нь  походили  на  жабры.  Собственно  говоря,  эти   корабли
представляли собой идеальное приспособление рыбообразной формы к требованиям
воздухоплавания, только плавательный пузырь, глаза и мозг  помещались  здесь
внизу,  а  не  наверху.  Не  имел  ничего  общего  с  рыбой   лишь   аппарат
беспроволочного телеграфа, свисавший из передней кабины,  так  сказать,  под
подбородком рыбы.
     Эти летающие чудовища развивали в штиль скорость до  девяноста  миль  в
час, так что они были способны  продвигаться  вперед  против  любого  ветра,
кроме сильнейшего урагана. Длиной они были от  восьмидесяти  до  двух  тысяч
футов и могли поднять в воздух от семидесяти до  двухсот  тонн.  История  не
зафиксировала, сколько таких чудовищ было в распоряжении Германии, но  Берт,
пролетая над этими махинами, успел насчитать чуть не восемьдесят  штук.  Вот
на что опиралась Германия, отвергая доктрину Монро и заносчиво требуя  своей
доли в империи Нового Света. И не только на эти корабли; она имела  в  своем
распоряжении еще предназначенные для  бомбометания  одноместные  летательные
аппараты "драхенфлигеры".
     Но "драхенфлигеры" находились в другом  гигантском  воздухоплавательном
парке, к востоку от Гамбурга, и Берт Смоллуейз, обозревая с высоты  птичьего
полета франконский парк, естественно, не мог их видеть. Но тут наконец в его
шар попала пуля. Подстрелили его очень искусно,  с  помощью  новой  пули  со
стальным хвостиком, которые Вольф  фон  Энгельберг  изобрел  специально  для
войны в воздухе. Пуля просвистела мимо уха Берта,  послышался  звук,  словно
хлопнула пробка от  шампанского,  -  это  стальной  хвостик  распорол  шелк.
Оболочка  зашуршала,  съеживаясь,  и  шар  пошел   вниз.   И   когда   Берт,
растерявшись, выбросил мешок с балластом, немцы  очень  вежливо,  но  твердо
разрешили его сомнения, еще два раза прострелив шар.

ГЛАВА IV

ГЕРМАНСКИЙ ВОЗДУШНЫЙ ФЛОТ

     - 1 -

     Из всех плодов человеческого воображения, сделавших столь  удивительным
и непонятным мир, в котором жил мистер Берт Смоллуейз, новейший патриотизм -
порождение великодержавной и международной политики  -  был  явлением  самым
непостижимым, стремительным,  соблазнительным  и  опасным.  В  душе  каждого
человека живет симпатия к своим соотечественникам, гордость за свои  обычаи,
нежность к родному языку и родной стране. До наступления Века Науки это были
добрые, благородные чувства, присущие каждому достойному человеку, добрые  и
благородные, хотя они и порождали уже не столь высокие эмоции:  неприязнь  к
чужеземцам, обычно довольно безобидную, и презрение к другим странам, обычно
тоже не очень опасное. Но благодаря стремительному изменению темпов жизни  и
ее размаха, с появлением новых материалов, открывших  перед  людьми  великие
возможности, прежние замкнутость и разобщенность были  беспощадно  сломлены.
Вековые привычки и традиции столкнулись не просто с новыми условиями  жизни,
а с условиями беспрерывно менявшимися. Они не могли к ним приспособиться,  а
потому уничтожались или до неузнаваемости менялись и извращались. Дед  Берта
Смоллуейза, живший в деревушке Банхилл,  где  властвовал  отец  сэра  Питера
Бона,  твердо  знал  "свое  место"  -  ломал  шапку  перед  господами  и  со
снисходительным презрением относился  к  тем,  кого  считал  ниже  себя:  от
колыбели  до  могилы  его  воззрения  не  изменились  ни  на  йоту.  Он  был
англичанином, уроженцем Кента, и  его  мирок  был  ограничен  сбором  хмеля,
пивом, цветущим шиповником и ласковым солнцем, какого нет  больше  нигде  на
свете. Газеты, политика, поездки в "этот самый Лондон" были  не  для  таких,
как он. А потом все  изменилось.  Первые  главы  нашего  повествования  дают
некоторое представление  о  том,  что  произошло  в  Банхилле,  когда  поток
всевозможных нововведений обрушился  на  этот  мирный  сельский  край.  Берт
Смоллуейз был лишь одним из тех миллионов людей в Европе,  Америке  и  Азии,
которые, едва увидев свет, оказались вовлеченными в стремительный водоворот,
- они не могли понять, что с  ними  происходит,  и  никогда  не  чувствовали
твердой почвы  под  ногами.  Захваченные  врасплох  привычные  идеалы  отцов
изменились, приняли самые неожиданные, странные формы.  Под  натиском  новых
времен особенно преобразился благородный патриотизм былых времен. Дед  Берта
прочно усвоил вековые предрассудки и не знал более ругательного  слова,  чем
"французишка". Голову же Берта дурманил целый вихрь то и дело  менявшихся  и
только  что  прямо  не   призывавших   к   насилию   лозунгов   относительно
соперничества Германии, "Желтой опасности", "Черной угрозы", "Бремени белого
человека" - возмутительных лозунгов, бесстыдно утверждавших за Бертом  право
еще больше запутывать и без того  запутанную  политическую  жизнь  таких  же
маленьких людишек, как он сам (только с более темной кожей), которые  курили
папиросы и ездили на  велосипедах  в  Булавайо,  в  Кингстоне  (Ямайка)  или
Бомбее, Для Берта они были "покоренными расами", и он готов был пожертвовать
жизнью (не своей собственной, а жизнью тех, кто вступал в армию), лишь бы не
лишиться этого права. Мысль о возможности подобной утраты  лишала  его  сна.
Между тем сущность политики в эпоху, когда жил Берт (эпоху, завершившуюся  в
результате всех ошибок катастрофой - войной  в  воздухе),  была  чрезвычайно
проста, если бы только у людей хватило  разума  взглянуть  на  вещи  просто.
Развитие науки изменило масштабы человеческой деятельности.  Новые  средства
сообщения  настолько  сблизили   людей   в   социальном,   экономическом   и
географическом отношении, что прежнее  разделение  на  нации  и  государства
стало невозможным и новое, более  широкое,  единение  людей  превратилось  в
жизненную необходимость. Как некогда независимые герцогства  Франции  должны
были слиться в единую нацию, так теперь нациям  предстояло  подготовиться  к
более  широкому  объединению,  сохранив  все  ценное  и  нужное  и  отбросив
устарелое и вредное. Более разумный мир  понял  бы  очевидную  необходимость
слияния государств, спокойно обсудил бы и  осуществил  его  и  продолжал  бы
создавать великую цивилизацию, что было вполне по силам человечеству. Но мир
Берта Смоллуейза не сделал ничего  подобного.  Правительства  разных  стран,
влиятельные группировки в них не желали видеть  очевидности:  слишком  полны
были все взаимного недоверия и не способны благородно  мыслить.  ГОСУДАРСТВА
НАЧАЛИ ВЕСТИ  СЕБЯ,  КАК  ПЛОХО  ВОСПИТАННЫЕ  ЛЮДИ  В  ПЕРЕПОЛНЕННОМ  ВАГОНЕ
ТРАМВАЯ: ДЕЙСТВОВАТЬ ЛОКТЯМИ,  ТОЛКАТЬ  ДРУГ  ДРУГА,  СПОРИТЬ  И  ССОРИТЬСЯ.
Напрасно было бы объяснять им, что надо только разместиться по-иному и  всем
станет удобно. Историк, занимаясь началом XX века,  отмечает  во  всем  мире
одни и те же явления: старые понятия, предрассудки и злобная тупость  мешают
созданию  новых  взаимоотношений;  перенаселенным  государствам   тесно   на
собственных территориях, они наводняют чужие страны своей продукцией, своими
эмигрантами, досаждают друг другу тарифами и всевозможными  ограничениями  в
торговле, угрожают друг другу армиями и  флотами,  которые  приобретают  все
более пугающие размеры.
     Сейчас невозможно определить, сколько умственной и  физической  энергии
растранжирило человечество  на  военные  приготовления,  на  вооружение,  но
затраты эти  были  поистине  колоссальными.  Если  бы  средства  и  энергию,
израсходованные  Великобританией  на  армию  и  флот,  направить  в  область
физической культуры и образования, англичане стали  бы  аристократией  мира.
Правители страны получили бы возможность позволить всем гражданам учиться  и
развиваться физически до восемнадцати лет, и каждый Берт  Смоллуейз  мог  бы
превратиться в атлетически сложенного интеллигентного человека; но для этого
надо было тратить средства так,  чтобы  творить  не  оружие,  а  полноценных
людей. А вместо этого Берта до четырнадцати  лет  учили  радостными  кликами
приветствовать воинственно развевающиеся флаги, а  потом  выставили  его  за
дверь школы, после чего он вступил  на  путь  частного  предпринимательства,
подробно описанный нами ранее. Подобная же нелепость происходила во Франции;
а в Германии было  еще  хуже;  Россия  под  бременем  все  растущих  военных
расходов  шла  навстречу  банкротству  и  гибели.  Вся  Европа  была  занята
производством громадных пушек и несметного множества маленьких  Смоллуейзов.
Народам Азии в  целях  самозащиты  пришлось  обратить  новые  силы,  которые
предоставила им развивающаяся наука, на те же цели. Накануне  войны  в  мире
существовало шесть великих держав и  группа  держав  малых,  вооруженных  до
зубов и  изо  всех  сил  старающихся,  обогнав  остальные,  завладеть  самым
смертоносным оружием. Среди великих наций первыми надо  назвать  Соединенные
Штаты, нацию торговую, но начавшую вооружаться ввиду поползновений  Германии
проникнуть в Южную Америку, а также в  результате  собственной  неосторожной
аннексии территорий, расположенных совсем под боком  у  Японии.  Соединенные
Штаты создали два громадных флота - в Атлантическом и Тихом океанах:  внутри
же страны разгорелся жестокий конфликт между  федеральным  правительством  и
правительствами штатов из-за вопроса о введении обязательной воинской службы
в войсках обороны.  За  Соединенными  Штатами  следовала  Восточно-Азиатская
конференция - теснейшее сотрудничество Китая и Японии, -  которая  с  каждым
годом  занимала  в  мире  все  более  господствующее  положение.  Далее  шел
Германский союз, по-прежнему стремившийся осуществить свою мечту -  насильно
объединить под эгидой германской империи Европу и  ввести  повсюду  немецкий
язык. Это были три самые энергичные и агрессивные  силы  на  мировой  арене.
Гораздо менее воинственной была Британская империя,  разбросанная  по  всему
земному шару и  озабоченная  мятежными  выступлениями  в  Ирландии  и  среди
покоренных рас. Она подарила  этим  покоренным  расам  папиросы,  башмаки  и
котелки, крикет, скачки,  дешевые  револьверы,  керосин,  фабричную  систему
производства, грошовые листки на  английском  и  местных  языках,  недорогие
университетские дипломы, мотоциклеты и трамваи. А кроме  того,  она  создала
целую литературу, проповедовавшую презрение к покоренным расам, и сделала ее
вполне доступной для них, и пребывала в уверенности, что все эти стимулы  не
вызовут никакой реакции,  потому  что  однажды  кто-то  написал  -  "дряхлый
восток"; и еще потому, что Киплинг вдохновенно сказал:

     О, запад есть запад, восток есть восток -
     И им не сойтись никогда.

     Но вопреки этому в Египте, Индии и других подвластных Британии  странах
вырастали новые поколения,  ненавидевшие  угнетение,  энергичные,  активные,
мыслившие по-новому. Правящие классы Великобритании очень медленно усваивали
новый взгляд на покоренные расы как на  пробуждающиеся  народы;  их  усилиям
удержать империю от распада очень мешало необычайное  легкомыслие,  с  каким
миллионы  Бертов  Смоллуейзов  отдавали  свои  голоса  на  выборах,   и   то
обстоятельство, что темнокожие  "собратья"  Смоллуейзов  в  колониях  все  с
меньшим почтением  относились  к  раздражительным  чиновникам.  Дерзость  их
превосходила все границы - они больше не выкрикивали угрозы и  не  швырялись
камнями, они цитировали чиновникам Бернса, Милля и Дарвина и брали над  ними
верх в спорах.
     Еще  миролюбивее  Британской  империи  была  Франция  и  ее   союзники,
латино-романские страны; эти государства вооружались, но не хотели войны и в
вопросах социальных и политических стояли  во  главе  западной  цивилизации.
Россия  была   державой   миролюбивой   поневоле:   раздираемая   на   части
революционерами и реакционерами, из которых никто не был  способен  провести
социальные  преобразования,  она  гибла  в  хаосе  непрерывной  политической
вендетты.  Хрупкая  независимость  малых  государств,   стиснутых   великими
державами, все  время  висела  на  волоске,  и  они  вооружались,  насколько
позволяли им средства и возможности.
     В результате в каждой стране все  больше  энергичных,  одаренных  людей
отдавало свои таланты изобретению средств нападения или  защиты,  все  более
совершенствуя механизм войны, пока международная напряженность  не  достигла
критической  точки.  И   каждое   государство   старалось   сохранить   свои
приготовления в секрете, иметь в запасе совсем новое оружие и в то же  время
разведать  тайны  своих  соперников  и  опередить  их.  Страх  перед  новыми
открытиями мучил  патриотическое  воображение  народов.  То  распространялся
слух, что  англичане  обзавелись  сверхмощными  пушками,  то  Франция  якобы
изобрела невидимую  винтовку,  то  у  японцев  появлялось  новое  взрывчатое
вещество, а у американцев - подводная лодка, против  которой  бессильны  все
броненосцы. И каждый раз вспыхивала паника: это война!
     Все силы государств, все их помыслы были отданы войне, и в то же  время
основная масса их граждан слагалась из людей  толпы,  а  более  непригодного
материала для войны -  и  в  умственном,  и  в  моральном,  и  в  физическом
отношении - никогда еще не бывало и, если нам будет  позволено  предсказать,
никогда не будет. В этом и заключался  парадокс  того  времени.  История  не
знала другой такой эпохи. Машина войны, военное искусство менялись буквально
с каждым десятилетием и становились  все  совершеннее,  люди  все  меньше  и
меньше годились для войны. А ее все не было.
     Но наконец она разразилась. Она явилась неожиданностью  для  всех,  ибо
истинные причины ее были скрыты. Отношения между  Германией  и  Соединенными
Штатами давно уже обострились из-за резких разногласий по вопросу о  тарифах
и двусмысленной позиции Германии в отношении доктрины Монро, а между Японией
и Соединенными  Штатами  не  прекращался  конфликт  из-за  статуса  японцев,
проживающих в Америке. Но все это были давнишние споры. Как теперь известно,
решающим явилось то обстоятельство, что  Германия  усовершенствовала  машину
Пфорцгейма  и  поэтому  могла  создать  быстроходный,   хорошо   управляемый
воздушный корабль. Германия  в  этот  период  была  наиболее  организованной
державой мира  -  лучше  остальных  приспособленной  для  быстрых  и  тайных
действий, располагающей средствами самой современной науки, опирающейся,  на
превосходный  государственный  аппарат.  Она  знала  свои  сильные  стороны,
преувеличивала их  и  поэтому  относилась  презрительно  к  тайным  замыслам
соседей. Быть может, именно из-за этой самоуверенности система  ее  шпионажа
несколько ослабела. Кроме того, давняя  привычка  действовать  бесцеремонно,
напролом, тоже немало способствовала такой ее позиции в международных делах.
Появление нового оружия  внушало  ее  правителям  твердую  уверенность,  что
пришел ее час - снова наступил в истории прогресса  момент,  когда  Германия
держит в руках оружие, которое определит исход битвы.  Она  нанесет  удар  и
победит, пока остальные еще только занимаются экспериментами в воздухе.
     И прежде всего следовало молниеносно ударить по  Америке,  по  наиболее
вероятному сопернику. Было известно, что Америка  уже  располагает  довольно
надежной летательной машиной, созданной на основе модели  братьев  Райт,  но
считалось, что вашингтонское военное министерство еще не приступило  всерьез
к созданию воздушного флота. И надо было нанести удар, прежде чем  оно  этим
займется.  Франция  имела  довольно  много  тихоходных   воздухоплавательных
аппаратов - некоторые были построены еще в 1908 году и,  конечно,  не  могли
соперничать с новейшими типами воздушных кораблей. Они  предназначались  для
воздушной разведки на восточной границе, и небольшие размеры не позволяли им
поднимать в воздух более двадцати человек без оружия и припасов, а  скорость
этих машин не превышала сорока миль в час. Великобритания, видимо,  все  еще
торговалась в  приступе  скупости  и  не  спешила  приобрести  замечательное
изобретение Баттериджа, верного рыцаря ее империи. Значит, и  Великобританию
еще несколько месяцев по крайней мере можно было не  брать  в  расчет.  Азия
никак себя не проявляла. Немцы объясняли это тем, что желтая раса вообще  не
способна что-либо изобрести. А других серьезных соперников не было.
     - Теперь или никогда, - заявляли немцы, - теперь или никогда  мы  можем
захватить воздух, как некогда англичане захватили моря! Пока  остальные  еще
только ищут и занимаются опытами.
     Немцы готовились энергично, продуманно  и  тайно,  и  план  у  них  был
превосходный. Насколько им было известно, только  Америка  представляла  для
них серьезную опасность; Америка, которая теперь  стала  главным  соперником
Германии  в  торговле  и  преграждала  путь   к   расширению   ее   империи.
Следовательно,  Америке  должен  быть  незамедлительно  нанесен  удар.   Они
перебросят через Атлантический океан по  воздуху  большие  силы  и  разобьют
застигнутую врасплох соперницу.
     Если   считать,   что   сведения,   которыми   располагало   германское
правительство, были верны, операция эта была хорошо продумана  и  имела  все
шансы на успех. Было вполне возможно сохранить  все  в  тайне  до  последней
минуты. Воздушные корабли и летательные машины совсем не то, что броненосцы,
для  постройки  которых  требуется  года  два.   Если   имеются   заводы   и
квалифицированные рабочие, то за несколько недель  можно  построить  великое
множество летательных аппаратов. Если  создать  необходимые  парки  и  цеха,
можно  заполнить  все  небо  воздушными  кораблями  и  "драхенфлигерами".  И
действительно, когда пробил час, они заполонили небо, словно  поднявшиеся  с
нечистот мухи, как едко выразился один французский писатель.
     Нападение на Америку было только первым ходом в этой  гигантской  игре.
Сразу же после вылета первого флота воздушные парки должны были приступить к
сборке и наполнению газом  кораблей  второго  воздушного  флота,  с  помощью
которого предстояло парализовать  Европу,  многозначительно  маневрируя  над
Лондоном,   Парижем,   Римом,   Санкт-Петербургом   и   другими   столицами,
нуждающимися в моральном  воздействии.  Полнейшая  внезапность  должна  была
ошеломить мир и подчинить его Германии. Просто поразительно, до чего  близки
были    к    осуществлению     эти     грандиозные     планы,     выношенные
холодно-романтическими умами.
     Роль Мольтке в этой  войне  в  воздухе  принадлежала  фон  Штеренбергу,
однако император, пребывавший в нерешительности, принял этот план только под
влиянием странного и жестокого романтизма  принца  Карла  Альберта.  Главным
персонажем этой мировой драмы воистину был принц Карл Альберт - знамя партии
Германской  империи,  воплощение  идеалов  новой,  "рыцарственной",  как  ее
называли,  аристократии,  которая  возникла  после  низвержения  социализма,
погубленного внутренними раздорами, недостатком дисциплины и сосредоточением
богатств в руках нескольких влиятельных  семейств.  Подобострастные  льстецы
сравнивали Альберта с Черным Принцем, с Алкивиадом и молодым Цезарем. Многим
он  казался  воплощением   сверхчеловека   Ницше   -   высокий,   белокурый,
мужественный и великолепный в своем презрении к морали. Первым его подвигом,
повергшим в изумление Европу и едва не  вызвавшим  вторую  Троянскую  войну,
было похищение норвежской принцессы  Елены,  на  которой  он  затем  наотрез
отказался  жениться.  А  потом  последовала  женитьба  на   Гретхен   Красе,
швейцарской девушке изумительной красоты. А потом он спас, едва не  погибнув
сам, трех портных, чья лодка перевернулась близ Гельголанда. За это, а также
за победу, одержанную в гонках над американской яхтой "Дефендер",  император
простил принца и сделал его командующим новыми воздушными  силами  Германии.
Принц с необыкновенной энергией занялся их усовершенствованием,  чтобы,  как
он выразился, дать Германии сушу, море и  небо.  Национальное  стремление  к
завоеваниям нашло в нем самого ярого  сторонника