Герберт Уэллс.
    Война в воздухе


 Перевод гл. 1-5 Н.Высоцкой, гл. 6-11 и эпилог В.Ефановой и Н.Мироновой
 Герберт Уэллс. Собрание сочинений в 15 томах. Том IV. Москва, 1964
 OCR Кудрявцев Г.Г.


ГЛАВА 1

О ПРОГРЕССЕ И СЕМЕЙСТВЕ СМОЛЛУЕЙЗ

     - 1 -

     - А прогресс-то этот, -  сказал  мистер  Том  Смоллуейз,  -  идет  себе
вперед.
     - Вот уж не думал, что  так  и  дальше  пойдет,  -  сказал  мистер  Том
Смоллуейз.
     Это замечание мистер Смоллуейз сделал задолго до того, как  разразилась
война в воздухе. Он сидел на ограде в дальнем углу своего сада и  равнодушно
созерцал  знаменитые   банхиллские   газовые   заводы.   Над   сгрудившимися
газгольдерами  возникли  три  странных  предмета  -  маленькие,  колышущиеся
пузыри; они переваливались с  боку  на  бок,  становились  все  больше,  все
круглее - это  наполняли  газом  воздушные  шары,  на  которых  по  субботам
Южно-английский аэроклуб устраивал полеты.
     - Каждую субботу  взлетают,  -  сказал  сосед  Тома,  мистер  Стрингер,
владелец молочной лавки. - Еще только  вчера,  можно  сказать,  весь  Лондон
высыпал на улицу поглазеть на  летящий  воздушный  шар,  а  нынче  в  каждой
деревушке, что ни суббота, отправляются на прогулку,  то  бишь  взлетают  на
прогулку шары. Для газовых компаний прямо чистое спасение.
     - В прошлую субботу мне пришлось увезти с картошки три тачки  песку,  -
сказал мистер  Том  Смоллуейз.  -  Три  тачки!  Это  они  балласт  сбросили.
Несколько кустов сломали, а другие и вовсе засыпало.
     - Говорят, и дамы на них поднимаются!
     - Дамы, как бы не так,  -  отозвался  Том  Смоллуейз.  -  По-моему,  не
дамское это дело - разлетывать по воздуху да сыпать людям на  голову  песок,
как хотите, а я привык, что дамы ведут -себя по-другому.
     Мистер Стрингер одобрительно кивнул и некоторое время оба - теперь  уже
не равнодушно, а с осуждением - глядели на все больше раздувавшиеся шары.
     Мистер  Том  Смоллуейз,  по  роду  занятий  зеленщик,   питал   большое
пристрастие к садоводству, его женушка Джессика хлопотала в лавке -  словом,
волею судеб Том был создан для спокойной жизни. Но, к  несчастью  для  него,
судьба не даровала ему спокойной жизни - покоя  не  было.  Том  жил  в  мире
неудержимых, нескончаемых  перемен,  в  той  его  части,  где  перемены  эти
особенно  бросались  в  глаза.  Ненадежна  была  даже  земля,  которую   Том
возделывал: даже аренду на огород ему приходилось возобновлять  ежегодно,  и
огромная, заслонявшая солнце вывеска гласила, что  это  не  столько  огород,
сколько годный под застройку участок. Этот последний уголок  сельской  жизни
был обречен: со всех сторон наступало новое, городское. Том утешал себя  как
мог надеждой, что лучшие времена не за горами.
     - Вот уж не думал, что так и дальше пойдет, - повторял он.
     Престарелый отец мистера Смоллуейза помнил еще времена,  когда  Банхилл
был мирной кентской деревушкой. До пятидесяти лет он служил кучером  у  сэра
Питера  Боуна,  но  потом  пристрастился  к  спиртному,  воссел  на   козлах
станционного омнибуса и ездил так до семидесяти восьми лет, а затем удалился
на покой. Он грелся у очага, согбенный, старенький  кучер,  его  переполняли
воспоминания,  и  он  готов  был  излить  их  на  любого   неосмотрительного
пришельца. Он мог бы рассказать про  поместье  сэра  Питера  Боуна,  которое
давно исчезло, разделенное на участки и застроенное,  и  про  то,  как  этот
магнат заправлял всей сельской округой, пока  она  еще  была  сельской,  как
господа охотились да катались по дорогам в каретах, и какое там,  где  нынче
стоят газовый завод, было крикетное поле, и как появился Хрустальный Дворец.
Хрустальный Дворец находился в шести милях  от  Банхилла,  его  великолепный
фасад сверкал в лучах утреннего солнца, в полдень он выделялся на фоне  неба
четким голубым  силуэтом,  а  по  вечерам  позволял  всем  жителям  Банхилла
любоваться даровым фейерверком. Потом появилась железная  дорога,  и  виллы,
много вилл, и газовые заводы, и водопроводные станции,  и  огромное  скопище
уродливых домов для рабочих; затем  окрестности  осушили,  и  вода  ушла  из
Оттерберна, который превратился в отвратительную канаву;  затем  прибавилась
еще одна железнодорожная станция - Южный Банхилл;  появлялись  все  новые  и
новые  дома,  новые  лавки  и  новые  конкуренты,  магазины  с   зеркальными
витринами, государственные школы, твердые цены, автобусы, идущие  до  самого
Лондона, трамваи, велосипеды, автомобили, которых становилось все больше, и,
наконец, библиотека Карнеги.
     - Вот уж не думал, что так и дальше пойдет! -  говорил  Том  Смоллуейз,
выросший среди всех этих чудес.
     Однако все шло дальше. И с самого начала зеленная  лавка,  которую  Том
открыл в маленьком, уцелевшем с деревенских времен домике в конце Хай-стрит,
казалась какой-то пришибленной, словно ее кто-то выслеживал,  а  она  хотела
спрятаться. Когда Хай-стрит замостили,  улицу  выровняли,  и  теперь,  чтобы
попасть в лавку, приходилось спускаться по трем ступенькам. Том изо всех сил
старался  торговать  лишь  собственной,  превосходной,  хотя  и  не  слишком
разнообразной продукцией.  Но  прогресс  наступал,  затопляя  витрину  лавки
французскими  артишоками  и  баклажанами,  бананами,  диковинными   орехами,
грейпфрутами, манго и привозными яблоками  -  яблоками  из  штата  Нью-Йорк,
яблоками из Калифорнии, яблоками из Канады, яблоками из Новой Зеландии.
     - С виду они хороши, да только с английскими я их не сравню, -  говорил
Том.
     Автомобили, мчавшиеся на север и на юг,  становились  все  мощнее,  все
совершеннее, от них  было  все  больше  шуму  и  вони;  исчезли  запряженные
лошадьми фургоны - уголь  и  товары  теперь  доставляли  большие  грохочущие
грузовики, автобусы вытеснили омнибусы, даже  кентскую  клубнику  отправляли
ночью в Лондон на машинах, она тряслась и подпрыгивала,  вместо  того  чтобы
мерно покачиваться, и отдавала теперь прогрессом и бензином.
     И в дополнение ко всему Берт Смоллуейз обзавелся мотоциклетом...

     - 2 -

     Необходимо  пояснить:  Берт  был  прогрессивным  Смоллуейзом.  Прогресс
проник даже в кровь Смоллуейзов, и это красноречивее всего прочего  говорило
о его безжалостном напоре и неудержимости. Младший Смоллуейз,  еще  бегая  в
коротких штанишках, обнаружил уже известную предприимчивость и тягу ко всему
новому. Пяти лет он однажды пропал на целый день, и ему еще  не  исполнилось
семи, когда он едва не утонул в отстойнике новой водопроводной станции.  Ему
было десять, когда настоящий полицейский отобрал у него настоящий  пистолет.
И курить он научился совсем не как  Том  -  самодельные  трубки,  оберточная
бумага,  камыш  его  не  интересовали,  -  он  курил  американские  папиросы
"Мальчики Англии", пенни пачка.  Не  достигнув  и  двенадцати  лет,  он  уже
употреблял словечки, приводившие в ужас его папашу, предлагал пассажирам  на
станции поднести багаж, продавал банхиллскую "Уикли Экспресс" и, зарабатывая
таким  манером  больше  трех  шиллингов  в  неделю,  тратил  их  на  покупку
иллюстрированных  юмористических  журнальчиков,  на  папиросы  и  на  прочие
атрибуты приятной и просвещенной жизни.  Однако  все  это  не  мешало  Берту
получить  классическое  образование,  ввиду  чего  он  в  поразительно  юном
возрасте достиг седьмого класса начальной школы. Я упомянул обо  всем  этом,
чтобы вам стало ясно, что представлял собой этот Берт.
     Он был на шесть лет моложе брата,  и  одно  время  Том  попытался  было
использовать его в своей зеленной лавке, когда на двадцать втором году жизни
женился на  тридцатилетней  Джессике,  служанке,  сумевшей  скопить  немного
деньжат. Однако Берт был не из тех, кого можно использовать. Он  терпеть  не
мог копаться в земле, а  когда  ему  поручали  доставить  заказчику  корзину
зелени, в нем просыпался инстинкт  кочевника,  и  он  отправлялся  шататься:
корзина становилась вьюком, Берта не смущал ее вес  и  нимало  не  заботило,
куда ее надо доставить - до места назначения он никогда  не  добирался.  Мир
был полон чудес, и он блуждал в поисках их с корзиной в руке.  Так  что  Том
разносил свои товары самолично, а Берту старался подыскать хозяина,  который
не  ведал  бы  о  поэтических  наклонностях  братца.  Одно  за  другим  Берт
перепробовал  множество  всяких  занятий:  был  сторожем   в   галантерейном
магазине, рассыльным аптекаря, слугой доктора, младшим помощником газовщика,
надписывал адреса на конвертах, побывал подручным  у  молочника,  мальчиком,
прислуживающим  игрокам  в  гольф,  и,  наконец,  поступил  в   велосипедную
мастерскую. Тут, вероятно, он наконец и сумел  удовлетворить  снедавшую  его
жажду прогресса. Хозяин его, некий Грабб, молодой человек  с  душой  пирата,
мечтавший изобрести и запатентовать новую  цепную  передачу,  днем  ходил  с
перемазанной физиономией, а по вечерам развлекался в мюзик-холле; он казался
Берту истым аристократом духа. Он  давал  напрокат  самые  грязные  и  самые
ненадежные во всей Южной  Англии  велосипеды  и  с  большим  жаром  отвергал
претензии недовольных клиентов. Они с Бертом прекрасно поладили. Берт  вошел
во вкус и стал сущим циркачом - он мог миля за милей катить  на  велосипеде,
который подо мной или под вами в  мгновение  ока  развалился  бы  на  части;
покончив с дневными делами, он стал мыть лицо  и  иногда  даже  шею,  лишние
деньги тратил на всякие необыкновенные галстуки и воротнички, на папиросы  и
на изучение стенографии в Банхиллском институте.
     Изредка он заходил  к  брату  и  при  этом  так  элегантно  выглядел  и
изъяснялся, что Том с  Джессикой,  вообще  склонные  почитать  всех  и  вся,
взирали на него совсем уж сверхпочтительно.
     - Наш Берт от времени не отстает, - говорил  Том  жене.  -  Много  чего
знает.
     - Только бы не слишком много, - отзывалась  Джессика,  убежденная,  что
каждый должен помнить свое место.
     - Время-то мчится вперед, -  говорил  Том.  -  Взять  хоть  новый  сорт
картошки да еще наш, английский. Если так пойдет дальше, уже в марте  копать
придется. Таких времен я еще не видывал. Заметила, какой вчера  был  на  нем
галстук?
     - Он ему, Том, совсем не к лицу. Это же галстук для джентльмена. А  ему
он - как корове седло. Ну совсем не подходит.
     А потом Берт завел себе  костюм,  кепи,  значок  и  все,  что  положено
велосипедисту. И тем,  кто  видел,  как  Берт  с  Граббом,  припав  к  рулю,
изогнувшись дугой, мчатся в Брайтон (или возвращаются  оттуда),  становилось
ясно что порода Смоллуейзов способна на многое!
     Время мчалось вперед!
     Старик Смоллуейз по-прежнему сидел у огня и бубнил  о  величии  прежних
дней, о старом сэре Питере, который,  когда  сам  правил  лошадьми,  успевал
съездить в Брайтон и обратно за двадцать восемь  часов,  о  белых  цилиндрах
старого сэра Питера, о леди Боун, которая ступала по земле лишь когда гуляла
в саду, о знаменитых состязаниях боксеров в Кроули. Он  толковал  о  красных
охотничьих куртках и кожаных штанах, о лисицах, водившихся в  долине  Ринга,
там, где Совет графства устроил теперь приют для умалишенных,  о  кринолинах
леди Боун. Никто не  слушал  его.  В  мире  народился  абсолютно  новый  тип
джентльмена - джентльмена, обладавшего отнюдь  не  джентльменской  энергией,
джентльмена в запыленной кожаной куртке, защитных очках и кепи, джентльмена,
который  распускал  вокруг  вонь,  стремительного  нарушителя   спокойствия,
который без конца носился по дорогам, стремясь вырваться из  клубов  пыли  и
вони, им  же  самим  поднимаемых.  А  его  дама  -  насколько  ее  удавалось
разглядеть жителям Банхилла, - обветренная богиня, как цыганка, свободная от
пут утонченности, была не одета, а скорее упакована  для  транспортировки  с
громадной скоростью.
     И  Берт  рос,  обуреваемый  идеалами  скорости  и  предприимчивости,  и
мало-помалу стал чем-то вроде механика, специалиста по велосипедам, из  тех,
что, колупая ногтем эмаль, небрежно роняют: а ну-ка взглянем, что там у вас?
Даже  гоночный  велосипед  с  передачей  сто  на  двадцать  его  не   вполне
удовлетворял. И одно время он изнывал, делая двадцать миль в час на дорогах,
где пыли и механического транспорта становилось  все  больше  и  больше.  Но
наконец-то он скопил  достаточно,  и  настал  его  час.  Система  продажи  в
рассрочку  позволила  преодолеть  недостаточность   финансов,   и   в   одно
прекрасное, незабываемое воскресное утро Берт  вывел  свое  приобретение  из
мастерской на дорогу. Он взобрался на него  с  помощью  не  скупившегося  на
советы Грабба и, затарахтев, исчез в сизой дымке истерзанного шинами  шоссе,
своей персоной добровольно увеличив опасности, портящие  прелесть  жизни  на
юге Англии.
     - В Брайтон покатил! - воскликнул старик Смоллуейз, с неодобрением,  но
и не без гордости наблюдавший за действиями своего  младшего  сына  из  окна
гостиной, расположенной над зеленной лавкой. - В его-то годы  я  сроду  и  в
Лондоне не был, не забирался южнее Кроули - только там  и  бывал,  куда  мог
добраться пешком. Да и никто никуда не ездил. Кроме господ, конечно. А нынче
все куда-то несутся. Вроде  как  вся  страна  в  тартарары  летит.  Как  еще
назад-то ворочаются! Тоже мне - в Брайтон покатил! А не охота ли кому купить
пару лошадок?
     - Про меня вы, папаша, не можете сказать, что я  бывал  в  Брайтоне,  -
заметил Том.
     - И нечего про это думать, - резко добавила Джессика,  -  шататься  бог
знает где да сорить деньгами.

     - 3 -

     На какое-то время великие  возможности  мотоциклета  совсем  заворожили
Берта, и он не заметил, что неугомонную  душу  человека  влечет  уже  что-то
совершенно новое. От его внимания ускользнуло, что вслед  за  велосипедом  и
автомобиль, утрачивая  романтику  риска,  стал  обычным  надежным  средством
передвижения. И весьма примечательно, как ни  странно,  что  первым  заметил
нарождавшееся новшество Том. Но возня в  огороде  частенько  заставляла  его
поглядывать на небо, под боком у него  были  банхиллские  газовые  заводы  и
Хрустальный Дворец, откуда то и дело взлетали воздушные шары, и в довершение
всего песок, который начал сыпаться на его картошку,  -  все  это  заставило
тугодума  Тома  осознать  тот  факт,  что  Богиня  Перемен   обратила   свою
неугомонную пытливость  к  небу.  Начиналось  первое  грандиозное  увлечение
воздухоплаванием.
     Грабб и  Берт  услышали  об  этом  в  мюзик-холле;  затем  кинематограф
заставил их понять, что к чему, а шестипенсовое издание "Изгнанников неба" -
классический труд по  аэронавтике  мистера  Джорджа  Гриффитса  -  разбудило
фантазию  Берта,  и  таким  образом  воздухоплавание  овладело  воображением
друзей.
     Прежде всего бросалось в глаза, что аэростатов стало гораздо больше.  В
небе над Банхиллом они кишмя кишели. Стоило только днем в среду, и  особенно
в субботу, с  четверть  часика  понаблюдать  за  небом,  как  уж  где-нибудь
непременно объявлялся аэростат. И вот в один прекрасный день  направлявшийся
в Кройдон Берт вдруг остановился и слез  с  мотоциклета  -  над  Хрустальным
Дворцом  медленно  поднималось  гигантское  чудовище.  Оно  было  похоже  на
приплюснутую луковицу, снизу в небольшой прочной клети помещался аэронавт  и
мотор, спереди со свистом  вращался  винт,  а  позади  торчал  сделанный  из
парусины руль. Клеть тащила  за  собой  сопротивлявшийся  газовый  баллон  -
словно шустрый крохотный террьер тянул к публике осторожного, надутого газом
слона.  Комбинированное  чудовище,  несомненно,  двигалось  своим  ходом   и
слушалось руля. Поднявшись футов на тысячу (Берт  слышал  шум  мотора),  оно
повернуло к югу и исчезло за грядой холмов, потом вновь появилось, но уже на
востоке крохотным синим  контуром,  и,  подгоняемое  юго-западным  ветерком,
быстро приблизилось, покружило  над  башнями  Хрустального  Дворца,  выбрало
место для посадки и скрылось из виду.
     Берт глубоко вздохнул и вернулся к своему мотоциклету.
     Это было только начало - в небесах одно за другим появлялись невиданные
доселе чудовища - цилиндрические, конусообразные,  грушевидные  аппараты,  а
однажды в вышине проплыло даже какое-то сооружение из алюминия, которое  так
ярко блестело, что Грабб вдруг подумал о броне и по ассоциации принял его за
летающий броненосец.
     А потом начались настоящие полеты. Однако в Банхилле наблюдать их  было
нельзя - они устраивались в частных владениях  или  других  недоступных  для
публики местах, при благоприятных условиях, и  Грабб  с  Бертом  Смоллуейзом
узнавали о полетах только из дешевых газеток и кинематографических лент.  Но
разговорам не было конца, и стоило в те  дни  услышать  в  толпе  громко,  с
уверенностью сказанную фразу:  "Непременно  получится",  -  как  можно  было
биться об заклад, что речь идет о полетах. Берт взял дощечку и четко  вывел:
"Здесь изготовляют и чинят аэропланы",  -  и  Грабб  выставил  объявление  в
витрине  мастерской.  Том  расстроился:  по  его  мнению,  это  говорило   о
несерьезном отношении к собственному заведению, но  большинство  соседей,  и
особенно завзятые остряки, горячо одобрили шутку.
     Все  говорили  о  полетах,  все  твердили  в  одно  слово   "непременно
получится", но ничего не получилось. Произошла заминка. Летать-то  летали  -
это верно. В машинах тяжелее воздуха, но они разбивались. Иногда разбивалась
машина, иногда - аэронавт, чаще всего - оба. Машины, которые  один  раз  уже
пролетели три-четыре мили  и  благополучно  приземлились,  в  следующий  раз
взлетали  навстречу  неминуемой  гибели.  Выходило,  что  они  были   совсем
ненадежны. Их опрокидывал легкий ветерок, их опрокидывали завихрения воздуха
у самой земли, их опрокидывала  лишняя  мысль  в  голове  аэронавта.  И  они
опрокидывались просто так - ни с того ни с сего.
     - Им не хватает устойчивости, -  повторял  Грабб  вычитанные  в  газете
фразы. - Их мотает во все стороны, пока они не рассыплются на куски.
     После двух лет ожиданий и обманутых надежд  опыты  в  этом  направлении
прекратились; публике, а затем и газетам  надоели  дорогостоящие  фотографии
летательных аппаратов, надоели  восторженные  статьи  об  успешных  полетах,
сменявшиеся сообщениями  о  катастрофах  и  зловещим  молчанием.  Полеты  на
управляемых аппаратах прекратились  совершенно,  даже  на  аэростатах  стали
подниматься  гораздо  меньше,  хотя  этот  вид   спорта   оставался   весьма
популярным,  и  песок  со  взлетного  поля   банхиллских   газовых   заводов
по-прежнему поднимался в  воздух,  а  затем  сыпался  на  газоны  и  огороды
почтенных граждан. Теперь Том мог бы несколько  лет  пожить  спокойно  -  во
всяком случае, воздухоплавание ему  не  досаждало.  Но  в  это  время  начал
стремительно развиваться монорельс, и заоблачные  выси  перестали  тревожить
Тома - грозные  признаки  надвигавшихся  перемен  появились  над  самой  его
головой.
     Об однорельсовой железной дороге поговаривали уже  не  первый  год.  Но
беда   пришла,   когда   Бреннан   ошеломил   Королевское   общество   своим
гироскопическим монорельсовым  вагоном.  Это  была  самая  большая  сенсация
светских приемов 1907 года.  Знаменитый  демонстрационный  зал  Королевского
общества оказался  на  сей  раз  мал.  Доблестные  воины,  столпы  сионизма,
прославленные романисты, светские дамы забили узкий проход, грозя переломать
своими  благородными  локтями  ребра,  для  человечества  весьма  ценные,  и
почитали себя счастливыми,  если  им  удавалось  увидеть  "хотя  бы  кусочек
рельса". Великий изобретатель давал очень  убедительные  пояснения,  которые
из-за шума нельзя было разобрать, и модель поезда  будущего,  послушная  его
воле, взбегала наверх, делала повороты, скользила  по  провисшей  проволоке.
Она бежала по своему единственному рельсу,  на  своем  единственном  колесе,
простая и надежная, она останавливалась, шла задним ходом и хорошо сохраняла
равновесие, когда ее о