заработка, - сказала она.
   Сэр Айзек пробормотал что-то невнятное, можно было  расслышать  только:
"Совершенный вздор".
   - По-моему, им ничего другого не остается, как идти на улицу.
   Это были слова Сьюзен. В то время леди Харман  не  совсем  понимала  их
значение, и, только произнеся их,  она  увидела  по  тому,  как  судорожно
вздрогнул Горацио Бленкер, до какой степени все  шокированы.  Горацио  еще
раз уронил очки. Он поймал их и надел снова,  причем,  казалось,  старался
заставить свой нос, лицо сохранить тщательно  рассчитанное  выражение,  не
выдать себя; свободной рукой он слабо теребил салфетку. Он  словно  держал
ее про запас, на случай, если лицо  совсем  перестанет  ему  повиноваться.
Чартерсон долго смотрел на нее  молча,  разинув  рот;  потом  обратился  к
хозяину с наигранным добродушием.
   - Не нам решать эти ужасные вопросы, как  по-вашему?  -  сказал  он  со
вздохом. И продолжал внушительно: - Харман, дела на Дальнем Востоке  опять
складываются  подозрительно.  Говорят,  не  исключена  революция  даже   в
Пекине...
   Леди Харман увидела вдруг руку Снэгсби и услышала у себя над  ухом  его
деликатное  дыхание,  когда  он  очень  осторожно,  но  с  опечаленным   и
укоризненным видом убрал ее тарелку...


   Если бы леди Харман не заметила сразу, какое впечатление  произвели  ее
слова на гостей, она поняла бы это после их ухода, когда  сэр  Айзек,  вне
себя от бешенства, вошел к ней. Он был до того разъярен, что  даже  сломал
на своих губах печать молчания. Он ворвался через оклеенную обоями дверь в
ее розовую спальню, как будто между ними была прежняя  близость.  От  него
пахло сигарами и вином, рубашка была испачкана и  смята,  а  бледное  лицо
покрыто красными пятнами.
   - Это еще что такое? - закричал он. - Как вы посмели поставить  меня  в
дурацкое положение перед этими людьми?.. Чего вы суетесь в мои дела?
   Леди Харман не знала, что ответить.
   - Я вас спрашиваю, чего вы  суетесь  в  мои  дела?  Это  касается  меня
одного. У вас не больше  права  вмешиваться,  чем  у  первого  встречного.
Понятно? Что вы в этом понимаете? Как можете судить, что правильно, а  что
нет? Да еще эти слова, с которыми вы вылезли, о господи!  Ведь  Чартерсон,
когда вы ушли, сказал: "Право, она  не  знает,  наверняка  не  знает,  что
говорит!" И это порядочная женщина! Леди! Говорит, что  девушек  вынуждают
идти на улицу. Стыд и срам! Удивляюсь, как вы осмеливаетесь смотреть мне в
глаза... А все эти проклятые газеты и брошюрки, весь этот бред, эти гнилые
романы забивают головы приличных женщин всякой дрянью  и  мерзостью.  Пора
заткнуть им глотку ихними же писаниями, пора с этим покончить!
   И вдруг сэр Айзек предался отчаянию.
   - В чем я провинился? - вскричал он. - В чем? Все было так  хорошо!  Мы
могли бы быть счастливейшими людьми на свете! Мы богаты, у нас есть все...
Но ты забрала себе в голову эти глупости, снюхалась со всякими  подонками,
стала социалисткой... Да, да, именно социалисткой!
   Пафос его исчерпался.
   - Скажешь, нет? - заорал он во всю глотку. Он весь побелел и помрачнел.
Потом снова заговорил, грозя пальцем для вящей убедительности: - Я  положу
этому конец, миледи. Гораздо скорей, чем вы думаете. И точка!
   В дверях он помедлил. У него была вульгарная любовь к эффектной реплике
под занавес, а эта фраза казалась ему слабоватой.
   - Я  положу  этому  конец,  -  повторил  он  и  вдруг,  как  пьяный,  с
необычайной яростью, выкатив  глаза  и  потрясая  кулаками,  с  нечестивой
яростью жадного, прижимистого крестьянина завопил: - Это кончится  скорей,
чем ты думаешь, черт тебя подери!



8. СЭР АЙЗЕК В РОЛИ ПЕТРУЧЧО

   Дважды сэр Айзек чуть не  выдал  спешные  и  энергичные  приготовления,
которые  он,  не  разговаривая  с  женой,  развернул,  дабы   сломить   ее
непокорность. Действуя  решительно,  он  надеялся  преодолеть  отчуждение,
заставить ее смириться. Он все еще не хотел верить, что ссора между  ними,
ее упрямое желание добиться этой недопустимой свободы - свободы общаться с
кем угодно и бывать где угодно, ее дерзкие вопросы и вызывающее поведение,
судя по которому могло показаться, что он ей чуть ли  не  отвратителен,  -
что все это имеет глубокие корни в ее душе; он отчаянно цеплялся за совсем
иное объяснение - что она жертва той зреющей смуты, тех взглядов,  которые
можно назвать только упадочными, и  той  прямоты,  которую  можно  назвать
только неприличной, всего того, что омрачает наш духовный небосвод;  и  он
все  еще  считал,  что  она  прелестное  создание,  хотя  ее  и  коснулось
разложение, жертва "идей", тех  "идей",  что  источал  отравленный  ум  ее
сестры, что проникали из  опрометчиво  напечатанных  газетных  статей,  из
пьес, так неосмотрительно пропускаемых  цензурой,  из  книг  "ослепленных"
писателей  -  как  благодарить  архиепископа  йоркского  за   это   умное,
выразительное словечко! - из неосторожных разговоров  гостей,  которых  не
следовало  и  на  порог  пускать,  из  самой  атмосферы  Лондона.  И   ему
становилось все яснее, что его долг перед самим собой, перед всем миром  и
перед ней - увезти ее, поселить в более чистой и простой обстановке,  куда
не проникает эта зараза, оградить ее, заставить успокоиться и вернуться  к
той молчаливой  покорности,  к  тому  безропотному  подчинению,  благодаря
которым она была ему такой чудесной и милой  подругой  в  первые  годы  их
супружеской   жизни.   Эти   планы   родились    в    его    изворотливом,
предусмотрительном  уме  еще  задолго  до   рокового   завтрака   у   леди
Бич-Мандарин. Блэк Стрэнд с первого же взгляда  показался  ему  подходящим
для этой важной цели, а ссора с женой лишь  дала  выход  той  неиссякаемой
энергии, благодаря которой он стал Наполеоном среди  пекарей,  кондитеров,
владельцев кафе, и направила эту энергию по уже готовому руслу.
   Проведя  долгую  бессонную  ночь  после  сумасбродной  поездки  жены  в
Хэмптон-Корт, он первым делом решил  разыскать  мистера  Брамли.  В  клубе
мистера Брамли он узнал, что  этот  джентльмен  переночевал  там  и  всего
четверть часа назад уехал в Блэк Стрэнд. Сэр  Айзек  пустился  за  ним  по
горячим следам и, все больше исполняясь решимости, к полудню был на месте.
   Увидев гостя, мистер Брамли несколько смутился, но  вскоре  понял,  что
сэр Айзек ничего не знает о том, как он провинился перед ним накануне.  Он
приехал купить Блэк Стрэнд, купить немедленно, и дело с концом. Оказалось,
что он намерен купить дом со всеми пристройками и обстановкой,  как  есть,
целиком. Мистер Брамли, скрывая торжество и  ощущение  радостной  свободы,
какое человек испытывает, лишь продав все, что имеет,  был  тверд,  но  не
слишком упрямился. Сэр Айзек торговался как  сумасшедший,  потом  надбавил
цену, и они  сразу  стали  составлять  купчую,  сев  за  красивое  бюро  с
неизменной розой, которую Юфимия поставила там, когда  мистер  Брамли  был
молод, но уже имел успех на литературном поприще.
   Когда с этим было покончено - а все заняло не больше пятнадцати  минут,
- сэр Айзек  извлек  из  своего  автомобиля  несколько  помятого  молодого
архитектора, как  фокусник  извлекает  из  шляпы  кролика,  а  из  Эйлхема
примчался в пролетке строитель - его вызвали телеграммой, -  и  сэр  Айзек
тут же  на  месте  принялся  обсуждать  всякие  изменения,  пристройки  и,
особенно заботясь о детях, пожелал превратить пустующий сарай  во  флигель
под детскую, соединив его с домом коридором,  который  должен  был  пройти
через кустарник.
   - На это потребуется три месяца, - сказал строитель из Эйлхема. - Время
года сейчас самое неблагоприятное.
   - На это не потребуется и трех недель, если я пришлю сюда моих молодцов
из Лондона, - возразил сэр Айзек.
   - Но ведь придется штукатурить...
   - Мы не будем штукатурить.
   - Стены можно обить материей  или  оклеить  обоями,  -  сказал  молодой
архитектор.
   -  Да,  материей  и  обоями,  -  сказал  сэр  Айзек.  -  И  потом  надо
использовать эти новые патентованные панели для коридора. Я видел рекламу.
   - Их можно побелить,  тогда  стыки  будут  почти  незаметны,  -  сказал
молодой архитектор.
   - Ну, если так, дело другое, - сказал строитель из Эйлхема  с  грустной
покорностью.


   И вот в одно прекрасное утро сюрприз был  готов.  Это  произошло  через
четыре дня после разговора леди Харман с Сьюзен,  и  на  другой  день  она
должна была прийти снова и принести деньги, которые дали  бы  леди  Харман
возможность вскоре поехать на обед к леди Вайпинг. На  собрании  "Общества
светских друзей" ей побывать так и не удалось, но как раз  накануне  Агата
Олимони заехала за ней в наемном автомобиле,  и  они,  выпив  чаю,  вместе
отправились на заседание комитета  "Общества  шекспировских  обедов".  Сэр
Айзек оставил этот вызывающий поступок без внимания, и  леди  Харман,  как
никогда, уверенная в себе, ничего не подозревая, спустилась в это  теплое,
солнечное октябрьское утро в  столовую,  где  ее  ждал  сюрприз.  Там  она
увидела трепещущего Снэгсби, который замер с подносом перед сэром Айзеком,
а тот, к ее удивлению,  стоял,  неестественно  широко  расставив  ноги,  у
камина в каком-то странном твидовом костюме и гетрах.
   - Хорошо, Снэгсби, - сказал сэр Айзек, когда  она  вошла.  -  Принесите
все.
   Она перехватила взгляд Снэгсби, не суливший ничего доброго.
   В последнее время его взгляд утратил былую  уверенность.  Она  замечала
это и раньше,  но  теперь  это  было  особенно  заметно:  казалось,  почва
ускользала у него из-под ног, он терял веру в прочность того мира, где  он
некогда распоряжался всем. Их взгляды встретились лишь на миг;  его  глаза
то ли предостерегали ее, то ли молили о сочувствии; потом  он  вышел.  Она
посмотрела на стол. Сэр Айзек предусмотрительно уже позавтракал.
   Леди Харман, все больше удивляясь, молча  села  среди  общего  хаоса  и
принялась завтракать.
   Сэр Айзек откашлялся.
   Потом она поняла, что он сказал что-то.
   - Что ты сказал, Айзек? - переспросила она,  поднимая  голову.  Он  еще
шире расставил ноги, рискуя упасть, и заговорил с нарочитой твердостью.
   - Мы уезжаем отсюда, Элли, - сказал он. - Сейчас же уезжаем из Лондона.
   Леди Харман откинулась на спинку стула  и  посмотрела  на  его  хмурое,
решительное лицо.
   - Что это значит? - спросила она.
   - Я купил дом у этого Брамли, Блэк Стрэнд. Мы переедем туда сегодня же.
Я уже распорядился... Когда позавтракаешь,  уложи  вместе  с  Питерс  свои
вещи. Большой автомобиль будет подан к половине одиннадцатого.
   Леди Харман задумалась.
   - Но я приглашена на обед к леди Вайпинг, - сказала она.
   - Это меня не касается... по всей  видимости,  -  сказал  сэр  Айзек  с
насмешкой. - Так вот, автомобиль будет к половине одиннадцатого.
   - Но я приглашена на обед...
   - Об этом мы подумаем в свое время.
   Муж и жена посмотрели друг на друга.
   - Мне надоело жить в Лондоне, и я решил переменить обстановку. Понятно?
   Леди Харман чувствовала, что  против  этого  можно  было  бы  выдвинуть
веские возражения, но не находила их.
   Сэру Айзеку пришла в голову удачная мысль. Он позвонил.
   - Снэгсби, - распорядился он, - скажите Питерс, чтобы она уложила  вещи
леди Харман...
   - Как же это! - сказала леди Харман, когда дверь за Снэгсби  закрылась.
Она готова была горячо протестовать, но ее снова остановила и  обезоружила
чисто женская уверенность, что если она отважится на  это,  то  непременно
расплачется или еще как-нибудь даст  волю  своим  чувствам.  А  что,  если
подняться наверх и запретить Питерс укладывать вещи?..
   Сэр Айзек медленно подошел к окну и постоял там, глядя в сад.
   Наверху, в его комнате, раздался громкий стук. Несомненно,  там  что-то
упаковывали... - Леди Харман, чувствуя себя все более  униженной,  поняла,
что не может спорить с ним в присутствии слуг, тогда как его это нимало не
смущает.
   - Но дети... - сказала она наконец.
   - Миссис Харблоу уже все знает, - бросил он через плечо. - Я сказал ей,
что это маленький сюрприз.  -  Он  повернулся  к  ней,  и  на  миг  в  нем
проснулось  своеобразное  чувство  юмора.  -  Как  видишь,  это  и  впрямь
маленький сюрприз.
   - А как же этот дом?
   - Пускай пока постоит запертый... Какой смысл жить  здесь,  где  мы  не
можем  быть  счастливы?  Как  знать,  возможно,  там  нам  скорей  удастся
поладить...
   Смущенная леди Харман подумала, что, пожалуй, ей лучше пойти взглянуть,
как обстоят дела в детской. Сэр Айзек проводил ее подозрительным взглядом,
посвистал сквозь зубы, потом подошел к телефону.
   В прихожей она увидела двух странного  вида  молодых  людей  в  зеленых
фартуках, которые помогали лакею переносить шляпы, пальто и другие вещи  в
моторный фургон, стоявший у подъезда.  Она  услышала,  как  две  служанки,
топая, побежали наверх, по лестнице.
   - За полчаса разве уложишь сундук! - сказала одна.
   В детской девочки неистово спорили, какие игрушки взять с собой.
   Леди Харман была поражена до глубины души. Сюрприз удался на славу.


   Кажется, Лимбургер в своей книге, на которую мы уже ссылались,  сказал,
что ничто так не поражает и не покоряет женщину, как  внезапное  и  полное
насилие над ней, осторожное, но целеустремленное, и  мы  должны  признать,
что леди  Харман,  которая  имела  вид  не  столько  возмущенный,  сколько
беспомощный и трогательный, это внезапное бегство от светской, моральной и
духовной грязи Лондона показалось, хотя она  ни  за  что  не  признала  бы
этого, не только  интересным,  но  даже  увлекательным.  Ее  нежные  брови
поднялись. И, бездействуя одна среди всей этой суеты, она  подумала,  что,
должно быть, в незапамятные времена Лот вот так же собирал  свое  движимое
имущество.
   Она сделала лишь одну-единственную попытку протестовать.
   - Айзек, - сказала она, - ведь это просто смешно...
   - Молчи уж лучше! - отмахнулся он от нее. - Молчи! Говорить  надо  было
раньше, Элли. А теперь время действовать.
   Ей вспомнился Блэк Стрэнд: что ж, в конце концов,  там  так  мило.  Она
уладила споры в детской, а потом задумчиво  пошла  укладывать  свои  вещи.
Питерс она застала в состоянии той полнейшей  беспомощности,  которая  так
свойственна горничным во всем мире.
   От Питерс она узнала, что  вся  прислуга,  мужская  и  женская,  должна
уехать в Сэррей.
   - Наверное, они очень удивлены? - спросила леди Харман.
   - Да, мэм, - ответила Питерс, стоя на коленях перед  чемоданом.  -  Но,
конечно, раз канализационные трубы не в порядке, чем скорей мы уедем,  тем
лучше.
   (Так вот как он объяснил им отъезд!)
   Услышав шум мотора, леди  Харман  подошла  к  окну  и  увидела,  что  в
переезде  будут  участвовать  четыре  фургона  "Международной   компании".
Огромные, одинаковые, они ждали у подъезда. А потом она увидела Снэгсби  -
он бежал, да, именно бежал от ворот  к  дому  в  своей  шерстяной  куртке.
Конечно,  бежал  он  не  очень  быстро,  но  все-таки   бежал   бегом,   и
страдальческое выражение его лица свидетельствовало, что сэр  Айзек  гонял
его с какими-то необычными и неподобающими его должности поручениями...  А
потом из-за угла показался лакей или по крайней мере его быстро мелькающие
ноги - все остальное было скрыто под целой горой картонок  с  рубашками  и
прочими вещами сэра Айзека. Он  свалил  их  в  ближайший  фургон,  глубоко
вздохнул и вернулся в дом, бросив укоризненный взгляд на окна.
   Отчаянный рев малютки, которая в то утро громче обычного выражала  свое
нежелание одеваться, заставил леди Харман отойти от окна.
   Поездка в Блэк Стрэнд не  обошлась  без  неприятных  приключений;  близ
Фархэма лопнула шина, и пока Кларенс лениво возился с запасным колесом, их
обогнал второй автомобиль с детьми, которые хором пронзительно  закричали:
"А мы приедем  впере-е-ед!  Мы  впере-ед!",  -  а  потом  большой  наемный
автомобиль,  где  сзади  сидели  горничные,  миссис  Крамбл  и  Снэгсби  -
печальный и  круглый,  как  полная  луна,  а  рядом  с  шофером  втиснулся
деловитый лакей. Следом проехал первый фургон "Международной компании",  а
потом их автомобиль наконец тронулся, и они пустились вдогонку...
   Когда они  приехали,  леди  Харман  взглянула  на  Блэк  Стрэнд,  и  ей
показалось, что он весь перекосился, словно от флюса, и чудесная  гармония
его куда-то исчезла.
   - Ах! - воскликнула она.
   Сарай, приспособленный для новых целей и словно покрасневший от натуги,
сразу бросался в глаза, его милые старые стены зияли сверкающими окнами, а
сбоку, над крышей, поднималась тонкая кирпичная труба. Сарай соединялся  с
домом изящным коридором  с  яркими  стенами,  а  остатки  кустарника  были
вытоптаны, и под навесами были  свалены  кирпичи,  сваи  и  всякие  другие
строительные материалы. Блэк Стрэнд уже не был больше в  руках  любителей,
он оказался во власти тех могучих созидательных сил, которые строят теперь
нашу цивилизацию.
   Кудри жасмина над крыльцом были  нещадно  острижены;  дверь,  казалось,
привезли прямо из тюрьмы. В прихожей еще сверкали яркими красками копии  с
картин Карпаччо, но почти вся мебель покрылась слоем пыли, и водопроводчик
не спеша выносил свой инструмент,  как  все  водопроводчики,  в  последнюю
минуту. Миссис Рзббит, со слезами на глазах, в черном дорожном платье, как
и приличествовало  случаю,  рассказывала  самой  молодой  и  неопытной  из
горничных правдивую историю о прошлом мистера Брамли.
   - Мы все были счастливы здесь, - говорила она, -  как  птички  в  своем
гнездышке.
   В окно было видно, как два садовника из Путни вместо  сомнительных  роз
мистера Брамли сажали другие - испытанных, надлежащих сортов...
   - Я постарался, как мог, приготовить дом для тебя, - сказал Айзек  жене
на ухо, заставив ее вспомнить первый приезд в Путни.


   - Ну вот, - сэр Айзек с деланным дружелюбием начал фразу, которую  явно
придумал заранее, - теперь,  когда  мы  далеко  от  всех  этих  лондонских
глупостей и никто не будет  становиться  между  нами,  нам  с  тобой  надо
поговорить, Элли, и разобраться что к чему.
   Они позавтракали вместе в маленьком  холле-столовой  -  дети  с  миссис
Харблоу устроили шумный и веселый пикник на кухне, - и теперь леди  Харман
стояла у окна, глядя, как садовники вырывают кусты роз и сажают вместо них
новые.
   Она повернулась к нему.
   - Да,  -  сказала  она,  -  мне  кажется...  мне  кажется,  так  дальше
продолжаться не может.
   - Я, во всяком случае, не могу, - сказал сэр Айзек.
   Он тоже подошел к окну и стал смотреть на садовников.
   - Может быть, пойдем погуляем? - И он кивком головы указал на  сосновый
бор, темневший за куртиной Юфимии. - Там нам  не  будет  так  мешать  этот
стук...
   Муж с женой медленно шли через залитый солнцем  и  все  еще  прекрасный
сад. Оба с грустью понимали, что взялись за непосильное дело.  Они  решили
поговорить. Никогда в жизни они еще не говорили друг с  другом  открыто  и
честно о чем бы то ни было. Право, не будет  преувеличением  сказать,  что
они вообще ни о чем не говорили. Она была молода  и,  развиваясь  духовно,
ощупью искала пути, а он знал, чего хотел, но  никогда  не  считал  нужным
говорить с ней об этом. А теперь он тоже решил  высказаться.  Потому  что,
злясь  и  говоря  громкие  слова,  сэр  Айзек  за  последние  три   недели
действительно много думал о своей жизни и об их отношениях; никогда еще он
столько не думал ни о чем, кроме сокращения расходов  своей  компании.  До
сих пор он или  говорил  с  ней  несерьезно,  как  с  ребенком,  делал  ей
замечания, или же кричал. К этому и сводилось их духовное общение, как и у
большинства супругов. Все  его  попытки  объясниться  с  ней  до  тех  пор
выливались в трескучие нравоучения. Но его это не  удовлетворяло,  он  еще
больше нервничал. Стремясь серьезно высказаться, он  тонул  в  собственных
излияниях.
   Теперь ему хотелось объясниться с ней просто  и  убедительно.  Хотелось
говорить спокойно, веско, проникновенно,  тихим  голосом  и  зас