оложил перед  ним
очередную пару носков.
   И, когда Ю-Бим наконец пришел в себя, я указал на стену и с  трепетом
спросил:
   - Откуда это?
   - Что? А, это... Можешь стереть, если хочешь.
   - Нет-нет-нет! - заволновался я. - Это "Спартак", да?
   - Ну, может, и "Спартак". Не помню.
   - Вы не из Москвы?
   - Какой Москвы? - Он озадаченно  захлопал  глазами.  -  Из  Москвы...
Наверно, да. Плохо помню, давно это все было.
   - Так ведь я тоже! Я тоже недавно из тех же мест! - с дикой  радостью
воскликнул я.
   Ю-Бим слегка поморщился от моего звонкого крика.
   - Тоже, да? Ну что  ж...  бывает.  -  Он  потянулся  и  начал  чесать
макушку. - Ладно. Как приберешься, иди домой. Завтра опять приходи.
   Вечером я сидел на кровати, тупо глядя в пустоту. Мне  было  паршиво.
Не потому, что со мной не захотел брататься земляк, нет. Мне было просто
паршиво, само по себе.
   Появился  Щербатин  -  какой-то  взбудораженный,  злой,  с  бегающими
глазами.
   "Наверно, очередной трудный и неудачный день", - подумал я.
   - Щербатин, мне паршиво, - сообщил я.
   - Держись, сейчас будет еще паршивей, -  пообещал  он,  но  я  как-то
пропустил предупреждение мимо ушей.
   - На, перекуси с дороги.  -  Я  выдвинул  из-под  кровати  коробку  с
остатками барского завтрака. - Тут есть кое-какие вкусные штуки.
   - Не надо мне твоих штук. Хочешь, обрадую?
   - Не помешало бы.
   Он  потащил  меня  на  нижние  этажи,  где  располагался   инфоцентр.
Растолкав небольшую робкую очередь, он обратился к оператору:
   - Пите, покажи ему тоже.
   Оператор равнодушно посмотрел на меня и защелкал клавишами. По экрану
побежали таблицы, потом появились картинки. Наконец, Пите  откинулся  на
спинку стула:
   - Вот.
   - Гляди! - рявкнул Щербатин и едва ли не  за  шиворот  сунул  меня  к
экрану.
   - Новые модели одежды для обладателей пятого холо и выше, -  прочитал
я. - И что? Я тут при чем?
   - Ты погляди на эту одежду, разуй глаза, блаженный!
   Я поглядел.  Ничего  особенного.  Высокие  сапоги.  Накидки.  Длинные
рубашки с поясом.
   - Ну? - Я посмотрел на Щербатина.
   - Не видишь? Это все срисовано с наших маскарадных ивенкских одеяний,
не понял?
   - Почему с наших? Может, не с наших.
   - Погляди имя автора, умник!
   Я поглядел. Вит-Найд.  Тот  самый  глистообразный  модельер,  который
крутился вокруг нас на презентации.
   - Ну и что?
   - Беня! - зарычал Щербатин. - Я тебя сейчас убью. Он  похитил  у  нас
идею.
   Просто украл, это понятно?
   - Почему украл? Честно попросил сфотографировать. Мы согласились.
   - Честно? Да был бы я дома - затаскал бы эту  сволочь  по  судам.  По
миру пустил бы, на всю жизнь отучил бы от фотографии.
   - Вы уже посмотрели? - напомнил о себе оператор.
   - Да, уходим, - буркнул Щербатин.
   - Почему мне так паршиво? - спросил я, когда мы вернулись в казарму.
   - Потому,  что  нас  развели,  как  последних  лохов.  Представляешь,
сколько ему отвалят за создание новой моды?
   - Нет, Щербатин, не от этого. Мне все противно. Меня от всего тошнит.
Я не могу смотреть на эти рожи вокруг.  Они  вроде  и  люди  неплохие  -
улыбаются, отзывчивые, помочь готовы... А все равно бесят. Бесят!
   - А я откуда знаю? Я тебе психоаналитик? Лечись сам.
   - Не могу.
   - Ну жди, пока само пройдет.
   - Не пройдет. Оно  где-то  глубоко.  В  печенках,  в  костном  мозге.
Знаешь, я тут словно срок досиживаю. Все время чего-то жду.  Думаю,  еще
немного - и оно кончится.
   - Что "оно" - жизнь?
   - Может, и жизнь. И еще... Ты только не издевайся, ладно? Мне обратно
хочется. В болота.
   - Ну ты даешь! - не удержался от ухмылки Щербатин. - Можно  подумать,
ты там мало получил.
   - Нет, не мало. Не знаю... Говорят, солдата с войны тянет домой, а из
дома - снова на войну.
   - А ты, значит, убежденный солдат?
   - Да не убежденный я... И не дом мне здесь. Говорю  же,  не  знаю.  Я
просто хочу пройти по болотам,  подышать  тем  воздухом,  отдохнуть  под
деревом. И чтоб людей было поменьше. И, знаешь,  капусты  пожевал  бы  с
удовольствием. Помнишь, как мы ее на огороде объедали?
   Щербатин вдруг перестал ухмыляться.
   - Вот что касается капусты, - сказал он, - я бы и сам не отказался.
   Наверно, физиология.  -  Он  постучал  по  груди.  -  Чужое  туловище
требует.
   - А может, душа требует?
   - Я атеист, Беня. Я могу мыслить только на уровне туловища.
   - Примитив ты, а не атеист. О том, что сегодня я нашел бывшего фаната
"Спартака", мне не хотелось даже вспоминать.
   Утром, когда трудовая армия растекается по рабочим местам, в подземке
не протолкнуться. И вечером то же самое.
   Я приезжаю к Ю-Биму не утром, а уезжаю не вечером  и  поэтому  застаю
почти пустые вагоны. Но поезда в это время  ходят  редко,  и  мне  долго
приходится просиживать на пустынных гулких станциях.
   Я пытался мечтать. Я думал, что тоже получу пятое холо и буду  спать,
сколько хочу. За мной будет приезжать такси и катать по  развлекательным
центрам. А поздно ночью, пьяного и пресыщенного  праздностью,  привозить
домой.
   Нет, думал я в следующую минуту. С  пятым  холо  я  пойду  учиться  и
получу хорошую специальность. Стану служить  людям.  Они  взамен  начнут
меня уважать. А отдыхать  я  буду  только  иногда,  в  компании  хороших
порядочных людей. И писать стихи.
   Мечты у меня не клеились. Вернее, фантазировать я мог сколько угодно,
но приятного холодка в груди это не  вызывало.  И  тогда  я  понял,  что
мечтать и планировать жизнь - вещи разные, бесконечно  далекие  друг  от
друга.
   Однажды на пустынной станции я  увидел  человека  в  блеклой  рабочей
одежде, который расклеивал на столбах какие-то бумаги. Когда он  подошел
ближе, я смог увидеть, что на тех бумагах. Это был плакат, с которого на
меня  смотрел  грустный  человечек  с  забинтованной  ногой.  Ниже  было
приписано: .
   "В вагон спокойно заходи, А то получишь травму ты".
   Меня просто смех разобрал. Это какие же  куриные  мозги  надо  иметь,
чтобы придумать такое?
   Расклейщик услышал  мой  смех  и  обернулся  с  несколько  испуганным
выражением.
   Мне захотелось его успокоить.
   - Сам придумал? - спросил я.
   - Что?
   - Вот это, про вагон.
   Он пригляделся  ко  мне,  затем  оставил  свои  плакаты  у  столба  и
осторожно приблизился. Простые люди, я давно это заметил, легко  шли  на
контакт.
   Заговорить с незнакомцем здесь ничего не стоило.
   - А что? - В его глазах светилось любопытство, наверно, нечасто  люди
обращали внимание на его работу.
   - Кто это сочинял?
   - Не знаю. - Он трогательно развел руками. - Мое дело развешивать.
   - Хорошая работа, - сказал я, чтоб сделать человеку приятное.
   - Конечно, хорошая. Я служу в бюро социальной пропаганды.
   - А вот надпись плохая.
   - Почему?  -  Он  снова  приобрел  испуганный  вид  и  даже  невольно
оглянулся. - Это правильная надпись.
   - Правильная,  но  корявая.  Лучше  сказать  так...  -  Я  задумался,
подбирая слова. - Вот так: "Чтоб  руки-ноги  не  сломать,  порядок  надо
соблюдать".
   Расклейщик задумался. Потом улыбнулся.
   - Да, так лучше. А откуда ты знаешь?
   - Что?
   - Ну, вот это. Как надо слова составлять.
   - Просто умею, и все.
   Расклейщик посмотрел по  сторонам  и  сел  рядом.  Чувствовалось,  он
сегодня устал, да и вообще не прочь поболтать.
   - С утра хожу, - пожаловался он.  -  Мне  на  этой  линии  нужно  все
станции обклеить. И вагоны.
   - Что это за бюро у тебя такое?
   - Ну, вот... - Он неопределенно пошевелил плечами. - Ходим, клеим.  В
подземке, в казармах, на фабриках. Везде. Если у тебя работы нет, можешь
тоже пойти. Расклейщики всегда нужны.
   - Как тебя зовут?
   - Йолс. - Он улыбнулся. Потом вдруг его  лицо  просияло.  -  Если  ты
умеешь составлять слова, то, наверно, можешь придумывать плакаты.  Нужно
спросить у начальника.
   Я тихо рассмеялся. Некоторые люди заканчивают академии  художеств,  а
потом всю  жизнь  рисуют  афиши  в  районных  Домах  культуры.  Сочинять
поэтические плакаты -  работенка  из  этой  же  серии.  Хотя  почему  не
попробовать, ведь времени у меня достаточно.
   - Хочешь, идем со мной, - предложил Йолс. - Я как раз  возвращаюсь  в
бюро.
   Там и спросим.
   Я подождал, пока он закончит обклеивать столбы, и мы  сели  в  поезд.
Йолс  деловито  огляделся  и  отметил,   что   вагон   еще   не   покрыт
предостерегающими надписями.
   - Давай ты мне поможешь, - предложил он. -  Просто  держи  и  подавай
плакаты, а я буду клеить.
   Я  взял  увесистую  пачку.  Йолс  работал  сноровисто:   на   раз-два
размазывал клей по стене, одним движением выхватывал плакат из  пачки  и
тут же ровно и аккуратно сажал его на клей. Мы шли по вагонам, где почти
не было пассажиров, он  занимался  своим  делом,  а  я  слушал,  как  он
рассказывает о своих мытарствах:
   - ...А выбора почти и не было - или мыть стены на высотных домах, или
чистить трубопроводы. Но мне холо нужно было получить, а не  угробиться.
Я пошел на высотки. Там хоть привязаться можно, а под землей и  змеи,  и
крысы, и газы ядовитые. Но я там и четверти периода  не  продержался.  У
нас то и дело кто-нибудь срывался  с  высоты.  Веревки  старые,  лебедки
ломаются. А жильцы, у  которых  десятое-двенадцатое  холо,  веревки  нам
резали - просто так, для смеха. Я думал, пойду уж под землю. А  тут  как
раз понадобился человек вывозить мусор из рабочих общежитии. Я бы  лучше
в высотку пошел - там столько всего можно в мусоре найти. Но кто ж  меня
возьмет? Туда без второго холо нечего и соваться...
   Мы шли и шли, покрывая стены нехитрой пропагандой безопасности. Потом
вагоны кончились, и Йолс предложил пересесть в другой поезд,  чтобы  там
заняться тем же делом - все равно надо ехать, так чего ж  время  терять?
Мы вышли на станции и сели ждать.
   - ...Но и с мусором не повезло. Комендант по  ошибке  выбросил  почти
новые ботинки, а я нашел их и надел. А он сказал, что я их украл. Я даже
не стал спорить - его только разозли, сразу на химзавод отправят.  А  на
заводе я тоже работал, на строительном. Только я там  очень  уж  кашлять
начал. Раз сходил к доктору, другой раз сходил, а он говорит  -  слишком
часто ходишь, начну уцим вычитать. Я и перестал ходить...
   Тут подошел поезд, и мы снова  пошли  по  вагонам.  Колеса  грохотали
рельсы, я с трудом разбирал, что говорит мне Йолс.
   - ...На складе вторичных ресурсов работа была легкая. Сидишь,  ждешь,
когда транспорт придет. Разгрузишь - опять сидишь. А однажды транспорт с
битым стеклом пришел. Как начали  вываливать  -  мне  осколочек  в  глаз
залетел. А к доктору ходить я уже боялся, он ругаться стал. Глаз болит и
болит. Красный стал, распух весь, ничего не видать. По ночам так  болел,
что уснуть нельзя. Я все-таки  сходил.  Десять  дней  в  казарме  сидел,
каплями лечился. А потом прихожу на склад,  а  там  уже  спецмашины  для
разгрузки поставили...
   Я человек жалостливый и сочувствовать чужой беде  умею.  Но  к  концу
поездки мне хотелось придавить Йолса,  чтобы  он  наконец  замолчал.  Он
настолько пропитал меня унынием, что хотелось плюнуть на все,  броситься
с высотки и прекратить муки жизни навсегда. Я уже прочно поверил, что  и
моя судьба - надрываться на непосильной  работе,  терять  здоровье  и  с
каждым днем все больше превращаться в ничтожество.
   - Эй, а у тебя есть холо?  -  опомнился  Йолс  уже  у  дверей  своего
ведомства.
   - Есть, - кивнул я. И негромко добавил:
   - Первое.
   - Ну, хоть первое...
   Изнутри бюро более всего походило на типографский склад. Те  же  горы
бумажных роликов и пачек отпечатанной продукции, тот же запах  краски  и
бумажной пыли. Йолс вел меня по этому бумажному царству, радостно  махая
руками знакомым.
   Вдруг он остановился и предостерегающе поднял руку.
   - Видишь, лестница и дверь наверху? Там  начальник  бюро,  его  зовут
Ала-Крюг. Двенадцатое холо. Не смотри ему в глаза, он не любит. Зайди  и
сразу быстро скажи, чего хочешь.
   - Разве ты не отведешь меня? - удивился я.
   - Нет-нет, что ты! -  испугался  Йолс.  -  Договаривайся  сам.  И  не
говори, что я тебя привел, ладно?
   Я пожал плечами и отправился к лестнице. Перед дверью  меня  все-таки
пробрал легкий  мандраж.  Как-никак  двенадцатое  холо...  Но  я  трезво
рассудил:  во-первых,   терять   мне   нечего,   а   во-вторых,   ничего
предосудительного я не делаю, а просто нанимаюсь на работу.
   Одернув робу, я толкнул дверь.
   Я увидел огромный стол, заваленный кипами  бумаги.  За  ним  прятался
небольшой человечек с лицом мученика. Как ни  странно,  он  был  одет  в
такую же робу, как я. Человек с досадой посмотрел на меня и тут же снова
занялся своими бумагами.
   Я быстро осмотрелся. В другом конце комнаты  спинкой  ко  мне  стояло
кресло, рядом - столик с графином и неизвестными кушаньями на лотках. На
стене - экран инфотерминала, большой, с  яркими,  насыщенными  красками.
Никакого сравнения с тем теледерьмом, что ставят в казармах.
   - Я хотел бы у вас работать, - быстро выпалил  я,  помня  наставления
Йолса.
   - Я умею сочинять... то есть составлять  слова,  и  могу  придумывать
плакаты.
   Человечек за столом оторвался  от  занятий  и  посмотрел  на  меня  с
некоторой досадой. Я тоже смотрел на него, но скромно. Он так  ничего  и
не сказал, только сердито пожевал губами и уткнул голову в бумаги.
   Когда начальство выгоняет посетителя - это понятно. Надо просто уйти.
Но как поступать теперь, когда хозяин просто тебя игнорирует? Я  мог  бы
выйти, но вроде пока не просят. Я все же решил попытаться еще раз.
   - Простите, мне сказали, что здесь находится начальник бюро, господин
Ала-Крюг...
   Человечек пригнул голову еще ниже к столу, а от противоположной стены
вдруг донесся мягкий ленивый голос:
   - Стрил, кто там пришел?
   - Какой-то грузчик, - сердито ответил человечек, сверкнув глазами.  -
Наверно, опять будет просить должность.
   - Я не грузчик, - поспешно оправдался я, косясь в сторону кресла.
   Оно повернулось, и я обнаружил, что там свернулся клубочком человек с
оранжевыми волосами и узорами  на  щеках.  В  его  тонкой  руке  блестел
высокий бокал, губы были испачканы чем-то блестящим и розовым.
   - Я Ала-Крюг, - капризно произнес он. - Зачем ты пришел?
   - Я умею сочинять плакаты, - проговорил я, уясе проклиная ту  минуту,
когда впервые увидел Йолса с его наглядной агитацией. - Хочу попробовать
у вас работать.
   - Стрил, - позвал начальник. - Что скажешь?
   - Пусть сочиняет, - прошипел Стрил. - Посмотрим, что у  него  выйдет.
Много их тут ходит, лишь бы тяжести не носить.
   - Стрил не успевает сочинять, у  нас  много  заказов,  -  сказал  мне
Ала-Крюг.
   - Если у тебя получится, ты мог  бы  ему  помогать.  Стрил,  дай  ему
образец, пусть он покажет.
   - А у него есть холо? - с подозрением спросил сердитый Стрил.
   - Первое, - с достоинством сказал я.
   - А-а, первое! Я так и знал, что ты грузчик!
   - Пусть он попробует, Стрил. Дай ему образец. Стрил порылся в бумагах
и протянул мне одну из них. Там было только две строчки:  "Во  избежание
засорения  труб  запрещается  сваливать  в  отстойник  мусор  и  пищевые
отходы".
   - Вот, сочиняй сколько влезет, - прошипел Стрил.
   Я изумленно захлопал глазами. Никогда еще не писал  стихов  на  такую
тему.
   Впрочем, это даже интересно. Я отошел к  двери  и  через  пару  минут
набросал тему для плаката.
   - Готово, - сказал я. И начал читать:
   - "Задумаешь мусор в отстойник бросать - засоришь трубу,  будешь  сам
прочищать".
   Выслушав  меня,  Стрил  снисходительно  ухмыльнулся.   Но   рано   он
радовался.
   Ала-Крюг сладко потянулся и вдруг сказал ему:
   - А ну, прочитай теперь, что придумал ты. Стрил  поднялся,  развернул
какой-то листок и с очень важным видом продекламировал:
   - "В отстойник  мусор  не  бросай,  трубу  ничем  не  забивай,  а  то
засорится труба, и будет плохо всем тогда!"
   Начальник бюро задумался, сделал несколько глотков из бокала.
   - По-моему, - сказал он, - у  этого  человека  получается  не  совсем
плохо.
   Дай ему какой-нибудь заказ, Стрил. У нас есть срочные заказы?
   - Полно, - фыркнул Стрил. - Санитарные нормы для трудовых  общежитии,
правила  безопасности  на  стройках,  порядок  помывки  в   общественных
пунктах, техника обслуживания мусо-росжигателей...
   - А что у тебя с заказом чугунолитейного комбината?
   - Только начал.
   - Отдай ему. Пусть он придумает.  А  про  мусоросжигатели  ты  и  сам
сделаешь.
   В мои руки перекочевала пачка бумаг, перевязанная бечевкой. На первом
же листе - главы, параграфы, пункты. Я еще раз проклял Йолса.
   - Тебе стоит начать сегодня же, - сообщил начальник. - Ты можешь днем
работать грузчиком, а  вечером  сочинять.  За  каждый  лист  начисляется
столько же, сколько грузчику за день работы.
   - Но я не грузчик!
   - Все вы так говорите, - злобно усмехнулся Стрил и  уткнулся  в  свои
бумаги.
   После ужина я сидел на кровати и тупо смотрел в списки правил, норм и
требований. Перед  глазами  висела  гнуснейшая  строчка:  "Для  хранения
бракованных отливок применять только  специальные  контейнеры.  Собирать
отливки в мешки из-под формовочного  материала  строго  запрещается".  Я
должен был сделать из этого легкое и запоминающееся стихотворение, чтобы
любой рабочий, простой и необразованный, запомнил правило. Таких  правил
на каждом листе - штук по двадцать. Листов целая пачка.
   - Чем это ты занят? - поинтересовался Щербатин, вернувшийся со своего
загадочного каждодневного промысла.
   Я поднял на него осоловевшие глаза:
   - Можешь меня поздравить. Я устроился работать поэтом.
   - Ну, поздравляю. - Он, видимо,  подумал,  что  я  шучу.  -  Не  буду
мешать.
   Я вернулся к своим правилам. Итак, отливки, контейнеры, мешки... Хоть
тресни, а ни одной рифмы на уме. Я еще долго мучился,  потом  со  злости
начеркал первое, что пришло в голову. И завалился спать.
   На листке, упавшем рядом с кроватью, было написано:
   "Отливки не храни .в мешке, а то получишь по башке".
   В заботах и тревогах я совсем забыл, что  нам,  городской  бедноте  и
черни, иногда положены  свои  праздники.  И  вот  наступил  день  такого
праздника.
   Все это здорово  напоминало  школьный  огонек.  В  столовой  -  самом
большом помещении казармы - специально назначенные люди сдвинули  столы,
чтобы освободить пространство  для  веселья.  Всем  нам  выдали  по  две
бутылочки  зелья,  включили  музыку,  и  коменданты   разрешили   начать
празднование.
   К счастью, нас не заставили водить хороводы и играть в  "ручеек".  Но
все равно праздник являл собой гнетущее зрелище. Уставшие за день жильцы
бродили туда-сюда, жаловались на невзгоды, вздыхали и  прикладывались  к
бутылочкам.
   Музыка  была  бесхитростная,  но  бодрая.  Она  напоминала   народные
скандинавские мелодии, переигранные на детском электропианино.  Наверно,
где-нибудь на лужайке после пары стаканов водки я мог бы подпрыгивать  и
выкидывать коленца под такой аккомпанемент, но не здесь.
   Я сел в самом темном углу и задумался:  смогу  ли  я  железной  рукой
заставить себя развеселиться, если проглочу залпом  обе  бутылочки?  Мне
необходимо было хоть на вечер  выбросить  из  головы  все  эти  отливки,
заготовки, водогрейные  котлы,  бетономешалки,  страховочные  поручни  и
прочее.
   Время шло, а  веселье  никак  не  наступало.  И  даже  спецсостав  не
помогал. Ну а музыка  стала  просто  раздражать.  Простенький  мотивчик,
казавшийся сначала таким милым, вдруг стал ненавистен.
   Я поднялся и отправился в казарму. Лучше уж поваляюсь  на  кровати  в
тишине, а если повезет - сразу усну.  Кого,  интересно,  они  собирались
развеселить этой гадкой пародией на праздник?
   Единственный человек, которого я нашел в казарме,  был  Щербатин.  Он
сидел на кровати со сжатыми кулаками  и  смотрел  перед  собой  глазами,
полными ненависти. Я так и опешил.
   - Что случилось?
   Он поднял на меня глаза и просто обже