тавить  ее
отказаться от всех и  всяких  взглядов,  кроме  его  собственных.  Он  шел
медленно, раздумывая о предстоящем разговоре, тихо насвистывая сквозь зубы
и втянув голову в плечи,  прикрытые  воротником  теплой  дорожной  куртки,
которую он надел, потому что простудился. А ему  нужно  было  беречься  от
простуды из-за своего плохого здоровья. Она тоже чувствовала, что ей много
есть о чем сказать. И много у нее было на уме такого, чего она сказать  не
могла,  потому  что  после  этой  необычной  ссоры  ей  открылось   немало
неожиданного; она обнаружила и разглядела в себе неприязнь к таким  вещам,
на которые прежде закрывала глаза...
   Сэр Айзек, запинаясь, начал говорить, как только они вышли на песчаную,
кишевшую муравьями тропу, которая  полого  поднималась  меж  деревьев.  Он
притворился удивленным. Сказал, что не понимает,  чего  она  "добивается",
почему это ей "вздумалось" затеять "все эти неприятности"; он желал  знать
только, чего она хочет, как, по ее мнению, должны они жить, каковы, на  ее
взгляд, его права как мужа и ее обязанности как жены, - конечно, если  она
вообще считает, что у нее есть какие-то обязанности. На эти  вопросы  леди
Харман не дала определенного ответа; отчуждение между ней и мужем,  вместо
того чтобы прояснить ее  мысли,  еще  больше  их  запутало,  так  как  она
осознала, насколько он ей чужд. Поэтому она ответила  уклончиво:  сказала,
что хочет иметь возможность распоряжаться собой, что она уже не ребенок  и
имеет право читать книги по своему выбору, видеться с кем  хочет,  изредка
выезжать одна, пользоваться некоторой независимостью... Тут она  замялась:
"И иметь определенную сумму денег на расходы".
   -  Разве  я  когда-нибудь  отказывал  тебе  в  деньгах?  -   возмущенно
воскликнул сэр Айзек.
   - Не в этом дело, - сказала леди Харман. - Важно чувствовать...
   - Чувствовать, что ты  можешь  противоречить  каждому  моему  слову,  -
сказал сэр Айзек с горечью. - Как будто я Не понимаю!
   Леди Харман не могла объяснить, что дело совсем не в этом.
   Сэр Айзек притворно-рассудительным тоном стал внушать ей, что,  на  его
взгляд, муж и жена не могут иметь разный круг друзей.  Не  говоря  уж  обо
всех прочих соображениях, объяснил он, неудобно выезжать порознь; а что до
чтения или самостоятельности суждений,  то  он  никогда  против  этого  не
возражал, лишь бы это не было "гнильем", которое никакой порядочный муж не
потерпит; ведь она просто не понимает, к счастью, до чего это гнилье может
довести. Ослепляющий вздор. Он едва удержался, чтобы как  архиепископ,  не
предать  все  это  анафеме,  и  сохранил  рассудительный   тон.   Конечно,
согласился он, было бы превосходно, если бы леди Харман могла быть хорошей
женой  и  в  то  же  время  совершенно   независимой   личностью,   просто
превосходно, но беда в том - здесь он впал в почти иронический тон, -  что
она не может быть одновременно двумя различными людьми.
   - Но ведь у тебя же есть свои друзья, - сказала она, - и  ты  ездишь  к
ним один...
   - Это совсем другое, -  сказал  сэр  Айзек,  и  в  голосе  его  на  миг
зазвучало раздражение. - У меня с ними деловые отношения. Я  совсем  не  о
том.
   Леди Харман чувствовала, что им не  удастся  убедить  друг  друга.  Она
упрекнула себя в том, что  говорит  недостаточно  ясно.  И  начала  снова,
подойдя к вопросу с Другой стороны. Она объяснила, что сейчас жизнь ее  не
может быть полной, что она живет только наполовину, у нее есть  лишь  дом,
семья и больше  ничего;  вот  у  него  есть  дела,  он  выезжает  в  свет,
занимается политикой... и  "всякими  там  вещами";  у  нее  же  всех  этих
интересов нет, и заменить их тоже нечем...
   Сэр Айзек резко прервал ее, сказав, что этому надо только радоваться, и
разговор снова зашел в тупик.
   - Но я хочу все это знать, - сказала она.
   Сэр Айзек задумался.
   - Кроме семьи, есть еще многое, - сказала она.  -  Общество,  различные
интересы... Неужели я никогда не смогу участвовать в этом...
   Сэр Айзек все еще раздумывал.
   - Я хочу знать только одно, - сказал он наконец, - и нам лучше выяснить
это сейчас же.
   Но он все еще колебался.
   - Элли!.. - Он осекся. - Ты не... Ты не разлюбила меня?
   Она промолчала.
   - Послушай, Элли! - сказал он изменившимся голосом. - Может  быть,  под
всем этим что-то кроется? Ты что-нибудь скрываешь от меня?
   Она посмотрела на него с недоумением и затаенным страхом.
   - Что-нибудь... - сказал он и побледнел, как полотно. - Может быть, тут
замешан другой мужчина, Элли?
   Она вся вспыхнула от жгучего негодования.
   - Айзек! - сказала она. - Что ты говоришь? Как у тебя язык повернулся?
   - Если это так, - сказал сэр Айзек,  и  на  его  лице  вдруг  появилось
зловещее выражение, - тогда я... я убью тебя...  А  если  это  не  так,  -
продолжал он задумчиво, -  отчего  может  женщина  вдруг  потерять  покой?
Отчего она хочет быть подальше  от  мужа,  встречаться  с  чужими  людьми,
шляться бог весть где? Когда женщина довольна, ей ничего не нужно. Она  не
думает о всяких причудах... не жалуется, не рвется никуда. Ну, я  понимаю,
твоя сестра... но ты! У тебя есть все, чего может пожелать  женщина:  муж,
дети, прекрасный дом, платья, великолепные драгоценности - все,  что  душе
угодно. Отчего же ты хочешь еще чего-то, хочешь где-то бывать? Это  просто
детские капризы. Но если ты хочешь выезжать и у тебя нет мужчины...  -  Он
вдруг схватил ее за руку. - Говори, у тебя нет мужчины? - спросил он.
   - Айзек! - вскрикнула она испуганно.
   - Значит, будет. Ты меня за дурака считаешь, думаешь, я  не  знаю  всех
этих писателей и светских хлыщей. Я все знаю.  Я  знаю,  что  муж  и  жена
должны быть вместе, а стоит им разлучиться, разойтись в  стороны...  Может
быть, тебе просто  захочется  полюбоваться  лунным  светом,  развлечься  в
обществе  или  еще  что-нибудь,  а  чужой  мужчина  уж  тут  как  тут,  он
подкарауливает за углом каждую  женщину,  так  же,  как  чужая  женщина  -
каждого мужчину. Думаешь, у меня нет соблазнов? Ого! Я все знаю. Что такое
жизнь и весь мир, если не это? А все вышло так потому, что у нас больше не
рождаются дети, потому что мы послушались дураков,  которые  сказали,  что
это слишком, оттого ты и начала жаловаться, потеряла покой. Мы  встали  на
неверный путь, Элли, и  должны  вернуться  к  простому,  здоровому  образу
жизни. Понимаешь? Вот чего я хочу, и для этого  мы  сюда  приехали.  Нужно
спасаться. Я был слишком... слишком современным, и все такое. Я хочу  быть
настоящим мужем, как велит долг. Я должен защитить тебя от всех этих идей,
защитить от тебя  самой...  Вот  что,  Элли,  по  моему  разумению,  нужно
сделать.
   Он замолчал, высказав все, что, видимо, давно было у него на уме.
   Леди Харман хотела ответить. Но едва она  открыла  рот,  как  голос  ее
дрогнул, и она расплакалась. На миг у  нее  перехватило  дыхание.  Но  она
решилась продолжать, несмотря на слезы. Пусть она не могла сдержаться,  но
нельзя было допустить, чтобы из-за этого ей навсегда заткнули рот.
   - Совсем не этого, -  сказала  она,  -  я  ожидала...  от  жизни...  не
этого...
   - Такова жизнь, - прервал ее сэр Айзек.
   - Когда я думаю о том, что потеряла... - продолжала она, рыдая.
   - Потеряла! - воскликнул сэр Айзек. - Потеряла!  Продолжай,  Элли,  мне
это нравится! Как! Потеряла! Черт возьми! Надо смотреть правде в глаза. Ты
не можешь отрицать... Такая партия... Ты сделала блестящую партию.
   - Но как же прекрасное, как же идеалы?
   - А что в мире прекрасно? - воскликнул сэр Айзек с  презрением.  -  Где
эти идеалы? Вздор! Если угодно исполнять свой долг и быть разумной  -  вот
идеал, а не метаться и лезть на рожон. В нашей жизни,  Элли,  нужно  иметь
чувство юмора... - И привел пословицу: - Что посеешь, то и пожнешь.
   Оба замолчали. Они  дошли  до  вершины  холма,  и  показалась  реклама,
которую она впервые увидела, когда  была  здесь  с  мистером  Брамли.  Она
остановилась, он сделал еще шаг  и  тоже  остановился.  Он  вспомнил  свои
соображения насчет дорожных реклам. Ведь он хотел все  переменить,  но  за
другими заботами это совсем вылетело у него из головы...
   - Значит, ты хочешь заточить меня здесь, как в тюрьме, -  сказала  леди
Харман у него за спиной. Он обернулся.
   - Хороша тюрьма! Я хочу только, чтобы ты жила здесь и  вела  себя,  как
подобает жене.
   - У меня должны быть деньги.
   - Ну, это... это целиком будет зависеть от тебя.  И  ты  это  прекрасно
знаешь.
   Она серьезно посмотрела на него.
   - Я этого не стерплю, - сказала она наконец с кротким упрямством.
   Она  произнесла  это  совсем  тихо,  и  ему  даже  показалось,  что  он
ослышался.
   - Что? - переспросил он резко.
   - Я этого не стерплю, - повторила она. - Нет, не стерплю.
   - Но... что же ты сделаешь?
   - Не знаю, - серьезно сказала она, подумав.
   Несколько мгновений он перебирал все возможности.
   - Не тебе это говорить, - сказал он  и  подошел  к  ней  вплотную.  Еще
немного, и он обрушил бы на нее поток назиданий. Его тонкие, бледные  губы
сжались. - Не стерпишь! А ведь мы могли бы быть так счастливы!  -  буркнул
он, пожал плечами я с выражением  печальной  решимости  на  лице  повернул
назад к дому. Она медленно последовала за ним.
   Он чувствовал, что сделал все, чего  можно  ожидать  от  терпеливого  и
разумного мужа. А теперь будь что будет.


   Заточение леди Харман в Блэк Стрэнд продолжалось ровно две  недели  без
одного дня.
   Все это время, кроме  тех  случаев,  когда  сэру  Айзеку  из-за  стачки
приходилось заниматься делами, он посвятил  осаде.  Он  всячески  старался
дать жене почувствовать, как мало он использовал власть, которой закон его
облек, как мало она чувствовала его права мужа и свой долг жены. Иногда он
дулся, иногда хранил нарочито холодное  достоинство,  а  иногда  по-мужски
озлоблялся на ее непокорное молчание. Он не  давал  ей  передышки  в  этой
борьбе, в которой едва сдерживался, чтобы не ударить  ее.  Бывали  минуты,
когда ей казалось, что для нее  нет  больше  ничего  в  мире,  кроме  этих
старомодных супружеских отношений, этой  борьбы  -  кто  кого,  и  она  со
страхом чувствовала, что грубая рука  насильника  вот-вот  схватит  ее  за
плечо или стиснет  запястье.  Перед  насилием  она  терялась,  в  отчаянии
чувствовала, что мужество изменяет ей и она готова  покориться.  Но  в  ту
самую минуту, когда сэр Айзек почти решался прибегнуть к силе, у  него  не
хватало духа. Он бросал на нее свирепые взгляды, грозил и отступал. Дальше
этого дело пока не шло.
   Она не могла понять, почему от Сьюзен Бэрнет  нет  никаких  вестей,  но
скрывала свою тревогу и разочарование под напускным достоинством.
   Она старалась побольше бывать с детьми  и,  пока  сэр  Айзек  не  запер
пианино, часто играла, удивляясь, что открывает в Шопене многое, о  чем  и
не подозревала прежде, когда научилась бегло его играть. В самом деле, она
нашла в Шопене удивительные чувства, которые волновали, смущали и  все  же
нравились...
   Погода в ту осень стояла хорошая и ясная. Золотое  солнце  щедро  сияло
весь октябрь и начало ноября, и  леди  Харман  много  дней  провела  среди
красот, которые  строитель  из  Эйлхема  не  успел  обезобразить,  свести,
выжечь, сровнять с землей - словом, сделать то, что делают все строители в
садах с тех пор, как стоит мир. Она сидела в гроте, на  том  самом  месте,
где они сидели с мистером Брамли, и вспоминала их знаменательный разговор,
гуляла  меж  сосен  по  склону  холма  и  долгие  часы   проводила   среди
вечнозеленых  растений  Юфимии,  иногда   размышляя,   а   иногда   просто
наслаждаясь теплой нежностью природы, такой  чуждой  тяготам  человеческой
жизни. Гуляя среди красивых куртин, по лужайкам и  по  саду,  леди  Харман
думала с удивлением и любопытством, что именно здесь ей суждено  подражать
бессмертной Элизабет, быть мудрой, остроумной, веселой, вызывающей, смелой
со своим "повелителем" и добиться успеха. Но, очевидно, тут была  какая-то
разница в темпераменте или еще что-то, существенно менявшее  дело.  Прежде
всего мужчина был совсем иной.  Она  вовсе  не  чувствовала  радости,  все
сильнее возмущалась этим прозябанием и, не имея иного выбора, страдала  от
своей слабости и бессилия.
   Несколько раз она уже готова была сдаться. Стояли дни, согретые поздним
осенним теплом; это было как бы  искусственно  вскормленное  лето;  воздух
пронизывало истомой; меж деревьев маячила голубая дымка, навевая  мысли  о
тщетности борьбы с судьбой. Почему бы, в конце концов,  не  принять  жизнь
такой, какова она есть, или, вернее, такой, какой  хотел  ее  сделать  сэр
Айзек? Не так уж она плоха, убеждала она себя. И дети - конечно, носики  у
них чуть длинные и острые, - но ведь  бывают  дети  и  хуже.  Может  быть,
следующий ребенок  будет  больше  похож  на  нее.  Кто  она  такая,  чтобы
пересматривать уготованную ей судьбу и выражать недовольство?
   Что бы там ни было, а все же в мире столько светлого  и  прекрасного  -
деревья, цветы, закаты и восходы, музыка, голубая дымка и утренняя роса...
Конечно, есть и тяжкий труд, и жестокость в деловом  мире,  и  беспощадная
конкуренция, но, может быть, вместо того, чтобы бороться  с  мужем  своими
слабыми  силами,  лучше  попытаться  убедить  его?  Она  попробовала  себе
представить, как именно она могла бы его убедить...
   И вдруг, подняв голову, она с бесконечным  удивлением  увидела  мистера
Брамли, который, размахивая руками, весь красный и взволнованный, спешил к
ней через крокетную площадку.


   У леди Вайпинг, ожидая леди Харман, не садились за стол ровно  тридцать
пять минут.  Сэр  Айзек  несколько  перестарался  и  сразу  же  перехватил
записку, которую его жена в спешке написала,  предупреждая  леди  Вайпинг,
что, вероятно, не сможет у нее быть. Предполагалось, что леди Харман будет
в центре внимания, на обед были приглашены лишь те люди, которые уже знали
ее, а также те, которые жаждали чести  быть  ей  представленными,  и  леди
Вайпинг дважды звонила в Путни, прежде чем оставила  всякую  надежду  туда
дозвониться.
   - Телефон выключен, - сказала она в отчаянии, возвращаясь во второй раз
после борьбы с этим великим средством связи. - Никто не отвечает.
   - Это все он, мерзкий карлик, - сказала леди Бич-Мандарин. - Он  ее  не
пустил. Уж я-то его знаю.
   - Ах, я без нее совсем как без рук! - сказала  леди  Вайпинг,  входя  в
столовую и окидывая взглядом накрытый стол.
   - Но в таком случае она, конечно, прислала бы записку, - сказал  мистер
Брамли, с тревогой и разочарованием глядя на пустое место слева  от  себя,
где еще сиротливо лежала маленькая карточка с надписью: "леди Харман".
   Разговор,  разумеется,  все  время   вертелся   вокруг   Харманов.   И,
разумеется, леди Бич-Мандарин высказывалась резко и прямо, награждая  сэра
Айзека многими нелестными именами. Кроме того, она изложила  свои  взгляды
на брак  будущего,  требовавшие  весьма  и  весьма  строгого  обращения  с
мужьями.
   - Половина состояния мужа и всех доходов, - заявила леди  Бич-Мандарин,
- должна быть записана на имя жены.
   - Но станут ли мужчины жениться на таких условиях?  -  возразил  мистер
Брамли.
   - Мужчины все равно станут жениться, - сказала леди Бич-Мандарин. -  На
любых условиях.
   - Именно  такого  мнения  придерживался  сэр  Джошуа,  -  сказала  леди
Вайпинг.
   Все дамы за столом согласились с этим, и только один  веселый  холостяк
адвокат  осмелился  спорить.   Другие   мужчины   нахмурились   и   угрюмо
отмалчивались, не желая обсуждать этот общий вопрос. И,  любопытное  дело,
даже мистер Брамли почувствовал легкий  страх,  представив  себе,  к  чему
может привести избирательное право для женщин. Леди Бич-Мандарин мгновенно
вернулась к конкретному примеру.
   - Вот посмотрите на леди Харман, - заявила она, - и вы  убедитесь,  что
женщины - рабыни, балованные, если угодно, но рабыни. В нынешних  условиях
ничто не может помешать мужу  держать  жену  взаперти,  вскрывать  все  ее
письма, одевать ее в  дерюгу,  разлучать  с  детьми.  Большинство  мужчин,
конечно, не делает этого, боясь общественного мнения, но сэр Айзек  -  это
маленький ревнивый людоед. Это гном, который похитил принцессу...
   И она принялась развивать планы нападения на этого людоеда.  Завтра  же
она нагрянет в Путни, как живое напоминание о Habeas corpus [Habeas corpus
act - закон, изданный в XVII веке английским парламентом и предназначенный
охранять свободу личности от произвола властей].  Мистер  Брамли,  который
уже сообразил, что к чему, не удержался и рассказал о продаже Блэк Стрэнд.
   - Вероятно, они теперь там, - сказал он.
   - Он ее увез! - вскричала леди Бич-Мандарин. - Как  будто  он  живет  в
восемнадцатом веке! Но если они в Блэк Стрэнд, я поеду туда.
   Однако, прежде чем отправиться туда, она еще целую неделю  говорила  об
этом, а потом, так как не могла обходиться без  зрителей,  взяла  с  собой
некую мисс Гэрредайс, одну из тех молчаливых, чувствительных,  беспокойных
старых дев, словно не от мира сего, которые появляются неизвестно  откуда,
замкнутые и неотвратимые, и, сверкая очками, шныряют в нашем  обществе.  В
женщинах этого типа есть что-то - трудно сказать, что именно, - словно это
души умерших пиратов, которые неведомым путем  обрели  девственность.  Она
приехала с леди Бич-Мандарин, тихая и даже смешная, но  все  же  казалось,
что где-то в глубине, под гладкой внешностью, в ней сидит пират.
   - Ну вот, приехали! - сказала леди Бич-Мандарин, с удивлением глядя  на
некогда знакомое крыльцо. - Теперь приступим.
   И она собственноручно атаковала звонок, а мисс Гэрредайс стояла  рядом,
и ее глаза, очки и щеки воинственно блестели.
   - Предложить ей уехать с нами?
   - Конечно, - сказала мисс  Гэрредайс  горячим  шепотом.  -  Сейчас  же!
Навсегда!
   - Так я и сделаю, - сказала леди Бич-Мандарин  и  кивнула,  исполненная
отчаянной решимости.
   Она уже хотела позвонить еще раз, но тут появился Снэгсби.
   Он стоял, огромный, непреодолимый, загородив дверь.
   - Леди Харман нет дома, миледи, - внушительно сказал  этот  вышколенный
слуга.
   - Нет дома? - переспросила леди Бич-Мандарин с сомнением.
   - Нет дома, миледи, - повторил Снэгсби безапелляционно.
   - А... а когда же она будет?
   - Не могу сказать, миледи.
   - А сэр Айзек?..
   - Сэра Айзека нет дома, миледи. Никого нет дома, миледи.
   - Но мы же приехали из Лондона! - сказала леди Бич-Мандарин.
   - Очень сожалею, миледи.
   - Понимаете, я хотела показать своей приятельнице дом и сад.
   Снэгсби явно смутился.
   - У  меня  нет  насчет  этого  распоряжений,  миледи,  -  попытался  он
возразить.
   - Но леди Харман, конечно, не будет против...
   Снэгсби смутился еще больше. Похоже было, что он попытался, стоя  лицом
к гостям, украдкой оглянуться через плечо.
   - Я сейчас спрошу, миледи.
   Он попятился и, видимо, намеревался захлопнуть дверь у них перед носом.
Но леди Бич-Мандарин опередила его. Она уже втиснулась в дверь.
   - У кого же вы спросите?
   В глазах Снэгсби промелькнуло отчаяние.
   - У экономки, - сказал он. - Экономка должна распорядиться, миледи.
   Леди Бич-Мандарин обернулась к мисс Гэрредайс, которая всем своим видом
показывала, что готова оказать ей любую поддержку.
   - Какой вздор! - сказала она. - Мы войдем, вот и все.
   И великолепным движением, одновременно  мощным  и  полным  достоинства,
подобающего леди, эта неустрашимая особа не то что  оттолкнула,  а  просто
отшвырнула Снэгсби назад, в прихожую. Мисс Гэрредайс не отставала и  сразу
развернулась в боевой порядок справа от леди Бич-Мандарин.
   - А теперь ступайте, спрашивайте, - сказала леди Бич-Мандарин, взмахнув
рукой. - Ступайте.
   Мгновение Снэгсби с ужасом смотрел на это вторжение, а  потом  поспешно
скрылся.
   - Они,  конечно,  дома,  -  сказала  леди  Бич-Мандарин.  -  Вы  только
подумайте, этот... этот нахал хотел захлопнуть дверь у нас перед