- Враки, - сказал Тэдди.
     - Да нет. И весь-то день они, бывало, мимо едут - сотни за сотнями.
     - А куда ж это они все ехали? - спросил Тэдди.
     - В Брайтон гнали. Да ты Брайтон, небось, не видал - это там,  у  моря,
вот уж место, так место! Ну, а потом кто в Лондон, кто из Лондона.
     - Почему?
     - Да так.
     - А все ж таки почему?
     - Бог его знает, Тэдди. Ездили,  и  все.  А  вон  видишь,  такая  штука
громадная, будто большой ржавый гвоздь над всеми домами торчит, и вон там, и
вон еще, и будто меж ними  среди  домов  что-то  тянется?  Это  все  остатки
монорельса. Поезда его тоже на Брайтон ходили, и весь-то день,  всю-то  ночь
люди взад-вперед ездили в больших таких вагонах, прямо что твой дом.
     Мальчик окинул взглядом ржавые вещественные  доказательства,  торчавшие
над узкой, грязной,  наполненной  навозной  жижей  канавой,  бывшей  некогда
Хай-стрит. Он явно был настроен скептически. И тем не менее  развалины  были
налицо! Он напрягал мозг, стараясь представить себе  нечто  недоступное  его
воображению.
     - А чего ж они ездили? - спросил он. - Все-то?
     - Нужно было, вот и ездили. Все в то время на ходу было - все!
     - А откуда ж они брались?
     - Да тут кругом, Тэдди, люди жили. Вон в тех домах, да  еще  дальше  по
дороге дома стоят, и в них тоже. Ты мне не поверишь, Тэдди, но это  истинная
правда. Можно в ту сторону идти и идти, хоть до скончания века, и все  будут
дома, и еще дома, и еще... Конца краю им нет. Нет конца! И они все больше  и
больше становятся. - Он понизил голос и сказал таинственно: - Это  Лондон...
И весь-то он  теперь  пустой  и  заброшенный.  Весь  день  напролет  пустой.
Человека там не сыщешь. Ничего-то не сыщешь, кроме собак да  кошек,  что  за
крысами охотятся, до самого Бромли или  Бекенгема  никого  нет,  а  там  уже
кентские свинопасы живут. (Тоже народ не приведи бог.) Так вот, пока  солнце
светит, там тихо, как в могиле. Я там днем бывал - не раз бывал и не два.
     Он помолчал.
     - А раньше, пока не пришла война в воздухе, а за ней голод да Пурпурная
смерть, во всех этих домах, на всех-то улицах и дорогах  народу  невпроворот
было! Полно было народу, Тэдди. А потом пришло  время,  и  стало  там  полно
мертвецов, когда к городу  от  смрада  на  милю  подойти  нельзя  было.  Это
Пурпурная смерть их всех скосила, всех до  одного.  Кошки,  собаки,  куры  и
всякая нечисть - и те заражались. Все было зачумленное.  Самая  малость  нас
выжила. Я вот выкарабкался и тетка твоя, хоть она с того совсем облысела. Да
чего там, до сих пор еще в домах скелеты валяются! По эту сторону мы уже  во
всех домах побывали  и  забрали  себе,  что  годится,  и  людей  почти  всех
схоронили. А вот в сторону Норвуда все еще есть дома,  в  которых  стекла  в
окнах до сих пор целые, и внутри мебель стоит  нетронутая  -  запыленная  да
рассохшаяся, а кругом человечьи кости лежат, иные  в  кровати,  иные  просто
так, где придется, - словом, там, где Пурпурная смерть их настигла  двадцать
пять лет тому назад. Я в один такой дом раз зашел - я да  старый  Хиггинс  в
прошлом году, - и была там комната с книгами, Тэдди... Что такое  книги,  ты
знаешь, Тэдди?
     - Видал я. С картинками видал.
     - Ну вот, всюду книги, Тэдди,  сотни  книг,  и  куда  их  столько,  уму
непостижимо, заплесневелые и пересохшие! По мне бы их лучше не трогать  -  я
насчет чтения и раньше не больно-то  горазд  был,  -  так  нет  же,  старому
Хиггинсу обязательно потрогать их надо, хоть ты что. "Я б  хоть  сейчас  мог
одну прочитать", - говорит. "А я вот нет", - говорю я. "И могу",  -  говорит
он, а сам смеется и взял одну книгу да открыл ее. Посмотрел я, Тэдди, а  там
картинка раскрашенная, и до чего ж красивая! И на  картинке  той  женщина  и
змей в саду. В жизни я такого не видал. "Вот, - говорит старый Хиггинс, -  в
самый раз для меня". А потом взял да эдак по-дружески книгу и похлопал...
     Старый Том Смоллуейз сделал многозначительную паузу.
     - А потом что? - спросил Тэдди.
     - Вся она во прах рассыпалась, в белую  пыль!..  -  Тон  его  стал  еще
многозначительней. - Больше уж в тот день мы книг не трогали. Куда уж  после
такого-то.
     Долгое время оба молчали. Затем Том  снова  вернулся  к  теме,  которая
неодолимо влекла его.
     - День-то напролет лежат смирно, как в могиле, - повторил он.
     Тэдди наконец сообразил, к чему он клонит.
     - А ночью они, что ли, не лежат?  -  спросил  он.  Старый  Том  покачал
головой:
     - Кто знает, Тэдди, кто знает.
     - А что ж они могут делать-то?
     - Кто знает. Никто не видал, кто ж тебе расскажет? Выходит, никто.
     - Никто?
     - Тут у нас разное болтают, - сказал старый Том. - Болтают, болтают, да
кто ж им поверит! Я как солнце сядет, так сразу домой и  носа  на  улицу  не
показываю. Где ж мне знать! Ну, а люди по-разному думают: одни  так,  другие
этак. Все ж я слыхал, будто одежду с них можно  брать,  только  если  у  них
кости белые, а то свою удачу сглазишь. Вот поговоривают...
     Мальчик впился глазами в дядю.
     - Чего поговаривают? - спросил он.
     - А будто в лунные ночи всякое бродит. Только я не больно-то слушаю.  Я
в постели лежу. Если начать все слушать... Господи! Да тогда,  пожалуй,  сам
себя средь бела дня в чистом поле испугаешься.
     Мальчик посмотрел по сторонам и на время прекратил свои вопросы.
     - Говорят,  в  Бекенгеме  свинопас  один  есть,  -  так  он  в  Лондоне
заблудился, три дня и три ночи выйти не мог. Будто пошел он  раз  в  Чипсайд
поискать виски да посередь развалин дорогу и потерял. Три  дня  и  три  ночи
блуждал он, а улицы-то все  меняются,  все  меняются,  и  никак  он  из  них
выбраться не может. Не вспомни он вовремя стиха из библии, так, может, и  до
сих пор не вышел бы оттуда. Весь день он бродил и всю ночь, и весь день  все
тихо было. Тихо было, как в могиле, весь день напролет, пока солнце не  село
и сумрак на землю не пал, а тут началось: шорохи, шепоты  и  топ-топ,  будто
спешит кто-то.
     Он замолчал.
     - Да, ну же... - сказал мальчик нетерпеливо. - А дальше что?
     - А дальше слышно стало, будто лошади, в повозки запряженные,  бегут  и
экипажи, едут и омнибусы, а потом вдруг такой свист пошел, от которого кровь
в жилах стынет... И только засвистит, как тут и начинает являться:  люди  на
улицах будто спешат куда, люди в  домах  и  в  магазинах  хлопочут  чего-то,
автомобили по улицам катят, и от всех лампочек, от всех  окон  будто  лунный
свет идет. Я говорю люди, Тэдди, только не люди это вовсе были, а  призраки,
призраки тех, кого мор настиг, тех, что прежде на улицах этих  толкались.  И
вот, значит, шли они мимо него и сквозь него, и хоть  бы  кто  его  заметил,
проходили, как пар или туман, Тэдди, и иной раз они были веселые, а иной раз
страшные, такие страшные, что  словами  не  опишешь.  И  вот  подошел  он  к
Пикадилли - это место есть такое, Тэдди, - смотрит,  а  там  огни  горят,  и
светло,  как  днем,  и  разнаряженные  дамы   с   господами   на   тротуарах
прогуливаются, а по мостовой автомобили разъезжают... И только он посмотрел,
как все они вдруг озлели - с лица злые стали, Тэдди. И тут  почудилось  ему,
что они его увидели, и женщины стали на него посматривать и говорить  ему  -
страх, что они ему говорили. Одна подошла к нему совсем близко, Тэдди, прямо
к нему подошла и в лицо ему глядит - уставилась.  А  у  самой-то  лица  нет,
только череп раскрашенный, и тут он видит, что все они раскрашенные  черепа.
И все они одна за другой лезут на него, нашептывают страшное, хватают кто  с
угрозой, кто с лаской, так что у него чуть не душа вон...
     - Ну... - выдохнул Тэдди, нарушив нестерпимую паузу.
     - Тут-то он и вспомнил слова из писания. Это его и спасло. "С нами сила
господня, - сказал, - да ничего не убоюсь". И не успел он это  сказать,  как
петух запел, и улица опустела из конца в конец. И после  этого  господь  над
ним сжалился и вывел его оттуда.
     Тэдди вытаращил глаза и тут же задал новый вопрос.
     - Да кто же люди-то эти были, - спросил он, - что  жили  во  всех  этих
домах? Кто они?
     - Банкиры всякие, господа с деньгами - по крайности мы так думали,  что
это деньги, пока все не грохнуло, а тогда посмотрели, а это просто бумага  -
всякая разная бумага. Да, господи! Их тут сотни  тысяч  были.  Миллионы.  Да
сколько раз я видел  нашу  Хай-стрит  в  торговые  часы  -  на  тротуаре  не
протолкнуться было, когда женщины и прочий народ знай из магазина в  магазин
бегали!
     - Да где ж они еду брали и все?
     - В магазинах покупали, вроде вот как  у  меня  был.  Погоди,  вернемся
домой, Тэдди, я тебе место, где он был, покажу. Разве  теперешние  понимают,
что такое магазин? Разве понимают? Они и зеркальных  витрин-то  в  глаза  не
видели. Господи, да я одной  картошки  по  полторы  тонны  в  подвале  зараз
держал! У тебя б глаза на лоб вылезли, если бы ты увидел, чего только у меня
в магазине не было. Корзины с грушами, каштаны, яблоки,  орехи,  сладкие  да
большие какие. - Голос у него стал сладострастным. - Бананы, апельсины...
     - А бананы - это что такое? - спросил мальчик. - И апельсины?
     - Фрукты такие были.  Сладкие,  сочные,  пальчики  оближешь.  Заморские
фрукты. Их из Испании везли, из  Нью-Йорка,  со  всего  мира.  Пароходами  и
по-всякому. Со всего мира мне их свозили. А я ими в своем магазине торговал.
Я торговал, Тэдди! А теперь вот хожу с тобой, в мешковину старую обряженный,
и заблудившихся кур ищу. А какие люди ко мне в магазин  наведывались,  какие
дамы, знатные да красивые, таких теперь и во сне не увидишь, в  пух  и  прах
разодетые! Вот придет такая и спросит: "Ну,  мистер  Смоллуейз,  что  у  вас
сегодня новенького?" А я ей: "Да вот канадских яблочек не желаете ли, а  то,
может, каштанов в сахаре?" Понимаешь? И брали.  Тут  же  не  сходя  с  места
заказ: "Ну пошлите мне и тех и  других".  Господи,  и  жизнь  же  была!  Все
хлопочут, все куда-то спешат, а  сколько  шику  насмотришься  -  автомобили,
экипажи, пешеходы, шарманщики, немцы-музыканты! И все это  мимо  тебя,  мимо
тебя, все время. Если бы не эти пустые дома, так я б подумал, что все это во
сне пригрезилось.
     - Дядя, а дядя, а с чего ж все они померли? - спросил Тэдди.
     - Да потому, что все прахом пошло, -  сказал  старый  Том.  -  Все  шло
хорошо, пока война не началась. Все шло как часы. Все были заняты, все  были
довольны, все ели досыта каждый день. - Он встретил недоверчивый  взгляд.  -
Все! - повторил он категорически. - Если ты сам себе на обед  заработать  не
мог, так получал в работном доме  миску  горячего  супа,  который  назывался
похлебкой, и хлеба такого, что никто сейчас и испечь не  сумеет,  настоящего
белого хлеба, от государства, значит.
     Тэдди таращил глаза от изумления, но ничего не говорил. Рассказ будил в
нем какие-то смутные  желания,  -  которые  он  считал  более  благоразумным
подавлять.
     Старик на некоторое время предался сладостным воспоминаниям.  Его  губы
шевелились.
     - Эх,  семги  бы  под  маринадом!  -  шептал  он.  -  Да  с  уксусом...
Голландского бы сыра... Пивка. Да трубочку табака.
     - Да как же все-таки тех людей убило? - спросил наконец Тэдди.
     - Война была. С войны все и началось. Грянула война, и пошло. И  пошло!
Но много народу тогда не погибло. Просто, что все вверх дном  перевернулось.
Явились они, Лондон запалили и сожгли, и потопили все корабли на Темзе -  мы
дым и пар потом несколько недель видели, - и  кинули  бомбу  на  Хрустальный
дворец, так что от него ничего не осталось, и разбили  железные  дороги,  да
мало ли еще что... Но насчет того, чтоб людей убивать, это  нет,  разве  что
ненароком. Они все больше друг друга убивали. И был тут раз у нас  большущий
бой, Тэдди, - прямо в воздухе. Большие такие пребольшие штуки -  больше  чем
пятьдесят домов, больше Хрустального дворца, больше,  чем  я  не  знаю  что,
летают себе в воздухе и палят друг в друга, а из них люди  убитые  на  землю
валятся. Страсть! Да не так они людей перебили,  как  дела  остановили.  Все
дела встали, Тэдди. Ни у кого денег не стало, а и были, так  купить  на  них
нечего...
     - Да как же людей-то убили? - сказал мальчик, дождавшись паузы.
     - Я же тебе говорю, Тэдди, -  сказал  старик.  -  Затем,  значит,  дела
встали. Вдруг почему-то оказалось, что деньги все куда-то подевались.  Были,
например, чеки - это бумажки такие с надписями, - и были они все  равно  что
деньги - одно и то же, если тебе их знакомый клиент  давал.  А  потом  вдруг
глядь - и вовсе не одно и то же. У меня  их  три  на  руках  осталось,  а  с
двух-то  я  еще  сдачу  дал!  Потом  уж  и  пятифунтовые  банкноты  годиться
перестали, а потом дошла очередь и до  серебра.  Золото  было  ни  за  какие
коврижки не достать. Оно в лондонских банках лежало, а банки-то все разбили.
Все разорились. Всех с работы выкинули. Всех!
     Он сделал паузу и оглядел своего слушателя. Смышленое  личико  мальчика
выражало безнадежное недоумение.
     - Вот как оно вышло, - сказал старый Том. Он задумался, ища  подходящих
слов. - Словно часы остановили, - сказал он. - Сначала все тихо было,  будто
замерло все. Только воздушные корабли в небе дерутся. Ну, а  потом  волнения
среди людей пошли. Помню я последнего своего покупателя, самого  что  ни  на
есть последнего. Был у нас такой  мистер  Мозес  Глюкштейн,  господин  один,
контору свою имел, всегда обходительный и до спаржи,  да  артишоков  большой
охотник. Влетает он ко мне, а у меня покупателей уж и не знаю  сколько  дней
не было, и ну тараторить, предлагает он мне за весь, какой у  меня  есть  на
руках товар -  хоть  картошка,  хоть  что,  -  предлагает  он,  значит,  мне
заплатить золотом - вес за вес. Говорит, будто задумал дельце одно, говорит,
будто об заклад побился... И,  может,  даже  проиграет,  ну,  да  все  равно
попытка не пытка... Говорит, для  него  деньги  на  карту  поставить  -  это
завсегда  самое  разлюбезное  дело...  Говорит,  мне  только  взвесить   все
останется, и он мне тут же на все чек выпишет.  Ну  тут  мы  с  ним  немного
попрепирались, не  то  чтоб  кто  себе  лишнего  чего  позволил,  а  все  же
попрепирались, на предмет того, стоят ли теперь чего эти чеки-то. Ну, а пока
он мне свое расписывал, повалили мимо эти самые безработные с большим  таким
плакатом: "Мы хотим есть", - чтобы всякий мог прочитать -  в  те-то  времена
все грамотные были, а четверо вдруг возьми да и заверни ко  мне  в  магазин.
"Съестное есть?" - спрашивает один. "Нет, - говорю, - не торгуем. Нечем. А и
было бы, так боюсь, что все равно бы я вам ничего не смог продать. Вот  этот
господин,  он  мне  тут  предлагает"...  Мистер  Глюкштейн  попробовал  меня
остановить, да уж поздно было. "Чего он тебе  предлагает?  -  говорит  один,
такой рыжий детина с топором в  руках.  -  Чего  он  тебе  предлагает?"  Что
поделаешь, сказал. "Ребята, - говорит он, - держи финансиста!" И они его тут
же выволокли и на улице  на  фонарном  столбе  повесили.  А  он  даже  и  не
противился. Как я сболтнул, он после слова не вымолвил... Том задумался.
     - Первый раз видел, как человека вешают, - сказал он.
     - А, сколько тебе было? - спросил Тэдди.
     - Да под тридцать, - сказал старый Том.
     - Вот тоже! Я видел, как свинокрадов повесили, когда  мне  и  шести  не
было, - сказал Тэдди. - Отец меня повел, потому что  мое  рождение  как  раз
было близко. Сказал, что пора мне  принимать  боевое  крещение,  к  крови  и
смерти привыкать.
     - А зато ты не видал, как люди под автомобиль попадают, - с  торжеством
сказал Том после минутной досады. - И как мертвых в аптеку притаскивают,  не
видел.
     Триумф Тэдди оказался недолговечным.
     - Нет, - сказал он. - Не видал.
     - И не увидишь. И не увидишь. Никогда ты не увидишь того, что я  видел,
никогда. Хоть до ста лет живи... Ну вот,  значит,  начался  голод  и  бунты.
Потом пошли забастовки и социализм, а уж это мне  никогда  не  нравилось;  в
общем, все хуже да хуже становилось. И дрались-то, и  стреляли,  и  жгли,  и
грабили... В Лондоне банки взломали и к золоту добрались. Только  из  золота
обед-то не сваришь. Как мы в живых  остались?  Да  просто  сидели  тихо.  Мы
никого не трогали, и  нас  никто  не  трогал.  У  нас  немного  прошлогодней
картошки было, а так мы все больше на крысах жили. Дом-то у  нас  старый,  и
крыс было полно - и голод их  словно  не  брал.  Частенько  мы  крыс  едали.
Частенько. Только многие тут у нас больно нежными оказались. Крысами, видишь
ли, брезговали... Привыкли ко всяким разносолам. Так  до  конца  и  воротили
нос. А как брезговать перестали, так уж поздно было -  все  и  померли.  Вот
голод-то и начал людей убивать. Еще летом, до  того,  как  Пурпурная  смерть
пожаловала, они уже, как мухи, мерли. Уж это-то я помню. Я же чуть не первый
свалился. Вышел раз, думал, может, кошку удастся поймать или еще что,  потом
на огород к себе завернул посмотреть, не  наберу  ли  молоденькой  репки,  -
может, раньше не приметил, - и тут накатило на меня,  так  что  я  света  не
взвидел. Такая боль, что тебе  и  не  снилось,  Тэдди,  прямо  пополам  меня
согнула. Лежу я вон там, в уголке, а тут тетка  твоя  как  раз  пришла  меня
искать, ну и сволокла меня домой, как мешок. Если бы не твоя тетка,  так  ни
за что б я не выжил. "Том, - говорит она мне, -  не  смей  умирать!"  Вот  и
пришлось мне поправиться. А потом она захворала. Захворать-то она захворала,
да только твою тетку никакая смерть не возьмет. "Как же! -  говорит  она.  -
Так я тебя, дурака, и оставлю одного". Так и сказала.  Говорить  она  всегда
умела, тетка-то твоя. Только вот осталась она без  волос  и,  сколько  я  ни
бился, не хочет носить парик, что я ей добыл, - снял с одной старой барыни у
священника в саду. Ну так вот, Пурпурная смерть, она  просто  косила  людей,
Тэдди. Куда уж их было хоронить. От нее и собаки  мерли,  и  кошки  тоже,  и
крысы, и лошади. Немного погодя все дома, все сады были полны покойниками. К
Лондону было не подступить - такой оттуда смрад шел. Оттого нам и с Хайстрит
пришлось перебраться в особняк, где мы теперь живем. И  еще  в  той  стороне
воды не хватало. В канализацию, в подземные туннели  она  уходила.  Бог  его
знает, откуда эта Пурпурная  смерть  пошла;  одни  одно  говорят,  другие  -
другое. Одни говорят, что пошла она с того, что крыс есть начали, а другие -
с того, что есть было нечего. Одни говорят, что азиаты ее занесли откуда-то,
с какой-то горы, с Тибета, что ли, где от нее никому вреда никакого не было.
А мне только то известно, что она следом за голодом пришла. А  голод  пришел
после паники, а паника - после войны. Тэдди подумал.
     - С чего это Пурпурная смерть сделалась? - спросил он.
     - Да я ж тебе сказал!
     - Ну, а паника почему была?
     - Была и была.
     - А войну зачем начали?
     - Остановиться не могли. Понастроили воздушных  кораблей,  как  же  тут
было не начать?
     - А как война кончилась?
     - Бог ее знает, кончилась ли, - сказал  старый  Том  -  Бог  ее  знает,
кончилась ли. Заходят к нам иногда чужие, так вот один прохожий  позапрошлым
летом говорил, что она все еще не кончилась. Говорят, будто туда  дальше,  к
северу, есть шайки, которые все еще воюют, и в Германии,  и  в  Китае,  и  в
Америке, да мало ли где. Он сказал, будто у них до  сих  пор  и  летательные
машины есть, и газ, и всякое такое прочее... Но мы тут ничего в  воздухе  не
замечали вот уж семь лет. И никто даже к нам близко не подходил. А последний
воздушный корабль, что мы видели, помятый такой, вон туда  летел.  Недомерок
был какой-то да еще кособокий, будто что-то с ним было не того.
     Он поднял палец и остановился у дыры в заборе - у жалких останков  того
самого  забора,  восседая  на  котором  в  обществе  своего  соседа  мистера
Стрингера,  молочника,  он  когда-то  наблюдал   субботние   полеты   членов
Южно-английского аэроклуб