- недовольно буркнул он.
   Мистер Брамли заверил его, что это исключено.
   Некоторое время взгляд сэра Айзека рассеянно  блуждал  по  окрестности,
потом остановился на чем-то и стал осмысленным.
   - Гм, - сказал он. - Эта реклама здесь совсем не к месту.
   - Как! - воскликнул мистер Брамли и от удивления лишился дара речи.
   - Совершенно не к месту, - сказал сэр Айзек Харман.  -  Неужели  вы  не
видите?
   Мистер  Брамли  едва  удержался,  чтобы  не  поддержать  его  в   самых
красноречивых выражениях.
   - Надо, чтобы рекламы были белые с зеленым, - продолжал  сэр  Айзек.  -
Как объявления совета графства в Хэмпстед Хит. Чтобы они  гармонировали  с
фоном... Видите ли, если реклама слишком лезет в глаза, лучше бы ее совсем
не было. Она только раздражает... Реклама должна  гармонировать  с  фоном.
Как будто сам пейзаж говорит это. А не только  надпись.  Представьте  себе
светло-коричневый тон, совсем светлый, почти серый...
   Он с задумчивым видом повернулся к мистеру Брамли, словно хотел узнать,
какое впечатление произвели на него эти слова.
   - Если бы этой рекламы совсем не было... - сказал мистер Брамли.
   Сэр Айзек подумал.
   - Вот именно, чтобы были видны одни только буквы, -  сказал  он.  -  Но
нет, это уже другая крайность.
   Тихонько посвистывая сквозь зубы, он озирался и обдумывал  этот  важный
вопрос.
   - Как странно иногда приходят идеи, - сказал он наконец, отворачиваясь.
- Ведь это жена сказала мне про рекламу.
   Он остановился и стал смотреть на дом с того самого места,  где  девять
дней назад стояла его жена.
   - Если б не леди Харман, мне и в голову не пришло  бы  арендовать  этот
дом, - сказал сэр Айзек.
   И он разоткровенничался:
   - Она хочет иметь коттедж, чтобы проводить там субботу  и  воскресенье.
Но я не понимаю,  почему  только  субботу  и  воскресенье.  Почему  бы  не
устроить здесь живописную летнюю виллу? Конечно, придется перестроить дом.
Использовать вон тот сарай.
   Он насвистал три такта какой-то песенки.
   - Леди Харман не годится жить в Лондоне, - объяснил он.
   - Из-за здоровья? - спросил мистер Брамли, насторожившись.
   - Не совсем, - обронил сэр Айзек. - Понимаете ли, она молодая  женщина.
И голова у нее набита всякими идеями.
   - Знаете что, - продолжал он, - я бы хотел еще  раз  взглянуть  на  тот
сарай. Если мы его расширим, сделаем коридор там,  где  вон  те  кусты,  и
пристроим службы...


   Когда они вышли из соснового леса на дорожку, тянувшуюся вдоль куртины,
мистер Брамли все еще лихорадочно пытался понять, что же подразумевал  сэр
Айзек, говоря, что у леди Харман "голова набита  всякими  идеями",  а  сэр
Айзек, тихонько насвистывая, собирался предложить ему за  дом  три  тысячи
девятьсот. И тут мистер Брамли увидел  меж  белыми  стволами  деревьев,  у
дома, какую-то голубую груду, словно кембриджская гребная команда в полном
составе затеяла там яростную свалку. Когда они подошли  ближе,  эта  груда
обрела пышные формы  леди  Бич-Мандарин,  в  небесно-голубом  платье  и  в
огромной черной, украшенной ромашками соломенной шляпе.
   - Ну, мне пора ехать, - сказал сэр Айзек. - Я вижу, у вас гостья.
   - Но вы непременно должны выпить чаю, - сказал мистер  Брамли,  который
хотел сойтись в цене на трех тысячах восьмистах, но только  не  фунтов,  а
гиней  [английский  фунт  стерлингов  равен  20  шиллингам,  гинея  -   21
шиллингу]. Ему казалось, что  это  очень  ловко  придумано,  и  сэр  Айзек
непременно соблазнится. - Эта очаровательная дама - моя приятельница  леди
Бич-Мандарин. Она будет в восторге...
   - Боюсь, что это невозможно, - сказал сэр Айзек.  -  Заводить  светские
знакомства не в моих правилах.
   На лице его выразился панический страх перед  величественной  женщиной,
которая предстала перед ними во всеоружии.
   - Но вы  же  сами  видите,  это  неизбежно,  -  сказал  мистер  Брамли,
удерживая его за руку.
   И  через  мгновение  сэр  Айзек,  представленный   даме,   уже   мямлил
любезности.
   Надо сказать, что в леди Бич-Мандарин было такое изобилие всего,  какое
только мыслимо в  одном  человеке,  -  она  была  большая,  пышная  и  вся
колыхалась, любила широкополые  шляпы,  ленты,  оборки,  фижмы,  свободные
рукава, размашистые движения, громкие разговоры и все в  том  же  духе,  -
словом, это была не женщина, а душа  общества.  Даже  ее  большие  голубые
глаза, подбородок, брови и нос  были  устремлены  куда-то  вперед,  словно
спешили на призыв трубного гласа, и  румянец  на  ее  лице  был  столь  же
изобилен, как и вся она.  Изобилие  -  самое  подходящее  для  нее  слово.
Видимо,  в  пятнадцать  лет   она   была   забавной   девочкой,   крупной,
непоседливой, как мальчишка-сорванец, и все ею восхищались;  ей  эта  роль
нравилась, и с тех пор она не столько повзрослела, сколько  увеличилась  в
размерах, и притом весьма значительно.
   - А! - воскликнула она. - Наконец-то  я  вас  поймала,  мистер  Брамли!
Теперь вы в моей власти, бедняжка!
   И она схватила его за обе руки.
   Мистер Брамли даже не успел представить сэра Айзека, но как только  ему
удалось освободить одну онемевшую руку, он указал на этого джентльмена.
   - Вы знаете, сэр Айзек, - сказала она, благосклонно взглянув на него, -
мы с мистером Брамли старые друзья. Знаем друг друга целую вечность.  И  у
нас есть свои шутки.
   Сэр Айзек, видимо, чувствовал, что надо что-то сказать, но  ограничился
неопределенным хмыканьем, пригодным на все случаи жизни.
   - И вот одна из этих шуток: как только я захочу попросить  его  сделать
какой-нибудь совершеннейший пустяк,  он  сразу  прячется!  Всегда.  Словно
нюхом чует. Это такой плутишка, сэр Айзек!
   Сэр Айзек, по всей вероятности, заметил, что это в порядке вещей. Но  у
него получилось совсем уж невнятное бормотание.
   - Ах, полно вам, я  всегда  к  вашим  услугам!  -  игриво,  в  тон  ей,
запротестовал мистер Брамли. - Кстати, я даже не знаю, в чем дело.
   Леди Бич-Мандарин, обращаясь исключительно  к  сэру  Айзеку,  принялась
рассказывать о шекспировской ярмарке, которую  она  устраивает  в  ближнем
городке, и уж конечно мистер Брамли (этот негодник) ни за что не  даст  ей
несколько своих  книжек,  хотя  бы  самых  маленьких,  с  автографами  для
книжного ларька. Мистер Брамли шутливо  протестовал,  и  щедрость  его  не
знала пределов. Разговаривая так, они вошли на ту самую веранду, где  леди
Харман так недавно разливала чай.
   Сэр Айзек упорно старался не дать этому словесному  потоку  захлестнуть
себя. Он кивал, бормотал "да, да, конечно" или что-нибудь в том же духе  и
всем своим видом показывал, что ему хотелось бы поскорей уехать. Он  выпил
чаю, явно чувствуя себя не в своей тарелке,  и  дважды,  самым  неуместным
образом прерывая разговор, повторил, что ему пора. Но у леди  Бич-Мандарин
были на него свои виды, и она решительно пресекла  эти  слабые  попытки  к
бегству.
   Эта леди, как и все прочие в те времена, возглавляла свое  собственное,
независимое  движение  во  всеобщей  великой  кампании   за   национальный
английский театр, который возродил бы традиции Вильяма Шекспира,  и  в  не
использованных еще возможностях сэра Айзека она  видела  случай  увеличить
свой личный вклад в великое дело. И так как  он  явно  робел,  смущался  и
норовил удрать, она, не теряя  времени,  с  очаровательной  настойчивостью
принялась его обрабатывать. Она льстила, лукавила, рассыпала  комплименты.
Она  не  сомневалась,  что  для  этого  выскочки  и  торгаша  визит   леди
Бич-Мандарин - огромная честь, и недвусмысленно заявила о своем  намерения
вознаградить сэра Айзека, украсив его большой, но ничем не  примечательный
дом в Путни своей визитной  карточкой.  Она  привела  примеры  из  истории
Венеции и Флоренции, доказывая, что  "такие  люди,  как  вы,  сэр  Айзек",
которые руководят торговлей и  промышленностью,  всегда  были  друзьями  и
покровителями искусства. А кто более достоин такого  покровительства,  чем
Уильям Шекспир?  И  она  присовокупила,  что  люди  с  таким  колоссальным
состоянием, как у сэра Айзека, в долгу перед национальной культурой.
   -  Вы  должны  сделать   вступительный   взнос,   -   сказала   она   с
многозначительным видом.
   - Ну ладно, если считать округленно, - сказал вдруг  сэр  Айзек,  и  на
лице у него мелькнула злоба, как  у  затравленного  зверя,  -  во  сколько
обойдется мне вступление в ваш комитет, леди Бич-Мандарин?
   - Главное для нас - это ваше имя, - сказала она, - но я уверена, что вы
не поскупитесь. Преуспеяние обязано платить дань искусству.
   - Сотня?.. - буркнул он и покраснел до ушей.
   - Гиней, - согласилась леди Бич-Мандарин нежным, воркующим шепотом.
   Он поспешно встал, чтобы пресечь дальнейшее  вымогательство;  она  тоже
поднялась.
   - И, с вашего разрешения, я нанесу визит леди Харман,  -  сказала  она,
желая со своей стороны соблюсти условия сделки.
   - Автомобиль не может больше ждать, -  только  и  расслышал  Брамли  из
бормотания сэра Айзека.
   - У вас, наверное, великолепный автомобиль, сэр Айзек, -  сказала  леди
Бич-Мандарин, следуя за ним по пятам. - Надо думать, новейшей марки.
   Сэр Айзек с  неохотой,  словно  отвечал  сборщику  подоходного  налога,
сообщил, что это "роллс-ройс" сорок пятой модели,  неплохой,  конечно,  но
ничего особенного.
   - Вы должны показать его нам, - заявила она, и сэр  Айзек  оказался  во
главе целой процессии.
   Она восхищалась автомобилем: восхищалась  цветом,  восхищалась  фарами,
дверцами и всеми частями автомобиля. Она  восхищалась  сигнальным  рожком.
Восхищалась тем, как он красиво изогнут. Восхищалась Кларенсом  и  ливреей
Кларенса, восхищалась большой меховой шубой, которую  он  держал  наготове
для хозяина. ("Но она на месте сэра Айзека  носила  бы  ее  мехом  наружу,
чтобы этот великолепный мех был виден весь,  до  последнего  волоска".)  А
когда автомобиль наконец тронулся и, дав  сигнал  -  она  восхитилась  его
мелодичностью, - быстро и мягко выехал за ворота, она осталась  стоять  на
крыльце с мистером Брамли и никак  не  могла  остановиться,  восхищаясь  и
завидуя. Ее восхитил номер автомобиля Z900 (его так легко  запомнить!).  И
вдруг она замолчала. Так иногда мы  замечаем,  что  вода  в  ванной  течет
впустую, и закрываем кран.
   Цинизмом она обладала в таком же изобилии, как и всем остальным.
   - Ну, - сказала она со вздохом удовлетворения, и голос ее сразу утратил
все восхищенные ноты. - Уж на этот раз я постаралась... Интересно, пришлет
он мне эту сотню гиней сам или же придется ему напомнить... -  Теперь  она
снова вела себя, как большой мальчишка-сорванец.  -  Будьте  покойны,  эти
денежки от  меня  не  уйдут,  -  уверенно  сказала  она,  и  глаза  у  нее
округлились.
   Потом она задумалась, и мысли ее приняли иное направление.
   - Плутократия просто отвратительна, - сказала она, - не так ли,  мистер
Брамли? - И продолжала: - Не понимаю, как  это  человек,  который  торгует
хлебом и сдобой, сам может быть таким недопеченным.
   - Поразительный тип, - сказал мистер Брамли. -  Надеюсь,  дорогая  леди
Бич-Мандарин, - продолжал он горячо, - вам удастся повидать  леди  Харман.
Она при всем при том  самая  интересная  женщина,  какую  мне  приходилось
встречать.


   И когда они вдвоем шли через крокетную площадку,  мистер  Брамли  снова
заговорил о том, что его так занимало, - о леди Харман.
   - Мне очень хотелось бы, - повторил он, - чтобы вы у них побывали.  Она
вовсе не такая, как можно подумать, глядя на него.
   - Что можно подумать о жене, глядя на такого мужа? Только одно - что  у
нее должно быть ангельское терпение.
   - Она, знаете ли, такая красивая, высокая, стройная брюнетка...
   Леди  Бич-Мандарин  пристально  посмотрела  на  него  своими   круглыми
голубыми глазами.
   - Но-но! - сказала она лукаво.
   - Меня поразил контраст.
   Леди Бич-Мандарин ответила на это по-своему, без слов. Она плотно сжала
губы, внимательно посмотрела на мистера Брамли, подняла палец  на  уровень
своего левого глаза и  погрозила  ему  ровно  пять  раз.  Потом,  тихонько
вздохнув, вдруг снова оживилась и заявила, что в  жизни  своей  не  видела
таких дивных пионов.
   - Обожаю пионы, - оказала она. - Они совершенно в моем вкусе.



3. ЛЕДИ ХАРМАН У СЕБЯ ДОМА

   Ровно через три недели после встречи леди Бич-Мандарин с сэром  Айзеком
Харманом мистер Брамли побывал на завтраке в ее  доме  на  Темперли-сквер,
где говорил о Харманах весьма свободно и непринужденно.
   У леди Бич-Мандарин всегда завтракали по-семейному, за большим  круглым
столом, благодаря чему никто  не  мог  выйти  из-под  ее  влияния,  и  она
требовала, чтобы разговор непременно был общий,  делая  исключение  только
для   своей   матери,   которая   была    безнадежно    глуха,    и    для
швейцарки-гувернантки  своей   единственной   дочери   Филлис,   одинаково
непонятно объяснявшейся на всех  европейских  языках.  Мать  была  древняя
старушка, состоявшая в дружбе еще с Виктором Гюго и  Альфредом  де  Мюссе;
она вечно произносила нескончаемый монолог о личной жизни  то  одного,  то
другого из этих великих людей;  никто  не  обращал  на  нее  ни  малейшего
внимания,  но  чувствовалось,  что  она   постоянно   обогащает   застолье
подспудными литературными воспоминаниями. За столом прислуживали маленький
темноволосый дворецкий с  вкрадчивыми  манерами  и  суетливый  мальчик,  у
которого волосы,  казалось,  росли  даже  из  глаз.  В  тот  день  у  леди
Бич-Мандарин собрались две ее  кузины,  старые  девы  из  Перта,  носившие
весьма рискованные шляпки, остряк и критик Тумер, романистка мисс  Шарспер
(которую Тумер решительно не переваривал), джентльмен по  фамилии  Роупер,
приглашенный по недоразумению, ибо он оказался  вовсе  не  тем  знаменитым
Роупером, исследователем Арктики, и мистер Брамли. Хозяйка тщетно пыталась
расспрашивать мистера Роупера  о  пингвинах,  тюленях,  морозах,  полярных
ночах, айсбергах и ледниках, о капитане Скотте, докторе  Куке  и  о  форме
земли и в конце концов, заподозрив неладное, оборвала разговор, после чего
осведомилась у мистера Брамли, продал ли он свой дом.
   - Нет еще, - сказал мистер Брамли, - дело почти не двигается.
   - Он торгуется?
   - Как на рынке. С пеной у рта. Бледнеет и  обливается  холодным  потом.
Теперь он хочет, чтобы я отдал ему в придачу садовый инвентарь.
   - Такому богачу следовало бы быть щедрее, - сказала леди Бич-Мандарин.
   - Какой же он тогда богач, - заметил мистер Тумер.
   - Наверное, мистер Брамли, вам невыносимо грустно отдавать дом Юфимии в
чужие руки? - спросила одна из старых дев. - Ведь этот человек  может  все
перестроить.
   - Это... это очень тяжело, - сказал мистер  Брамли,  снова  вынужденный
лицемерить. - Но я полагаюсь на леди Харман.
   - Вы виделись с ней еще раз? - спросила леди Бич-Мандарин.
   - Да. На днях. Она приезжала вместе с ним. Эта  чета  все  больше  меня
интересует. У них так мало общего!
   - И разница в целых восемнадцать лет, - сказал Тумер.
   - Это один из тех случаев, - начал мистер Брамли тоном беспристрастного
исследователя, - когда,  право  же,  испытываешь  непреодолимое  искушение
стать самым ярым феминистом.  Ясно,  что  он  всячески  пользуется  своими
преимуществами. Он ее владелец, сторож, бессердечный  мелкий  тиран...  И,
однако, чувствуется, что у нее все впереди... как будто она еще ребенок.
   - Они женаты уже шесть или семь лет, - сказал Тумер. -  Ей  тогда  едва
восемнадцать исполнилось.
   - Они  обошли  весь  дом,  и  стоило  ей  открыть  рот,  как  он  сразу
противоречил ей с какой-то злобной радостью.  Все  время  делал  неуклюжие
попытки ее уколоть. Называл ее  "леди  Харман".  Но  видно  было,  что  он
запоминает каждое ее слово... Очень странные и очень любопытные люди.
   - Я бы запретила вступать в брак до двадцати пяти лет, -  сказала  леди
Бич-Мандарин.
   - Иногда семнадцатилетние  умудряются  созреть  для  брака,  -  заметил
джентльмен по фамилии Роупер.
   - Пускай эти  семнадцатилетние  умудрятся  потерпеть,  -  сказала  леди
Бич-Мандарин.  -  И  четырнадцатилетние  должны...  Ах,  когда  мне   было
четырнадцать лет,  я  была  как  огонь!  Конечно,  я  не  против  легкого,
безобидного флирта. Я говорю о браке.
   - Начались бы всякие  любовные  истории,  -  сказала  мисс  Шарспер.  -
Восемнадцатилетних девушек не удержать -  они  все  равно  станут  убегать
тайком.
   - Я бы их ловила и возвращала назад, - сказала леди Бич-Мандарин. - Да,
да! Безо всякой пощады.
   Мистер Роупер, который, как выяснялось все очевиднее, не имел  никакого
отношения к Арктике, заметил, что она слишком долго  хочет  держать  их  в
подростках...
   К дальнейшему разговору мистер Брамли не очень прислушивался. Его мысли
вернулись к Блэк Стрэнд и ко второму приезду леди Харман (на этот раз  она
приехала по всем правилам приличия со своим супругом  и  покровителем).  И
тут его слуха достиг обрывок монолога старой леди. Она почуяла,  что  речь
идет о браке, и говорила: "Конечно же, не надо было  мешать  Виктору  Гюго
жениться столько раз, сколько ему хотелось. Он делал это так  красиво.  Он
умел все, почти все... делать с блеском".  Мистер  Брамли  совсем  впал  в
рассеянность. Ему было бы трудно выразить  охватившее  его  чувство:  леди
Харман - пленница, заточенная в темницу, но непокорившаяся. В  первый  раз
она была как цветок чистотела, вся сияющая и открытая навстречу солнцу,  а
во второй, как в пасмурную погоду,  узорчатые  лепестки  были  сомкнуты  и
недвижны. Она  была  отнюдь  не  покорной  или  смиренной,  но  замкнутой,
недосягаемой; слова, как пчелы, не могли к  ней  проникнуть,  сладкий  мед
доверия и дружбы был скрыт под неприступным  достоинством.  Казалось,  она
сдержанна не  столько  из-за  мистера  Брамли,  сколько,  по  обыкновению,
защищается от мужа, который постоянно лезет ей в душу. А когда  сэр  Айзек
вдруг заговорил о  цене,  мистер  Брамли  взглянул  на  нее,  и  глаза  их
встретились...
   - Да, да, конечно,  -  сказал  он,  возвращаясь  к  действительности  и
поддерживая разговор, - такая женщина непременно должна найти свой путь.
   - Как это? Королева Мария должна найти свой путь?  -  воскликнула  мисс
Шарспер.
   - Королева Мария! - повторил мистер Брамли. -  Да  нет  же,  я  о  леди
Харман.
   - Но ведь я говорила о королеве Марии, - оказала мисс Шарспер.
   - А мистер Брамли думал о леди Харман! - подхватила леди Бич-Мандарин.
   - Что ж, - сказал мистер Брамли, - признаться, я действительно думал  о
ней. Она кажется мне характерной во многих отношениях... Это пример  всего
самого худшего в положении женщины. Да, она очень характерный пример.
   - Я никогда ее не видела,  -  сказала  мисс  Шарспер.  -  Скажите,  она
красива?
   - Я сама еще ее не  видела,  -  сказала  леди  Бич-Мандарин.  -  Это  -
открытие мистера Брамли.
   - Значит, вы не побывали у нее? - спросил он с легким упреком.
   - Но собираюсь это сделать, да, да, непременно! И  вы  снова  разбудили
мое любопытство. А почему бы нам сегодня же...
   Она ухватилась за эту мысль.
   - Поедем! - воскликнула она. - Проведаем жену этого людоеда,  последнюю
женщину-пленницу. Возьмем большой автомобиль и поедем к ней  вместе,  всей
компанией.
   Мистер Тумер сказал, что его это мало интересует.
   - А вас, Сьюзен?
   Мисс Шарспер сказала, что поедет с удовольствием. Ведь ей  по  роду  ее
деятельности нужно изучать необыкновенные натуры. Мистер  Роупер  сослался
на деловое свидание.
   - К сожалению, я занят, леди Бич-Мандарин, - сказал он.
   А кузинам из Перта нужно было сделать кое-какие покупки.
   - Тогда мы поедем втроем, - сказала хозяйка. -  А  потом,  если  только
останемся в живых, все вам расскажем. Если  не  ошибаюсь,  дом,  где,  так
сказать, томится в заточении христианская дева, находится на Путни-хилл? Я
все собиралась заехать к ней, но хотела взять с собой Агату  Олимони:  она
так ободряюще действует на порабощенных женщин!