после беседы с Нодаром он признавался: "Приятель ваш -
неплохой человек. Но у нас нет такой должности". Он из тех, кто привык
рубить сук, на котором сидит. С такими трудно работать". Я не спорил: в
чем-в чем, а в людях мой шеф разбирался.
  Дольше всего Нодар продержался в больнице - рядовым инженером. Для чего-то
окончил биологический факультет, пытался заниматься наукой, но, вероятно,
и здесь - ухитрялся идти против "собственной фирмы", отстаивая интересы
клиентов - то есть больных. До самой пенсии - имел работу "медвежью",
зарплату "заячью", а руководство обращалось к нему "молодой человек".
  Нодар был приверженцем сумасбродной идеи, всю жизнь чего-то искал, но
единственным берегом, к которому он смог прибиться, была его Бирута. Он не
жил, а влачил свою жизнь пресно, робко, безвкусно, погрязнув по уши в
быте. Мужчина либо творец, когда у него интересная, разнообразная жизнь,
либо серость. Третьего не дано. Моим главным принципом в жизни стала
свобода. А приятель мой жил как трава, по которой ходит любой, кому
вздумается... И однако судьба подарила ему еще один шанс.
  Бируте не повезло: занянчилась с внуками и Нодаром, вовремя не обратилась
к врачам - за какой-нибудь месяц пожелтела, осунулась. Когда легла,
наконец, на обследование, Нодар ходил сам не свой, и я, как мог, утешал
его: "Слушай, не надо драматизировать! Еще ничего не известно".
Оказывается, он уже знал, что дни ее сочтены. Выявилось запущенное
новообразование, и больную отпустили домой с "рецептом милосердия" на
руках. Но бедняжка не дотянула до "шабаша болей" и как-то перед самым
рассветом скончалась от сердечного приступа.
  Я участвовал в траурных хлопотах, но в день похорон, незадолго до выноса
тела, почувствовал, что не в силах глаз оторвать от покойницы. Била
гадкая дрожь. Язык заплетался. Илга, их старшая дочь, заметила, что я "бел
как бумага". Решили, что это от горя. Меня взяли под руки, отвезли домой
на такси, раздели и уложили.
  Мы с Бирутой - одногодки. Я, конечно, не верю, что могу умереть... Но,
скорее всего, она тоже не верила - так недавно еще носилась по комнатам,
барабаня голыми пятками по полу, и паркет отзывался, "покрякивая": "Ой,
бежит хозяйка! Ой, бежит хозяйка!" И вот... ее нет. Ничего от нее не
осталось... кроме ужаса смерти. Меня колотило и корчило. При одной только
мысли, что тоже могу умереть, - начинало тошнить.
  В конце дня зашла Илга, дала выпить успокоительного, сообщила, что отец
тоже плох. Меня чуть не взорвало от этого "тоже". Всю жизнь прозябавший в
неволе, что он мог чувствовать! Я, разумеется, ничего не сказал: "Пусть
думают, что им угодно". Уснул в эту ночь только после того, как решил,
что мне делать.
  Утром от участкового терапевта получил направления на анализы и к
специалистам: не дожидаясь, когда всеобщая диспансеризация станет
реальностью, - намерен был провести ее для себя одного. А еще обратился в
платную клинику, где принимали "светила", чтобы знать всю правду из разных
источников.
  Целых два месяца ушло на обследование. Смысл эпикриза сводился к тому,
что, не считая некоторых "возрастных изменений задней стенки правого
желудочка сердца", я - совершенно здоров. Мне показаны спорт, свежий
воздух, умеренный труд и здоровый режим.
  Таким образом к прежней жизни вернулся я человеком, имеющим полное
представление о своем состоянии.
  Мне сообщили, что Нодар еще плох. Вместо того, чтобы успокоиться и
развивать у себя понемногу вкус к новой жизни, он медленно чахнул,
зациклившись на какой-то абсурдной идее, склонившей его в свое время пойти
учиться на биофак.
  После свободы на первое место я ставлю отточенность логики. Ход моих
рассуждений таков:
  Человеческий опыт доказывает, что супружество - это искусственный, акт,
хитрость, придуманная для выживания вида. В диких условиях при жесточайшем
отборе в браке надежнее доводить "до ума" малышей. Но потомство отнюдь не
тот стимул, что укрепляет семью. Здесь бессильны и дружба, и секс, и
закон. Раньше браки скрепляла религия. А теперь ничего не осталось, кроме
абстрактной морали. Человеку все приедается, все ему мало. И виною здесь
не распущенность, - тот же отбор: генетическое разнообразие рода повышает
сопротивляемость. "Прочные" браки держатся не на любви, - на взаимной
диффузии, на нездоровой животной боязни утратить друг друга. Счастливыми в
них пребывают лишь дети. Родителям же достается извечное самонасилие.
  Заявившись к Нодару, в первый момент я его не узнал, до того он осунулся и
оброс. Хриплый голос царапал мой слух... Забавно, что именно он меня
первым спросил:
  - Как себя чувствуешь? Говорят, ты лечился?
  Я успокоил его:
  - У меня все в порядке... А вот ты, вижу, сдал.
  Он отмахнулся.
  - Да я-то здоров... - И печально уставился в стену.
  Сидели мы с ним на кушетке в гостиной. Рядом был стол, на котором недавно
стоял ее гроб. Бирута глядела на нас с фотографии в траурной рамке - все
здесь напоминало о похоронах.
  - Я устал, - вдруг признался Нодар. - Хочу спать, но почти что не сплю:
лишь закрою глаза - вижу Бируту за день до смерти... И все, все
повторяется... - все, что с ней было... до последнего вздоха. Больше нет
сил! Я мечтаю о неповторимости как о спасении!
  - "Неповторимости"!? Что ты имеешь в виду? - спросил я.
  - Это трудно тебе объяснить, - начал он. - Понимаешь... наш мозг не
выносит необъяснимой реальности. Но когда абсолютная истина недосягаема,
мы обходимся - временной или условной. Житель пещер создавал с этой целью
мир Духов. Теперь мы для этого держим Науку...
  Видя пугающий блеск его глаз, я подумал: "Он болен!" Нодар продолжал.
  - Перед гробом мы говорили: "Она будет жить в нашей памяти..." Это пустые
слова: наша память - как досканальная хроника, вроде видеопленки, тогда
как живому даже привычного действия в точности не повторить. Живой каждый
миг исчезает... с тем, чтобы тут же явиться немного иным...
  У меня, вероятно, был ошарашенный вид, но он не заметил и продолжал:
  - Если генный набор - это лишь кодограмма, прогноз, обещание жизни, то
жизнь, состоявшаяся, зашифрована в неповторимости действий. Не зря
говорят, что в поступке, как в зеркале, отражается весь человек. По
Программе Неповторимости всякий из нас каждый миг уступает место другому.
А обстоятельства и болезни, ведущие к смерти, являются результатом
злокачественного стирания этой самой Программы.
  Помню все сказанное Нодаром. Но если до этого я еще сомневался, последние
фразы убедили меня: он теряет рассудок. В улыбочке на обросшем лице было
что-то зловещее. Вот он спрятал в ладонях глаза; я услышал мольбу: "
Бирута... жизнь моя, поторопись! Не могу больше ждать!"
- Нодар, успокойся, - советовал я. - Ради Бога, не надо драматизировать!
Постарайся свыкнуться с мыслью...
  Он взглянул на меня и... не сказал ничего. Я ушел. В тот же день
дозвонился в Елгаву, передал его дочери наш разговор. Илга все поняла, -
прикатила, не медля, устроила так, что к Нодару под видом невропатолога
привели психиатра, настояла, чтобы я тоже пришел.
  Закончив осмотр и беседу с больным, эскулап, тонкогубый высокий старик,
ворчал, моя руки:
  - Чуть что - вызывать психиатра! Откуда такая жестокость?!
  - Я ему не сказала, кто вы! - возразила Илга.
  - Считаете вашего папу глупее себя?
  Тут я вмешался:
  - А если он болен? Нельзя же оставить больного без помощи!
  - Разве так помогают?! У человека хроническое недосыпание, а вам лишь бы
сбагрить - в лечебницу... Я там оставил рецепт. Пусть пьет, пока не
наладится сон.
  - Если с психикой у него все в порядке, - в упор спросил я, - чем тогда
объясните бредовые мысли?
  - Спорное - не значит бредовое... - разглагольствовал врач, уже стоя в
прихожей. - Оно может стать плодотворным... "Все новое каждый миг уступает
место новейшему..." - полагает ваш друг. Я не знаю, как вас, но меня эта
мысль интригует.
  "Шарлатан!" - произнес я вдогонку, когда за врачом захлопнулась дверь.
  Из спальни вышел Нодар. От того, что теперь он был выбрит, в чертах
появилось нечто "клювастое". Он ожег меня взглядом. Голос дрожал.
  - Ты сказал всем, что я сумасшедший, - любезно с твоей стороны... Но
сейчас тебе лучше уйти!
  Вот она - человеческая неблагодарность! Хочешь сделать добро, а тебе
отвечают упреками! Я ушел, унося неприятный осадок.
  Однако через три месяца он позвонил мне, просил извиния.
  - Саша, прости! Я был сам не свой - нахамил. Но и ты тогда зря вызвал
Илгу! Все бы и так обошлось.
  - Значит, уже "обошлось"? - осведомился я сдержанно, не настроенный
продолжать отношения.
  - А у меня радость! - Голос Нодара звенел. - Мне приснилась новая Бирута.
  Я не знал, что ответить. Он, видимо, уловил замешательство.
  - Ты, наверно, не понял. Раньше сон без конца повторял мне ее последние
дни... В этот раз я увидел наш садик в Дарзини, где и ноги моей не было с
прошлого лета... Как будто я приезжаю туда, захожу на участок... И вижу
ее... Вначале опешил, потом говорю: "Это ты!? Но тебя уже нет!"
- Напрасно рассчитывал, - говорит. - Я вернулась! Гляди, что на грядках
творится: мусор, жухлые листья, трава! Ты меня дожидался?
  - Тебя!
  - А ну-ка неси, - говорит, - сюда грабли!
  Сел я на корточки и без грабель, прямо руками, убираю весь сор. На душе
так спокойно, так полно, как давно уже не было! Знаю: Бирута - рядом,
живая, "неповторимая". Чувствую, это она... И потом, когда я проснулся,
сомнений не возникало: этот сон - ключевой. Я дождался! Она возвращается!
Скоро Бирута будет со мной! Очень скоро!
  Когда Нодар смолк, я почувствовал, как на макушке моей поднимаются
волосы... коих давно уже не было. Я, конечно, не мальчик, чтобы меня
выставляли за дверь, однако, сдержался и даже слегка подыграл:
  - "Возвращается"?! Как и когда?
  - Пока что не знаю, - бодро ответил приятель. - Надеюсь, она мне даст
знать.
  - По почте? Письмом, телеграммой? - я чувствовал, что теряю терпение.
  - Может быть, почтой... - Он не настроен был спорить.
  - Что ж, подождем, - кончил я разговор и простился. Росло раздражение, но
не Нодаром одним - вообще все участники затянувшихся браков возмущают
меня. Терпя миллион неудобств, они были не в состоянии разорвать
бесполезные узы. Я презирал шарлатана-врача, углядевшего в здравомыслии
признак жестокости. Мне хотелось смеяться над ханжеством, над погрязшими в
сентиментальности олухами.
  У меня созрел план, и дня через два, решив действовать, я проехал на
электричке до Дарзини, и оттуда дал телеграмму Нодару всего из трех слов:
"Возвращаюсь встречай Бирута". Но по дороге домой неожиданно пожалел о
содеянном. Я не тревожился, что найдут отправителя: бланк заполнил другой
человек; я был в темных очках, в парике, с накладными усами, и приемщице
меня не узнать... Однако достаточно, что я сам это знал, а пакостить
исподтишка - не мой стиль...
  Минут через сорок вернулся на почту... Но - поздно: моя телеграмма ушла.
Предчувствуя шквал телефонных звонков, не решился ехать домой, прокатился
до Юрмалы и нагрянул к сестре. Под банальным предлогом ("установилась
погода, и хотелось бы подышать морским воздухом") - испросил разрешения
провести у нее пару дней. Таскался по берегу, вместе с другими до одури
меря шагами сырую полоску под шелест прибоя. Но скоро обрыдли цепочки
людей, одержимо бредущих у вспененной бровки. Хотелось забраться подальше
от всех... И на утро я прикатил в Лесопарк, взял моторку из эллинга, через
Киш-озеро вышел в протоку, оттуда - в главное русло Двины и - в Залив.
Гнал на север, вдоль "дикого" пляжа. Свернул в устье Гауи, и потихонечку
двигался против течения. Выбирая места побезлюднее, ночевал под
брезентовым пологом: лодка - мой второй дом. Ловил рыбку, сколько
ловилось. Грелся на солнце, когда оно было.
  В общей сложности я провел на реке три недели и забыл бы уже о своей
телеграмме, если бы не возвращался упорно к мысли о том, что обидеть
Нодара в его состоянии - то же самое, что обидеть больного ребенка...
Но это не значило, что меня безнаказанно можно выгнать взашей! "И плевать
я хотел, что ему тяжело! Сам, в конце концов, виноват!"
Когда больше не мог оставаться в неведении, попросил знакомого аборигена
присмотреть за моторкой, поездом добрался до Риги и, не заезжая домой,
помчался к приятелю. Отдышавшись у двери, готовый уже ко всему, придавил
аккуратно "таблетку" звонка.
  Дверь открыл мне он сам. Я, по правде сказать, ждал увидеть другого
Нодара. За время, что мы не виделись, он изменился: был чисто выбрит, одет
по-домашнему, но франтовато, поправился, похорошел, его черные с проседью
волосы были коротко стрижены, что придавало известное сходство со
знаменитым грузином, который все лжет, что его года - его богатство. Я
даже подумал, не слишком ли быстро приятель мой успокоился.
  - Саша! - обрадовался Нодар. - Где ты пропадал? А я тебе целыми днями
звоню!
  - Хорошие новости? - мысленно я себе подмигнул.
  - Такие, что можно свихнуться! - вскричал он. Я понял, что зря себя
мучил: ему уже хуже не будет.
  - Пришла телеграмма: "Возвращаюсь встречай Бирута" - как тебе нравится?!
  Изобразив изумление, я напомнил:
  - Ты сам говорил, она даст тебе знать...
  - Но она никаких телеграмм не давала!
  - Кто тебе это сказал?
  - Бирута!
  - Ага, понимаю, - во сне...
  - Да ты что, дорогой, как будто свалился с луны?!
  Я объяснил, что меня в самом деле не было в городе.
  - Как?! Ты, действительно, ничего не слыхал?! - широко открыв дверь в
гостиную, он неожиданно гаркнул кому-то: - Гляди, кто пришел!
Представляешь себе, он еще ничего не знает!
  Было бы лучше оглохнуть - я дернулся, словно меня обожгло, навалился на
дверь, вдруг услышав летучую дробь босых ног. Отзываясь на топоточек,
паркет захихикал от счастья. Кровь билась в висках... Помню, как-то Нодар
говорил, что наш мозг не выносит "необъяснимой реальности". И
действительно, в мире, который нельзя объяснить, невозможно и быть... как
без воздуха. Я почувствовал холод и смрад. Шквал ударил в лицо, приподнял,
прорываясь под мышками, просвистел, между пальцев, мимо ушей, свалил с
ног... Все скукожилось, оледенело и... ухнуло в пропасть.
  Очнулся я в доме, где живет задержавшийся на Земле контингент. Как и
прежде, не верю, что могу умереть. Ненавижу противного старикашку,
торчащего передо мной в зеркалах! А когда приходит меня навещать
кадыкастый Нодар...со своей обожаемой "неповторимостью", без которой у
него "кусок в горло не лезет", я чувствую себя обойденным, обманутым
подлой судьбой. А однажды мне явилась в голову мысль, что сон, в своем
роде, уже репетиция смерти, - решил поделиться тревогой с врачом.
  - Не надо драматизировать! - улыбнулась мне женщина с нежными усиками. -
Пора бы понять, что за целую жизнь вам, дедушка, не довелось испытать
чувства более сильного, нежели трепет перед "безносой красоткой".



В. Морочко.


                             НЕПОКОРЕННАЯ


  1.

  На широкой равнине, среди дымящихся хлябей, у оранжевой яркой палатки
оранжевой мышью застыл гравилет.
  Сложив на коленях большие руки, на ящике возле палатки сидел человек -
могучий и кряжистый. Лицо его. избороздили морщины.
  Другой человек - небольшой и подвижный - нервно ходил по алице, ковром
устилавшей почву.
  - Послушайте, Громов, - кричал он дискантом, утюжа румяные грозди. - Как
удалось вам попасть в экспедицию?! Кажется кто-то не может забыть ваших
старых заслуг! Представьте, что будет, если сюда соберутся родные всех
сгинувших в этих трясинах! Но люди привыкают к утратам, иначе ведь жить
было бы невозможно!
  - Вы, Косицкий, философ, - старик сморщил губы. - А я не могу
философствовать, когда погибает сын. У меня никого не осталось! Вы можете
это понять?
  - Не понимал бы, не позволил бы вам увидеть это болото, этот адский
гнойник планеты... В прошлом году, кроме вашего сына, экспедиция потеряла
трех человек... И вы еще просите здесь предоставить вам отпуск! Надеетесь,
вам одному откроется больше, чем группе поиска, работавшей по живым
следам? Эта планета люто оберегает свои гнусные тайны. Не зря же ее
назвали Непокоренной.
  - Верно, - согласился старик. - Но верно и то, что это одна из немногих
планет, где можно дышать без маски и одеваться, как на Земле.
  - Не обольщайтесь, Громов. Я знаю эти места: на едких горячих болотах
могут жить лишь глупыши. Но аллигаторы эти почти не изучены. Первых
рептилий заметила только третья экспедиция... Теперь их встречают
десятками, и не известно, откуда они приходят. Считают, что глупыши едят
ягоды алицы... Но это еще не доказано. Были случаи, когда они зарились на
продовольствие. Не позволяйте им подползать слишком близко. Не доверяйте
их глупому виду. Скорее всего они коварны и злы! И не забывайте, Громов: я
отвечаю за вас и, возвратившись, хотел бы застать вас в живых! - щеки
Косицкого раскраснелись. Он был молод - в три раза моложе Громова.
  Косицкий помолчал и вдруг засмеялся
- Черт возьми, Громов! Вы же тот самый Громов! Человек из легенды... Вы же
все знаете! Все можете! Вы - настоящий бог! Посоветуйте, Громов: как
человеку, вроде меня, сделаться богом?
  - Все очень просто, - ответил старик, будто не слыша насмешки, - чтобы
стать богом, надо, как минимум, вырастить сына. Чтобы стать богом, надо
узнать счастье...
  - А что же есть счастье?
  - Способность быть нежным, возможность быть нежным, повод быть нежным!
  - Это не мужской разговор...
  - Мужской! Счастье - это когда тебе говорят, что сны передаются по
наследству, и кивают в окно: "Вон, гляди, бегут твои сны!"
  - Вы с ума сошли, Громов! Вы верите, что ваш сын еще жив?!
  - Не верю... Почти не верю... Потому и прошу оставить меня одного... на
могиле Павлика. Боже мой, ведь это же так естественно!
  - Тихо! - насторожился Косицкий. - Они уже здесь. Глядите! - он показал в
ту сторону, где за кустарником дымилось болото... На синей траве отчетливо
выделялось нечто серое и продолговатое. - Первый раз я тут приметил его,
как только мы разгрузились. Он наблюдал за нами. Возможно, это -
разведчик. Лучше будет, если глупыш не вернется к своим... - Косицкий
выхватил маленький бластер и начал прицеливаться. - Смотрите, смотрите,
Громов, - шептал он, - а эта тварь и в самом деле глупа - идет на бластер,
точно на угощение!
  Действительно, приподняв над травою страшную морду, медленно двигая
ластами и волоча толстый хвост, животное приближалось к палатке, - земной
аллигатор в сравнении с ним мог бы считаться красавцем: у этого даже не
было задних лап.
  - Ну что ж, угощайся! - сказал Косицкий и положил палец на спусковую
кнопку, но тут получил удар по руке... Бластер дернулся, выпуская заряд.
Воздух вздрогнул. Над туманной равниной пробежал омерзительный шелест
смерти. Было видно, как шагах в десяти от животного вздыбилась почва, а
сам глупыш, подброшенный взрывом, сверкнул над кустами желтым глянцевым
брюхом.
  - Напрасно вы помешали, - спокойно сказал Косицкий.
  - Хватит, могил! - во взгляде Громова появилась угроза.
  - Ерунда! - усмехнулся Косицкий. - Так попросту безопаснее. Не хочу, чтобы
эти твари лишили вас продовольствия.
  - Вы убийца, Косицкий! - старик сжимал кулаки. - Ну-ка летите отсюда!
Скорее!
  - Громов, не сходите с ума из-за какой-то рептилии! Оставьте свои
сантименты. На непокоренных планетах один закон: кто кого! Вы - человек и
не имеете права никому уступать. Было бы глупо взять и позволить этим
тварям сожрать себя.
  Громов смотрел на Косицкого, но думал о своем. Еще каких-нибудь лет
двадцать назад он сам мог бы сказать то же самое... Тогда он тоже
поминутно хватался за бластер и находил всякий раз оправдание... Но теперь
ему было от этого стыдно и гадко. Не потому ли, что старые люди смотрят на
жизнь иными глазами то ли прощаясь с нею, то ли надеясь найти окошко в
бессмертие.
  - Улетайте! - повторил он. В темных его глазах под густыми седыми бровями
снова была только скорбь.
  - И не подумаю с вами задерживаться! - крикнул Косицкий. - Я перестал
понимать вас, Громов, - с обиженным видом он полез в гравилет, и