ндонские  воробьи  в  несметном  множестве
чирикали, щебетали, попрошайничали, порхали в воздухе  и  дрались,  садясь
иногда прямо на столы и прыгая под  ногами  у  посетителей.  Здесь  мистер
Брамли и леди Харман, когда их приподнятое настроение несколько рассеялось
от долгой прогулки, а также от  близости  варенья  и  кресс-салата,  снова
вспомнили о своем общем деле, которое должно было объединить  общество  на
коллективной основе.
   Она начала рассказывать ему про столкновение  между  миссис  Пемроуз  и
Элис Бэрнет, которое могло погубить Элис. Ей легче было  начать  так,  как
будто она еще могла что-то сделать, а  уж  потом  перейти  к  неожиданному
осложнению и признаться, что она вдруг оказалась бессильной  перед  миссис
Пемроуз. Она подробно рассказала про новую неприятность, про вражду  между
"благородными", которые были так далеки от женского идеала, и  "простыми",
тоже оказавшимися сомнительным сокровищем.
   - Конечно, - сказала она, - всякий знает, что невежливо кашлять другому
в лицо и издавать неприятные звуки, но как трудно им объяснить, что  столь
же невежливо проходить мимо человека и притворяться,  будто  не  замечаешь
его. Когда эти девушки смотрят на других свысока, их дурное воспитание еще
заметнее; они становятся такими  чопорными  и...  противными.  А  еще  они
чураются профсоюза, считают  это  "неблагородным"  делом,  может  быть,  в
этом-то вся беда. Мы ведь уже не  раз  говорили  об  этом.  У  девушек  из
мануфактурного  магазина  такие   бездушные,   эгоистические,   низменные,
претенциозные понятия, даже хуже, чем у наших официанток. А  тут  еще  эта
миссис Пемроуз, как будто без нее забот мало;  ее  надзирательницы  делают
всякие глупые жестокости, и я не могу даже сказать, что  не  им  судить  о
хорошем поведении. По их мнению, чтобы поддерживать дисциплину,  с  людьми
надо разговаривать, как со слугами, смотреть на них свысока, подавлять их.
И прежде чем успеешь что-нибудь сделать, начинаются неприятности,  девушки
дерзят, пишутся доклады об "открытой  непочтительности",  и  их  выгоняют.
Выгоняют то и дело. Это уже четвертый случай. Что же с ними будет? Я,  как
вам известно, хорошо знаю эту Бэрнет.  Она  простая  добрая  девушка...  И
вдруг такой позор... Как могу я это допустить? - Она  протянула  руки  над
столом.
   Восхищенный мистер Брамли подпер  рукой  подбородок  и  глубокомысленно
сказал "гм", всей душой стремясь  разобраться  в  ее  трудностях  и  найти
выход. Он высказал несколько блестящих обобщений на тему о развитии нового
общественного  чувства  под  влиянием  изменившихся  условий,  но,   кроме
замечания, что миссис Пемроуз всего только организатор, ничего не  смыслит
в психологии и совершенно не на месте, он не  сказал  ничего  такого,  что
хоть в малейшей степени помогло бы уладить дело. Но как  бы  то  ни  было,
леди Харман после такого  вступления,  несомненно,  перешла  бы  к  робким
намекам,  а  потом,  собравшись  с  духом,  рассказала  бы  ему  о   новом
затруднении, возникшем из-за  ревности  сэра  Айзека,  и  о  необходимости
серьезно на что-то решиться, если бы не совершенно особое  обстоятельство,
которое испортило их разговор и лишило его даже видимой непринужденности.
   Оно отравило их мысли, и первым это почувствовал мистер Брамли.
   Мистер Брамли редко чувствовал себя непринужденно. В  ресторане  или  в
каком-нибудь другом общественном месте, что бы он ни делал и о чем  бы  ни
говорил, он всегда был настороже, внимательно прислушивался, поглядывал на
окружающих. И теперь, казалось бы,  целиком  поглощенный  беседой  с  леди
Харман, он тем не менее сразу заметил, что за соседним  столиком  какой-то
неряшливый, неуместный здесь человек в котелке  и  дешевом  сером  костюме
прислушивается к их разговору.
   Этот человек вошел в павильон  как-то  странно.  Он  в  нерешительности
постоял у двери. А потом явно намеренно выбрал ближайший к  ним  столик  и
все время украдкой следил за ними.
   Но это было еще не все. Мистер  Брамли,  нахмурившись,  силился  что-то
вспомнить. Облокотившись на  стол,  он  подался  вперед,  к  леди  Харман,
приложил палец к губам, глядя за окно на цветущие деревья, и  сказал  едва
внятным, задумчивым, таинственным шепотом:
   - Где я видел нашего соседа слева?
   Леди Харман уже давно обратила внимание на его рассеянность.
   Она взглянула на человека за соседним столиком и, не найдя в нем ничего
достопримечательного, продолжала разговор.
   Мистер Брамли, казалось, слушал внимательно, но потом снова прервал ее:
   - Где же все-таки я его видел?
   И  с  этого  мгновения  разговор  был  отравлен;  решимость  совершенно
покинула леди Харман. Она чувствовала, что  мистер  Брамли  ее  больше  не
слушает. В ту минуту она еще не разделяла его беспокойства. Но дело, и без
того нелегкое, теперь стало попросту  невозможным;  она  чувствовала,  что
сейчас он все равно не поймет, какой серьезный ей предстоит выбор.  Пройдя
мимо большой оранжереи и красивого  озера,  по  которому  плавали  утки  и
лебеди, они вышли к воротам, где ждало такси.
   Она чувствовала, что хоть теперь должна объяснить ему положение дел. Но
времени уже почти не осталось,  пришлось  бы  скомкать  разговор,  и  хотя
подобные вещи случаются достаточно часто, ни у одной жены еще  не  хватило
духу небрежно обронить: "Ах, между прочим, мой муж ревнует меня к вам".  И
тогда ей захотелось сказать ему просто,  без  всяких  объяснений,  что  на
время они должны перестать видеться.  Но  пока  она  набиралась  смелости,
мистер Брамли снова забеспокоился.
   Он встал с сиденья открытого автомобиля и, оглянувшись, сказал:
   - Этот человек едет за нами следом.


   Безрезультатный разговор с мистером Брамли повлиял на леди Харман самым
удивительным образом. Ей почему-то взбрело в голову,  что,  если  разговор
ничем не кончился, это к лучшему. Из двух зол она не выбрала ни  одного  и
решила оказывать мужу кроткое неповиновение...
   Весна в Англии на редкость непостоянна: иногда дует восточный  ветер  и
погода стоит капризная, иногда -  северо-западный,  и  тогда  нас  овевает
холодное дыхание океана и идут проливные дожди, а иногда за весной следует
целый год, полный бесконечных  метеорологических  колебаний.  В  ту  весну
ветер почти все время дул с юго-запада, погода стояла теплая  и  ласковая,
бывали, конечно, и дожди, но короткие, освежающие, приятные.  Такая  весна
никого не  оставляет  равнодушным,  и  леди  Харман  стало  казаться,  что
неприятности с миссис Пемроуз уладятся, что  бог  скоро  все  рассудит  по
справедливости, а пока надо пользоваться и наслаждаться жизнью  как  можно
беззаботней. И она наслаждалась самым невинным образом. Главное,  что  она
здорова, может радоваться весеннему ветру и солнцу. Так  продолжалось  три
коротких дня. Она повезла детей в Блэк Стрэнд проведать нарциссы,  которые
она там посадила, и цветы превзошли все ее ожидания. На огороженной опушке
леса, за счет которого она расширила сад, неистово разросся  терновник,  а
под ногами стлался густой ковер из первоцветов. И даже их  лондонский  сад
был полон сюрпризов. На другой день после поездки в Блэк Стрэнд  было  так
тепло, что они всей семьей весело пили чай на лужайке под кедром.  Девочки
в этот день выглядели удивительно мило, на них были новые голубые  шляпки,
и по крайней мере Аннет с  малюткой  могли  показаться  даже  прелестными.
Миллисента же под руководством новой гувернантки  из  Швейцарии  выучилась
неожиданно бойко болтать по-французски, что позволяло отчасти  примириться
с ее тонкими, некрасивыми ножками.
   А  потом  легкомысленная  радость  леди  Харман  была  нарушена   самым
потрясающим образом. Она заметила, что за ней следят. Неряшливый человечек
в сером следовал за ней по пятам.
   Она обнаружила это в один прекрасный день, когда поехала объясниться  с
Джорджиной. Она чувствовала себя так хорошо, так уверенно,  и  поэтому  ей
нестерпима была мысль, что Джорджина затаила  на  нее  обиду;  она  решила
поехать к сестре, поговорить с ней начистоту, объяснить, что она не  может
без согласия мужа взять  генерального  директора.  Человека  в  сером  она
заметила, когда спускалась с Путни-хилл.
   Она сразу его узнала. Он стоял на углу Редферн-роуд,  не  видя  ее.  Он
прислонился к стене в привычной позе человека, которому  часто  и  подолгу
приходится подпирать стены, и что-то  растолковывал  пожилому  метельщику,
который и  поныне  метет  там  улицу,  не  обращая  никакого  внимания  на
автомобили. Увидев ее, он встрепенулся и отошел от стены.
   У него было одно из тех лиц, которые невольно хочется назвать  "рылом",
прямой, воинственный нос, кривые ноги  и  сгорбленная  спина.  Непременный
котелок был ему маловат, а фалды кургузого пиджака словно  кто-то  нарочно
обкорнал. И леди Харман сразу убедилась, что  мистер  Брамли  был  прав  в
своих подозрениях, хотя до тех пор это казалось ей невероятным. Сердце  ее
забилось чаще. Она решила проверить, до каких пор этот человек  станет  за
ней следовать, и скромно продолжала  путь,  делая  вид,  будто  ничего  не
заметила.
   Удивление ее было безмерно, и вскоре в ней снова шевельнулось сомнение:
неужели Айзек сошел с ума? На углу она убедилась, что человек в сером идет
за ней, и остановила такси. Сыщик подошел поближе, чтобы  услышать,  какой
адрес она назовет.
   - Пожалуйста, поезжайте потихоньку вниз, а там я вам скажу, - попросила
она шофера. И почувствовала  торжество,  если  только  это  можно  назвать
торжеством, увидев, как человек в сером, сломя голову, ринулся  к  стоянке
такси. Она стала лихорадочно обдумывать план действий.
   Убедившись, что ее преследователь  не  отстает,  она  попросила  шофера
повернуть и поехала в сторону Лондона, а потом свернула на  Оксфорд-стрит,
к универмагу Уэстбриджа. Человек в сером, видимо, уже перерасходовал  свои
пенсы на такси. Он ехал за ней по всей Бромтон-роуд, и его нос торчал, как
кливер впереди парусного судна.
   Она была раззадорена, охвачена  любопытством  и  вовсе  не  чувствовала
столь естественного в таких случаях возмущения: выходило  так,  будто  она
вполне ожидала этого от сэра Айзека.  Он  приставил  к  ней  сыщика!  Вот,
значит, чем кончилась мнимая свобода, которую она завоевала,  разбив  окно
почты. Ей следовало это предвидеть...
   Конечно, она была удивлена и возмущена, но совсем не так, как  положено
благородной героине. Разумеется,  ей  было  далеко  до  того  царственного
величия, с  которым  держалась  бы  при  подобных  обстоятельствах  миссис
Собридж. Вероятно, потому, что в жилах ее  отца  была  примесь  плебейской
крови, любопытство пересилило в ней возмущение. Она хотела знать, что  это
за человек, чей нос торчит над стеклом такси позади нее. До тех пор ей  по
неопытности и в голову не приходило, что можно нанимать сыщиков для слежки
за женщинами.
   Она сидела, чуть наклонившись вперед, и думала.
   Долго ли он будет ее преследовать, и нельзя ли от него отделаться?  Или
же эти сыщики настолько опытны, что, напав на  след,  они,  как  индейские
охотничьи собаки, уже ни за что не собьются? Надо проверить.
   Она отпустила такси у магазина Уэстбриджа и с чисто  женской  ловкостью
поймала отражение сыщика в витрине, - он осматривал  многочисленные  двери
универмага. Станет ли он  следить  за  всеми  разом?  За  углом  было  еще
несколько дверей. Нет, он решил  войти  внутрь.  Она  вдруг  почувствовала
желание, неразумное и почти  бессознательное,  увидеть  этого  человека  в
отделе детского белья. В ее  власти  было  загнать  его  в  самое  нелепое
окружение. По крайней мере такую прихоть женщина вправе себе позволить...
   Он вошел за ней с удивительным хладнокровием и укрылся  за  витриной  с
детскими носками. Когда  подошла  продавщица,  он  попросил  показать  все
носки, какие только бывают на свете.
   Приходится ли этим ищейкам что-нибудь покупать? Если да,  то  странные,
должно быть, наименования появляются  в  их  отчетах.  Положим,  он  купит
сейчас пару носков, подаст ли он на них  счет  сэру  Айзеку?  И  ей  вдруг
ужасно захотелось увидеть отчет этого сыщика, нанятого ее мужем. А куда он
денет свои покупки? Она слишком хорошо знала своего мужа и  была  уверена,
что если уж он заплатил деньги, то непременно должен  получить  товар.  Но
где... где он все это держит?..
   Сыщик теперь стоял к ней спиной; он явно  разыгрывал  роль  заботливого
отца и с удивительной  придирчивостью  выбирал  детские  носочки...  Итак,
вперед! Мимо витрин с самыми нескромными товарами, к лифту!
   Но он и это предусмотрел: кружным путем он подоспел  как  раз  вовремя,
чтобы  услышать,  как   дверца   лифта   захлопнулась   за   спокойной   и
сосредоточенной женщиной, которая  все  еще,  казалось,  не  замечала  его
существования.
   Он бросился вверх по лестнице, а она, не выходя из лифта, тем  временем
снова спустилась вниз; он остановился, когда она проезжала мимо; глаза  их
встретились, и в его взгляде было что-то похожее на мольбу. Он весь взмок,
его котелок съехал набок. Видимо, он с самого утра оделся не по погоде. И,
кроме того, он понял, какую совершил ошибку, войдя в универмаг.  Едва  она
успела взять такси, как он был уже опять на улице и продолжал погоню, весь
потный, но упорный и неотступный.
   Леди  Харман  старалась  вспомнить,  нет  ли  поблизости  еще   угловых
магазинов с выходами на две улицы. Она заставила  его  побывать  у  Питера
Робинсона, потом у Дебенхэма и Фрибоди и, наконец, направилась к Монументу
[монумент, воздвигнутый в центре Лондона в XVII веке в  память  о  пожаре,
опустошившем в 1666 году большую часть города]. Но по дороге она вспомнила
про эскалатор у Хэррода. Интересно, что он сделает,  если  она  поднимется
наверх, а потом снова спустится? Побежит ли вверх и вниз по  лестнице?  Он
побежал. Она заставила его проделать это несколько раз. А потом  вспомнила
о станции метро на Пикадилли; она вошла  туда  с  Бромтон-роуд,  вышла  на
Даун-стрит, потом вошла снова и поехала до Саут-Кенсингтона, а он  носился
из вагона в вагон и входил на эскалаторы, смешно пятясь,  видимо  полагая,
что спина его менее приметна, чем лицо.
   Теперь он, без сомнения, понял, что она ловко  наблюдает  за  ним.  Он,
конечно, решил, что она хочет от  него  отделаться,  и  в  нем  проснулась
профессиональная гордость. Весь встрепанный,  тяжело  дыша,  он  буквально
ходил за ней хвостом, отбросив всякую осторожность, но не отступался,  так
как раздражение придавало ему упорства.
   Он взобрался наверх по лестнице в Саут-Кенсингтоне, хватая ртом  воздух
и смешно сопя, но не желая признать себя побежденным.
   И она вдруг почувствовала, что он ей противен и что ей хочется домой.
   Она взяла такси, и когда  они  выехали  на  оживленную  Фулхем-роуд,  в
голову ей пришла вдруг блестящая мысль. Она попросила шофера  остановиться
у захудалого мебельного магазинчика, щедро заплатила ему и  попросила  его
снова съездить к Саут-Кенсингтонской станции метро купить вечернюю  газету
и вернуться за ней. Сыщик остановился шагах в тридцати и сразу попался  на
удочку. Отпустив такси, он притворился,  будто  рассматривает  в  соседней
витрине дешевые игрушки, шоколад и кокосовое мороженое. Она купила  медную
пружину для двери, поспешно расплатилась и встала неподалеку от выхода, но
так, чтобы ее не было видно с улицы.
   А потом вернулось ее такси, она быстро села и  уехала,  оставив  его  с
носом.
   Он сделал отчаянную попытку вскочить в  автобус.  Она  видела,  как  он
бежал наперекор движению, размахивая  руками.  И  вдруг  на  него  налетел
велосипедист, который вез большую корзину;  насколько  она  могла  видеть,
удар был довольно сильный, их  сразу  обступила  толпа,  поднялся  шум,  а
автомобиль тем временем свернул за угол.


   Некоторое время она только и думала об  этом  человеке.  Женат  ли  он?
Часто ли ему удается побыть дома? Много ли он зарабатывает?  Бывают  ли  у
него трения с нанимателями из-за расходов?..
   Она решила  спросить  у  Айзека.  Приехать  домой  и  все  сказать  ему
напрямик. Возмущение и сознание своей невиновности придавали ей сил...
   Но потом в ее душу вдруг закралось  странное  сомнение:  а  так  ли  уж
очевидна ее невиновность, как ей кажется?
   Это сомнение росло, и ей стало не по себе.
   Два года она встречалась с мистером Брамли без всяких опасений,  словно
оба были  невидимками,  а  теперь  вот  приходилось  ломать  себе  голову,
взвешивать, что же могло быть неправильно понято  и  истолковано.  Ничего,
ровным счетом ничего, сказала она себе, все делалось открыто, без  утайки,
но все-таки она шарила в памяти, искала что-нибудь упущенное, забытое, что
можно было бы истолковать в дурную сторону... Как  же  начать?  "Айзек,  -
скажет она, - за мной следят, за мной гоняются по всему Лондону". А  вдруг
он станет отрицать свою причастность к этому? Но как сможет он отрицать?!
   Автомобиль въехал в ворота  и  остановился  у  подъезда  дома.  Снэгсби
сбежал с крыльца ей навстречу, и на лице у него был написан ужас.
   - Привезли сэра Айзека, миледи, он очень плох.
   Пройдя мимо Снэгсби в прихожую, она увидела Флоренс,  взволнованную,  с
округлившимися глазами.
   - Папа опять заболел, - сказала Флоренс.
   - Ступай в детскую, - велела ей леди Харман.
   - Лучше я буду тебе помогать, - сказала Флоренс. -  Не  хочу  играть  с
ними.
   - Сказано тебе, ступай в детскую!
   - Да, а я хочу поглядеть, как он  будет  кислородом  дышать,  -  заныла
Флоренс в спину матери. - Я ни  разу  не  видела,  как  дышат  кислородом.
Мама-а-а!
   Когда леди Харман вошла в комнату мужа, его уже усадили  на  кушетку  и
обложили подушками. Он был без пиджака, воротничка  и  жилета,  рубашка  и
фуфайка были порваны у ворота. Около него суетился Амсуорт,  врач,  живший
по соседству, но кислород еще не принесли, и  сэр  Айзек,  с  перекошенным
лицом, отчаянно хватал ртом воздух. При виде жены  лицо  его  перекосилось
еще больше.
   - Проклятый климат! - прохрипел он. - Если б не твои выдумки, я бы сюда
не вернулся.
   Казалось, эти слова  принесли  ему  облегчение.  Он  глубоко  вздохнул,
плотно сжал губы и кивнул, подкрепляя свои слова.
   - Он нервничает... - сказал Амсуорт. -  А  если  ваше  присутствие  его
раздражает...
   - Пускай остается, - сказал сэр Айзек. - Ей... это приятно...
   Вошел коллега Амсуорта с долгожданным кислородным баллоном.


   После этого все на свете, кроме болезни сэра Айзека, отошло  на  задний
план. А болезнь его вступила в новую стадию. Было ясно, что  он  не  может
больше жить в Англии, что нужно переехать в какую-нибудь страну с мягким и
теплым  климатом.  Там,  заверил  леди  Харман  Амсуорт,  разумеется,  при
соблюдении необходимых предосторожностей,  сэр  Айзек  может  прожить  еще
много лет. "Конечно, он  останется  инвалидом,  но  не  будет  прикован  к
постели".
   "Международная компания" стала готовиться к его отъезду. Почти все дела
сэр Айзек переложил на управляющих и все  перестраивал  по-новому  с  тем,
чтобы управление филиалами осуществлялось издалека. Ему помогал Чартерсон,
и вскоре все было устроено так, что он мог  руководить  компанией  с  того
курорта, который врачи ему посоветуют. А посоветовали они  Санта-Маргерита
на Лигурийском побережье, у залива Рапалло, близ Портофино.
   Курорт выбрал старый доктор Бергенер из  Мариенбада.  Сэр  Айзек  хотел
снова ехать в Мариенбад, где лечился в первый раз; у него остались яркие и
весьма преувеличенные воспоминания о том, как его там лечили; он стал  еще
более подозрителен; не доверяя своему лондонскому врачу, велел леди Харман
послать старику Бергенеру длиннейшую телеграмму с целым списком вопросов и
только после этого успокоился. Бергенер не советовал ехать в  Мариенбад  -
место  казалось  ему  неподходящим  и  время  года  тоже,  -  лучше  всего
поселиться  в  отеле  "Ридженси"  в   Санта-Маргерита:   полный   пансион,
прекрасный сад, у самого моря, номера отлично  обста