зы?
     Он еще раз поглядел вниз.
     - А может, это Голландия? Или Люксембург?  Или  Лотарингия?  Почем  мне
знать! А это еще что за штуковина?  Вроде  бы  печи  для  обжига  кирпича...
Богатая страна...
     Аккуратность пейзажа подала ему благой пример.
     - Прежде всего приведем себя в порядок...
     Берт решил подняться немного выше, избавиться от парика (голове от него
уже стало жарко) и привести себя в порядок. Он выбросил мешок с балластом и,
к своему изумлению, стремительно понесся вверх.
     - Ах, черт! - вырвалось у мистера Смоллуейза. - Перестарался я  с  этим
балластом. И когда я  теперь  снова  спущусь?..  Завтракать  уж,  во  всяком
случае, придется на борту.
     Было тепло, и Берт снял шапку, потом парик и недолго думая выбросил его
за борт. В ответ стрелка статоскопа резко качнулась к "Montee".
     - Эта проклятая штука прыгает вверх, стоит только бросить за борт  хоть
взгляд! - заметил Берт и решительно взялся за корзинку  с  провизией.  Среди
всего  прочего  он  нашел  несколько  жестянок  жидкого  какао  с  подробной
инструкцией, как  их  открывать,  и  незамедлительно  ею  воспользовался.  В
обозначенных местах он проделал в дне банки  ключом  дырочки,  и  она  сразу
стала нагреваться. Вскоре он уже еле держал ее  в  руках.  Тогда  он  вскрыл
банку с другого конца - какао чуть ли не кипело без всякой помощи спичек или
огня. Это давнишнее изобретение было Берту неизвестно.  Он  достал  ветчину,
хлеб и мармелад и отлично позавтракал.
     Солнце начинало припекать. Берт сбросил пальто и  вспомнил,  что  ночью
слышал какое-то шуршание. Он снял жилет и внимательно его осмотрел.
     - Если я вспорю его, старина Баттеридж не очень-то обрадуется.
     Но после недолгого колебания он все же отпорол подкладку.  И  обнаружил
то, чего недоставало, - чертежи боковых вращающихся плоскостей,  от  которых
зависела устойчивость машины в воздухе.
     Какой-нибудь  наблюдательный  ангел  мог  заметить,  что  после  своего
открытия Берт долго сидел в глубокой задумчивости. Потом, придя к  какому-то
решению, он встал, взял распоротый, выпотрошенный жилет  и  швырнул  его  за
борт - жилет стал,  кружась,  медленно  падать  и  наконец  обрел  покой,  с
удовольствием шлепнувшись на физиономию какого-то немецкого  туриста,  мирно
спавшего у обочины дороги близ Вильдбада. Шар благодаря этому  поднялся  еще
выше, нашему воображаемому ангелу наблюдать стало еще удобнее, и он  мог  бы
увидеть, как мистер Смоллуейз распахнул  свой  пиджак  и  жилет,  расстегнул
рубашку, отстегнул воротничок, сунул руку  на  грудь  и  вырвал  собственное
сердце, а если и не сердце, то все равно что-то большое  и  ярко-красное.  И
если б наш небесный наблюдатель, переборов дрожь  неземного  ужаса,  получше
рассмотрел вблизи красный предмет, то обнаружил бы один  из  самых  заветных
секретов Берта, одну из  сильнейших  его  слабостей:  то  был  нагрудник  из
красной бумазеи, одно  из  тех  мнимоцелебных  средств,  которые  наряду  со
всякими пилюлями и микстурами заменили протестантам  ладанки  и  изображения
святых. Берт всегда носил этот нагрудник, ибо  одним  из  сладостнейших  его
заблуждений, внушенных  ему  за  шиллинг  предсказателем  из  Маргета,  была
твердая уверенность, что у него слабая грудь.
     Он расстегнул свой талисман, подпорол перочинным ножом  шов  и  засунул
обнаруженные чертежи между двумя слоями бумазеи. Потом с торжественным видом
человека, сделавшего в жизни решительный шаг, взял зеркальце  для  бритья  и
складной полотняный  тазик  Баттериджа  и  привел  в  порядок  свой  костюм.
Застегнул  пиджак,  забросил  на  плечо  белую  простыню  дервиша   пустыни,
ополоснул лицо и руки, побрился,  снова  надел  шапку  и  пальто  и,  весьма
освеженный  всеми  упомянутыми  процедурами,  стал  обозревать  места,   над
которыми пролетал.
     Зрелище было действительно великолепное. И даже если оно не было  таким
необычным и величественным, как залитая солнцем облачная  панорама,  которую
Берт видел накануне, то, во всяком случае, казалось несравненно  интереснее.
Прозрачный воздух, совсем чистое, если не считать нескольких облачков на юге
и западе, небо. Местность была холмистая, кое-где виднелись еловые рощицы  и
голые склоны.  Но  зато  повсюду  были  разбросаны  фермы;  холмы  прорезали
глубокие овраги, где вились речки,  перегороженные  плотинами  электрических
станций. Тут и там виднелись веселые деревеньки, и в каждой над островерхими
крышами поднималась колокольня, выделявшаяся своей формой, а рядом  -  шпиль
беспроволочного телеграфа. Кое-где виднелись большие замки с парками.  Вдоль
белых дорог шагали красные и белые  телеграфные  столбы  -  самая  приметная
черта ландшафта. Попадались обнесенные оградой сады, риги, длинные амбары  и
молочные  фермы  с  электрической  дойкой.   На   склонах   холмов   паслись
многочисленные стада. Кое-где Берт замечал железнодорожные  насыпи  (по  ним
теперь шел монорельс), нырявшие в туннели и пересекавшие дамбы, и  порой  до
него доносился гул поездов. Все  было  крошечное,  но  вырисовывалось  очень
отчетливо. Раза два Берт  заметил  пушки  с  солдатами  и  вспомнил  военные
приготовления, которые он видел в день их загородной прогулки, однако ничего
необычного в этих приготовлениях он не усмотрел и не понимал,  что  означают
отдельные  пушечные  выстрелы,  слабые  раскаты  которых  время  от  времени
достигали его слуха.
     - Хотел бы я знать, как бы это мне спуститься, - сказал Берт,  летевший
на высоте десяти тысяч футов, и стал усиленно дергать  за  красный  и  белый
шнуры, но без результата. Затем он  проверил  запасы  провизии.  На  большой
высоте у него разыгрался зверский аппетит,  и  он  счел  разумным  разделить
провиант на порции. Ведь кто знает, может, ему придется  пробыть  в  воздухе
еще с неделю.
     Сначала гигантская панорама, развертывавшаяся  внизу,  была  нема,  как
нарисованная картина. Но по мере того, как угасал день, газ медленно вытекал
из шара, и он стал  понемногу  снижаться.  Все  более  четко  вырисовывались
предметы, можно было уже разглядеть людей, Берт  различал  гудки  и  свистки
паровозов и автомобилей; рев  скотины,  пение  горнов  и  звон  литавров  и,
наконец, человеческие голоса. Гайдроп стал опять волочиться по земле, и Берт
решил сделать попытку приземлиться. Когда канат касался проводов,  волосы  у
Берта становились от электричества дыбом, один раз его даже ударило током, и
вокруг корзины затрещали искры. Но во время путешествия чего не бывает.  Все
его мысли были заняты одним -сбросить подвешенный к кольцу железный якорь.
     Первая попытка  не  увенчалась  успехом,  возможно,  потому,  что  Берт
неудачно выбрал место для посадки. Шар должен опускаться на открытом  пустом
месте, а он выбрал место людное. Берт принял решение  внезапно,  не  обдумав
все  как  следует.  Медленно  пролетая  над  долиной,  Берт  увидел  впереди
удивительно привлекательный городок - островерхие крыши,  высокий  церковный
шпиль, зелень деревьев,  городская  стена  с  красивыми  широкими  воротами,
выходившими на обсаженную деревьями широкую проезжую дорогу. Провода и линии
со всей округи устремлялись в городок, словно в гости на  угощение.  Городок
казался необыкновенно мирным, уютным и к тому же весело  пестрел  множеством
флагов. По дороге в город и из него двигались  крестьяне  -  кто  в  больших
двуколках, кто пешком, иногда проносился вагон монорельса,  а  за  пределами
городка около станции монорельса бойко торговали палатки небольшой  ярмарки.
Берту местечко  это  показалось  восхитительным  -  обжитым,  гостеприимным,
приветливым. Он летел низко над деревьями, держа наготове якорь  и  готовясь
бросить его в самом людном месте, воображение рисовало ему, как  он  вот-вот
окажется внизу - необычайный, невероятно интересный для всех гость.
     Он  представлял  себе,  как  будет  совершать  чудеса,   объясняясь   с
восхищенными поселянами с помощью  жестов  и  произнося  наугад  иностранные
слова...
     И вот тут-то начались всяческие злоключения.
     Толпа еще не поняла,  что  над  деревьями  появился  воздушный  шар,  а
гайдроп натворил уже немало бед. Какой-то пожилой и,  вероятно,  подвыпивший
крестьянин в блестящей черной шляпе,  с  большим  красным  зонтом  в  руках,
первым увидел  волочившийся  по  земле  канат  и  воспылал  буйным  желанием
уничтожить его. С грозными  воплями  крестьянин  ринулся  за  врагом.  Канат
пересек дорогу, окунулся  в  чан  с  молоком  на  каком-то  прилавке,  потом
хлестнул  своим  молочным  хвостом  по  фабричным  работницам,  сидевшим   в
задержавшемся перед городскими воротами  грузовике.  Они  громко  завизжали.
Прохожие посмотрели вверх  и  увидели  Берта,  который,  как  ему  казалось,
приветливо с ними раскланивался, но они сочли его  жесты  оскорбительными  -
ведь не стали бы работницы вопить  просто  так.  Тут  корзина  задела  крышу
сторожки, сломала флагшток, исполнила мелодию  на  телеграфных  проводах,  и
один из них,  оборвавшись,  хлестнул  по  толпе,  как  бич,  что  отнюдь  не
способствовало ее умиротворению. Берт чуть не  вывалился  вниз  головой,  но
вовремя ухватился за стропы.  Два  молодых  солдата  и  несколько  крестьян,
выкрикивая что-то очень нелестное и  потрясая  кулаками,  бросились  за  ним
вдогонку, но тут шар скрылся за городской стеной.  Ничего  себе  восхищенные
поселяне!
     Воздушный шар сразу как-то  легкомысленно  подпрыгнул,  как  случается,
когда, коснувшись земли, он утрачивает часть своего веса, и Берт очутился на
запруженной крестьянами и солдатами улице, выходившей на  рыночную  площадь.
Волна недоброжелательства катилась за ним следом.
     - Якорь! - сказал Берт, а затем с некоторым опозданием  крикнул:  -  Эй
вы, tetes! {Головы! (франц.)} Tetes! Слышите! Черт...
     Якорь загремел по крутой крыше, обрушив вниз  град  разбитой  черепицы,
качнулся над улицей под общие вопли и крики  и  с  ужасающим  звоном  разбил
зеркальную витрину. Шар перекатывался с боку на бок, и корзину кидало во все
стороны, но якорь ни за что не зацепился. Он тут  же  выскочил  из  витрины,
подцепив одной лапой детский стульчик с таким видом, будто долго и тщательно
выбирал, что взять, а следом выбежал взбешенный продавец.  Подняв  в  воздух
свою добычу, якорь  под  гневный  рев  толпы  медленно  раскачивался,  будто
мучительно соображая, что же делать дальше,  и,  наконец,  словно  в  порыве
вдохновения, ловко сбросил стульчик на  голову  крестьянке,  торговавшей  на
рынке капустой.
     Теперь уже все видели шар. Кто старался  увернуться  от  якоря,  кто  -
поймать гайдроп. Якорь, как маятник, пронесся над толпой,  и  все  бросились
врассыпную, а он опять коснулся земли, хотел подцепить какого-то толстяка  в
синем костюме и соломенной шляпе, но промахнулся; выбил козлы из-под лотка с
галантереей;  заставил  ехавшего  на  велосипеде  солдата  подпрыгнуть,  как
альпийская серна; затем ненадолго пристроился между задними ногами  овцы,  и
она судорожно дергалась, стараясь высвободиться, пока он наконец надежно  не
зацепился за каменный крест посреди площади и не положил ее у его  подножия.
Шар дернулся и замер. Через мгновение десятки  рук  ухватились  за  канат  и
стали тянуть его вниз. Тут Берт впервые почувствовал, что  над  землей  дует
свежий ветер.
     Несколько секунд Берт с трудом сохранял равновесие  -  корзину  страшно
качало - и, глядя  на  разъяренную  толпу,  старался  собраться  с  мыслями.
Неблагоприятный поворот событий чрезвычайно его удивил. Неужели эти люди и в
самом деле так разозлились? Все до единого бросали на него гневные  взгляды.
Его появление, по-видимому, никого не заинтересовало и  не  обрадовало.  Все
кричали, словно проклиная его, - волнение походило на мятеж. Какие-то люди в
великолепных мундирах и треуголках тщетно  старались  утихомирить  толпу.  В
воздухе мелькали кулаки и палки. А когда Берт увидел,  что  какой-то  парень
бросился к возу с сеном и выхватил оттуда острые  вилы,  а  одетый  в  синий
мундир солдат снял с себя пояс, он окончательно уверился в том, что  городок
этот не слишком удачное место для приземления.
     Он тешил себя мечтой, что его встретят как героя. Теперь он убедился  в
своей ошибке.
     Берта отделяло от толпы всего десять футов, когда он  наконец  решился.
Оцепенение прошло. Он вскочил на скамью  и,  рискуя  свалиться,  отвязал  от
кольца якорь, а потом отцепил и гайдроп. Увидев, что якорь летит вниз, а шар
рванулся ввысь, толпа злобно взревела, и что-то просвистело над ухом Берта -
потом он решил, что это была репа.  Канат  последовал  за  якорем,  и  толпа
словно провалилась вниз. С невообразимым треском шар налетел на  телеграфный
столб, и Берт обмер - сейчас провода  замкнутся  и  произойдет  взрыв,  либо
лопнет шелковая оболочка шара, или стрясется то и другое  сразу.  Но  судьба
по-прежнему хранила Берта.
     Через  секунду  он  сидел,  съежившись,  на   дне   корзины,   а   шар,
освободившись от тяжести якоря и двух канатов, снова несся ввысь.  Когда  же
Берт наконец посмотрел вниз, городок уже стал совсем крошечным  и  вместе  с
остальной южной Германией непрестанно вращался вокруг  корзины,  по  крайней
мере так казалось Берту.
     Привыкнув к вращению шара, Берт решил,  что  это  даже  весьма  удобно:
можно было все видеть, не двигаясь с места.

     - 5 -

     Погожий летний день 191... года уже клонился к вечеру (если  мне  будет
позволено прибегнуть к обороту, некогда столь любимому читателями  покойного
Джорджа   Джеймса),   когда   в   небе   можно   было   увидеть    одинокого
воздухоплавателя,  пришедшего  на  смену  одинокому  всаднику   классических
романов, который пересекал Франконию, двигаясь на  северо-восток  на  высоте
около одиннадцати тысяч футов и  продолжая  медленно  вращаться.  Свесившись
через  край  корзины,  воздухоплаватель  в   страшном   смятении   обозревал
проплывавшую под ним местность, а губы его беззвучно бормотали: "Стрелять  в
человека... да я бы там охотно приземлился, если бы знал, как это  сделать".
С борта корзины свешивалось одеяние "дервиша пустыни" - белый  флаг,  тщетно
просивший о милосердии. Теперь уже воздухоплаватель  окончательно  убедился,
что страну, проплывавшую под ним, населяли совсем не простодушные  поселяне,
как он воображал  утром,  дремотно  не  ведающие  о  его  полете,  способные
удивиться при его внезапном  появлении  и  встретить  его  с  благоговением.
Наоборот, его появление вызвало только  злую  досаду,  а  курс,  который  он
выбрал, - сильнейшее раздражение. Но курс ведь выбирал не он, а владыка неба
-  ветер.  Снизу  долетали  таинственные  голоса,  на  всевозможных   языках
выкрикивали  через  рупоры  непонятные  слова.  Какие-то  должностные   лица
подавали  ему  сигналы,  размахивая  руками  и  флагами.  Смысл  большинства
долетавших до Берта  фраз,  произносимых  на  гортанном  ломаном  английском
языке, сводился к одному: "Спускайтесь - не то мы будем стрелять".
     - Прекрасно, - сказал Берт, - да только как спуститься?
     Затем по нему выстрелили, но  промахнулись.  Стреляли  шесть-семь  раз,
одна пуля просвистела так, будто треснул  разорвавшийся  шелк,  и  Берт  уже
готов был полететь камнем вниз. Но либо  они  нарочно  стреляли  мимо,  либо
промахнулись - все вокруг было цело,  если  не  считать  его  разлетевшегося
вдребезги мужества.
     Теперь, правда, наступила передышка, но Берт понимал, что это в  лучшем
случае всего лишь антракт, и старался обдумать свое положение.
     Между делом он перекусил пирогом, запивая его горячим кофе и все  время
с тревогой поглядывая вниз. Вначале он приписал все возраставший  интерес  к
его полету неудачной  попытке  приземлиться  в  очаровательном  городке,  но
теперь ему  становилось  ясно,  что  его  появление  встревожило  отнюдь  не
гражданское население, а военные власти.
     Берт невольно играл мрачную таинственную  роль  -  роль  международного
шпиона. Он наблюдал совершенно секретные вещи. Он не более,  не  менее,  как
нарушил планы могущественной Германской империи, он ворвался в самое  сердце
"Welt-Politik" {"Мировая  политика"  (нем.)  -  название  внешней  политики,
проводившейся Вильгельмом II.}; шар, против воли Берта, увлекал его к месту,
скрывавшему величайшую  тайну  Германии,  -  к  секретному  парку  воздушных
кораблей,  который  с  неимоверной  быстротой  рос  во  Франконии,   где   в
глубочайшей тайне  воплощались  в  жизнь  великие  изобретения  Ханштедта  и
Штосселя, чтобы,  опередив  все  другие  нации,  Германия  получила  в  свое
распоряжение колоссальный воздушный флот, а с ним и власть над миром.
     Немного  погодя,  прежде  чем  Берта  наконец  подстрелили,  он  увидел
освещенное неярким  вечерним  солнцем  громадное  пространство,  где  кипела
секретная работа  и  где  лежали  похожие  на  пасущихся  чудовищ  воздушные
корабли. На территории парка, тянувшейся на север  сколько  хватал  глаз,  в
строгом порядке располагались нумерованные ангары,  газгольдеры,  казармы  и
склады, соединенные линиями монорельса, но нигде не было  видно  ни  единого
провода.  Всюду  виднелись  черно-бело-желтые  цвета  Германской  империи  и
простирали свои крылья черные  орлы.  Но  и  без  этого  можно  было  узнать
Германию - по необычайной и  всепроникающей  аккуратности.  Внизу  виднелось
множество солдат -  одни,  в  бело-серой  рабочей  форме,  копошились  около
воздушных  кораблей,  другие,  в  темно-серой  форме,  занимались  учениями;
кое-где блестело золото парадных мундиров.
     Но Берта  больше  всего  заинтересовали  воздушные  корабли:  он  сразу
догадался, что накануне вечером видел именно три таких корабля,  когда  они,
воспользовавшись прикрытием облаков, производили учебные полеты.
     Они действительно очень походили на рыб. Ибо большие воздушные корабли,
которые Германия обрушила на Нью-Йорк во  время  своей  последней  отчаянной
попытки добиться мирового господства (прежде чем  человечеству  стало  ясно,
что господство над миром - лишь несбыточная мечта), были  прямыми  потомками
Цеппелина, пролетевшего в  1906  году  над  озером  Констанс,  и  дирижаблей
Лебоди, совершивших в 1907 и 1908 годах полеты над Парижем.
     Каркас немецких воздушных кораблей был сделан из стали  и  алюминия,  а
внешняя оболочка - из толстой, жесткой парусины, внутри  оболочки  помещался
резиновый резервуар  для  газа,  разделенный  поперечными  перегородками  на
множество отсеков - от пятидесяти до  ста.  Эти  герметические  отсеки  были
наполнены водородом. На нужной высоте корабль удерживался с помощью длинного
баллона из крепкого, пропитанного особой смолой шелка,  в  который  по  мере
надобности нагнетался воздух. Благодаря этому воздушный  корабль  становился
то легче, то тяжелее воздуха, а  потеря  веса  из-за  расхода  горючего  или
сброшенных бомб компенсировалась накачиванием воздуха в отсеки с  водородом.
В  конце  концов  получалась  сильно  взрывчатая  смесь;  но  все   подобные
изобретения  всегда  связаны   с   риском,   против   которого   принимаются
соответствующие предосторожности. Вдоль всего корпуса проходила стальная ось
- становой хребет корабля, - на конце которой находились машина и пропеллер;
команда и боеприпасы размещались в  широкой  головной  части.  Оттуда  же  с
помощью различных электрических приспособлений осуществлялось  и  управленце
необычайно мощной  машиной  типа  Пфорцгейм,  величайшим  триумфом  немецких
изобретателей. В остальные части корабля доступа для экипажа не  было.  Если
обнаруживалась  какая-либо  неполадка,  механики  пробирались  на  корму  по
веревочной лестнице, проходившей под самой  осью  каркаса,  или  по  проходу
через газовые  отсеки.  Два  горизонтальных  боковых  плавника  обеспечивали
боковую устойчивость корабля,  а  повороты  осуществлялись  с  помощью  двух
вертикальных плавников у носа, которые в обычном положении  были  прижаты  к
"голове"  и  оче