,  крутым
завитком волос по  краям  парика  до  середины  уха;  в  профиль  покатый,
широкий, откинутый назад лоб, бровь широкая,  идущая  до  виска,  челюсть,
устремленная слегка вперед, сжатые тонкие губы, тонкие ноздри и  маленькое
удлинение носа к концу, почти  незаметное.  Черты  скорее  правильные,  но
слишком стремительные, и дальше в профиль так, как рассказывает Лафатер  в
своей "Науке физиогномий": "Выдающаяся передняя  часть  лица  и  спокойное
строение глаза". Не будь этой стремительной поспешности  длинной  челюсти,
не  будь  этой  сжатости  тонких  злых  губ,  не  будь  этой   чрезвычайно
стремительной линии лба к затылку, можно было бы думать, что эти спокойные
угольного цвета глаза, что эти красиво сидящие,  едва  обрисованные  скулы
принадлежат философу XVIII столетия, которому легко и  спокойно  думать  о
науке надменно. Пышный ворот, прямо от ушной мочки спадающий  на  плечи  и
подпирающий затылок,  слегка  сутулит  фигуру.  Муслиновый  галстук  цвета
чайной розы слегка подпирает  подбородок.  Две  верхние  пуговицы  камзола
расстегнуты, а третья застегнута почти на высоте ключицы.
   Весь в  черном,  застегнутый,  спокойный,  Робеспьер,  делал  три  шага
вперед, три назад около трибуны. Безызвестный оратор, имя которого пропало
в стенограммах, кричал о красоте принципа частной собственности. Робеспьер
трижды взглянул на него, подошел к Фукье-Тенвиллю и шепнул ему что-то.
   За  последние  дни  богачи  выпускают  целый  ряд   безвестных   людей,
повторяющих с трибуны чужие речи, а когда дежурные стенографы  требуют  их
фамилий, то оказывается, что при записи они назывались неверно, а после их
ухода уже никому не известны их имена. Но этот оратор сходит, его  фамилия
Мюзо. Уже на ночь дано распоряжение узнать, кто он, клерком или счетоводом
чьей  конторы  он  является  в  Париже.  Он  кричал  о   священном   праве
собственности, как будто его кто-то  оскорблял;  он  говорил  о  том,  что
собственность - опора французских границ, он говорил:
   "Господин  Робеспьер,  стоящий  вот  здесь  неподалеку,  не   забудьте,
граждане, есть тот самый господин Робеспьер, который провозглашает закон о
максимуме, тарифы на цены предметов первой необходимости. Это то же  самое
посягательство  на  священное  право  собственности,  которое  мы  слышали
однажды из уст негров и цветных рабов".
   Робеспьер с легкостью взбегает  на  двадцать  семь  почти  вертикальных
ступенек кафедры Конвента и говорит:
   - Граждане, а вы спросите-ка их, этих  продавцов  живого  человеческого
мяса, что такое, по их мнению, собственность? Если уж они упомянули сейчас
о негрских и цветных племенах, то пусть они вам скажут, и даже  не  только
скажут, но покажут продолговатые гробы, плавающие на поверхности морей под
парусами,  -  корабли,  в   которых   они   своим   счетоводческим   пером
зарегистрировали негров - живых когда-то людей, где они записали их  цену,
пока они еще кажутся только живыми: вот моя собственность! Я их  купил  по
столько-то франков  за  голову!  Спросите-ка  этих  джентльменов,  которые
владеют сушей и морем, кораблями и людьми, - они  считают,  что  вселенная
рухнет, как только их не станет на земле. Вот они,  эти  владельцы  черных
кораблей с неграми, - они вам покажут, что такое собственность, что  такое
обладание достаточным для них довольством и счастьем  на  земле.  А  после
этого вы можете спросить о собственности у августейших членов капетингской
династии. Они вам повторят то же самое и даже скажут вам больше.  Они  без
обиняков назовут вам все формы человеческой собственности, формы, наиболее
священные из  всех  благословенных  богами.  Не  противоречьте  им  -  это
наследственное право королей, право, каким они наслаждаются уже с  древних
времен, _право угнетения не только черных, но и белых, право превращения в
ничтожество  на  законных  основаниях,  в  силу  монархического   принципа
двадцати пяти  миллионов  людей,  -  людей_,  существующих  на  земле,  на
территории вот этой нашей страны, для их наивысшего удовольствия. В глазах
этих людей принцип собственности ни в какой  степени  не  соприкасается  с
принципом человеческой  нравственности  и  добродетели.  Нравственность  и
добродетель существуют лишь  для  тех,  кого  они  угнетают.  Почему  наша
"Декларация прав" кажется  все-таки  ошибочной,  ограничивая  человеческую
свободу? "Первое право счастливого человека,  самое  священное  право  то,
которое он получил от самой природы". Мы скажем с полным правом, что  есть
границы, отделяющие право одного от права другого. _Ни один народ не может
становиться собственностью другого, ни один человек не может  принадлежать
другому_. Только теперь мы можем в полном смысле слова понять  и  ощутить,
почему вы в свое время не  приложили  усилий  к  развитию  этого  принципа
собственности в противовес свободе, равенству и братству. Да  потому,  что
это не политический, а чисто _социальный_  принцип,  подверженный  большим
изменениям, потому, что _он не является вечным законом  природы_,  который
не может быть подвержен насильственным поворотам человеческой воли  в  той
степени, в какой может быть подвержен изменению любой закон  добровольного
соглашения людей между собою.
   Вы, граждане, усложнили статьи,  которыми  обеспечивается  единственная
полная свобода варьирования законов о собственности. Вы до сих пор  ничего
не сделали, не  сказали  ни  одного  слова,  чтобы  ограничить  природу  и
законные пределы того, на основе чего ваша "Декларация"  обязана  оградить
человека как такового. Все сделано для  богача,  для  обогащающегося,  для
хищного  скупщика,  для   биржевого   ажиотера,   в   конце   концов   для
тирана-эксплуататора,  который  не  остановится  ни  перед  какой   формой
собственности. И вот, граждане, перед тем  как  отправить  комиссаров  для
раскрепощения черных людей, я предлагаю вам исправить эту  порочную  часть
"Декларации прав", посвящая будущим поколениям следующие живые истины  как
закон:
   I.  Собственность  есть   право,   которым   каждый   гражданин   может
пользоваться  и  располагать  в  пределах,  строго  ограниченных  законами
государства.
   II. Право обладания собственностью есть право ограниченное, как  и  все
остальные священные обязанности каждого. Оно предписывает уважать такое же
право и такие же права во всех остальных живых человеческих существах.
   III. Закон не разрешает: ни  злоупотребления  безопасностью,  ни,  само
собой разумеется, свободой, ни тем более существованием, а  в  особенности
принадлежностью кого бы то ни было кому бы то ни было из людей.
   IV. Все способы обладания одного человека другим и все способы какой бы
то  ни  было  торговли,  насилующей   изложенные   принципы,   объявляются
незаконными, противоестественными, подлежащими искоренению.
   Робеспьер, как черная кошка, склонился с кафедры и спросил стенографов:
   - Записали четыре пункта?
   Громкие  аплодисменты  со  стороны  монтаньяров  ничего  не   позволили
услышать, только кивки головами были  ответом  Неподкупному.  Он  сошел  с
эстрады.
   Сантонакс  продолжал  сравнивать  лица.  Бонапарт  проще  и,   пожалуй,
красивее. Военная жизнь с