дких стен, борттехник почти
физически ощущал неотвратимо надвигающуюся поверхность Земли.

  Прошло еще мгновенье, и раздался чудовищный скрежет. Казалось, весь
трехсотметровый лайнер разламывается пополам. И сейчас же у борттехника
возникло ощущение, будто он раскачивается в своем кресле, как на качелях.
Ему не сразу пришло в голову, что это раскачивается весь корабль. Он
инстинктивно протянул руку к выключателю энергопитания лайнера, но его
опередили из рубки. Свет погас. Чингиз будто нырнул в глубокий
беспросветный колодец. Скрежет нарастал и в полном мраке становился еще
более зловещим. Борттехнику казалось, что он уже слышит треск
расползающейся обшивки корабля. Сидя в темном мешке, сотрясаемом
чудовищными толчками, он оцепенело ждал, когда до него доберется
грохочущая смерть. Вскоре скрежет перешел. в визг, а затем в оглушительный
свист. Потом где-то далеко внизу, в корме корабля, раздался звук,
напоминающий приглушенный взрыв, и кресло Чингиза, выведенное из себя
резким перепадом ускорения, поспешило выместить на борттехнике сразу все
свои обиды.
  "Чингиз, что с тобой? Ну, очнись! Слышишь, все в порядке! Да очнись же
ты!" - услышал Чингиз знакомый голос штурмана и открыл глаза. Через овал
раздраенного иллюминатора внутрь корабля заглядывала полная луна.
  - Видно, здорово тебя тряхануло! - сказал штурман, помогая Чингизу
отстегивать привязные ремни.
  Борттехник ничего не ответил. Осторожно ступая одеревеневшими ногами, он
приблизился к иллюминатору. Только теперь до него дошло, что лайнер сидит
надежно в гнезде взлетно-посадочной шахты.
  - Но ведь этого же никак не могло быть! Это немыслимо!
  Чингиз был настолько оглушен, настолько готов к концу, что в первый момент
даже не ощутил радости спасения.
  - Ты знаешь, там уже прикатили биологи, - говорил штурман. - Рады до
помешательства! Сейчас шаманят со своими контейнерами около шлюзовой
камеры. Подумай только, какой подарочек мы им привезли!
  Чингиз просунул в иллюминатор голову. Ветерок, напоенный родными земными
запахами, приятно холодил лицо. Где-то внизу чернел провал
взлетно-посадочной шахты, над которой возвышалась только головная часть
лайнера. На площадке космодрома в свете прожекторов суетились машины и
люди - все было, как всегда.
  - Ничего не понимаю! - сказал Чингиз, повернувшись к штурману. - Ты
можешь мне объяснить, как же это, черт возьми, нас все-таки угораздило
сесть?!
  - Не все ли тебе равно, как это случилось, - ответил штурман. - Мы сели,
Чингиз, и это главное! - Лицо штурмана утонуло в тени, голос его звучал
теперь неуверенно. - Ты извини, конечно, что я так говорю, но сейчас мне
самому дико вспоминать, как все было. Во всяком случае, тут моей заслуги
нет. Я делал все, что приказывал Старик. Вот это, я скажу тебе, человек!
Представляешь, Чингиз, мы вышли точно на космодром. Под нами горели
зеленые огни посадочной шахты. А вокруг, на освещенном прожекторами поле
космодрома, ни души, даже машины спрятаны в бункера. Все ждали взрыва, и
ни один человек внизу уже ничем не мог нам помочь.
  Мы падали прямо на бетонную площадку. Я видел, что зеленое ожерелье шахты
осталось в стороне... А мы падали! Падали! Вдруг я заметил, что руки
Старика на миг выжидающе замерли, а в следующую секунду он уже быстрым
движением выключил еще один из посадочных двигателей, Я закрыл глаза. И
тут произошло невероятное: либо у Старика имеется договор с сатаной, либо
он сам дьявол. Понимаешь, мне показалось, что он специально подстерегал
это мгновенье: неожиданно вздрогнув, лайнер резко накренился, и свершилось
чудо: сделав в воздухе реверанс, корабль достал кормою раструб шахты. Все
произошло за какие-то доли секунды: Старик переключил двигатели, и лайнер,
закачавшись над краем провала, выпрямился. Нас потянуло вниз, в ствол
шахты. Горючее как раз кончалось, поэтому скорость падения была очень
велика, но мы теперь находились в шахте и знали: здесь уже ничего плохого
случиться не может. Вот так мы сели, Чингиз.
  Как только штурман умолк, они оба услышали какие-то странные звуки.
Казалось, что в глубине отсека кто-то сердито фырчал, тарахтел и
поскрипывал. Лицо штурмана вытянулось от изумления: там, в серебристом
овале лунного света, происходило настоящее сражение. Позеленевший от
ярости астрид пытался оплести чувствилищами своего нервно подпрыгивающего
и крутившегося волчком противника. "Да ведь это же мое кресло! -
догадался борттехник. - Наконец-то эти двое нашли друг друга!"
  - Как тебе нравится мой зверинец? - спросил он штурмана.
  Только теперь окончательно Чингиз поверил в спасение. Сейчас лишь одна
мысль не давала ему покоя, мешала радоваться возвращению к жизни. Его
опять мучил проклятый вопрос: "Кто же этот Старик?" Последнее
предположение, что бритоголовый - пилот с погибшего лайнера "Гром",
казалось ему теперь детским лепетом. Во-первых, об этом наверняка знали бы
все на корабле. Но главное: разве кто-нибудь из землян мог совершить то,
что удалось человеку со шрамом? "Полно, да человек. ли он, в самом деле",
- подумал Чингиз, поймав себя на том, что мысленно повторил сомнение,
только что промелькнувшее в рассказе штурмана. Как-то сами собой
вспомнились таинственные слухи, которым он никогда раньше не придавал
значения. Теперь, после всего, что произошло, Чингиз мог уже допустить
любое, самое фантастическое предположение: "А что, если этот
необыкновенный старик и есть один из тех пришельцев, о которых так много
говорят, - думал борттехник. - Что, если бритоголовый и в самом деле
разведчик, проникший в обжитую зону из еще не обследованных районов
Галактики, - гуманоид, усвоивший земной язык? А шрам на его лице - всего
лишь искусная маскировка!"
- Я совсем забыл сказать, - нарушил молчание штурман, - Старик хотел тебя
видеть.
  - Меня?! - удивился Чингиз. - Зачем я ему понадобился?
  - Не знаю, - ответил штурман. - После приземления ему вдруг стало плохо -
что-то с сердцем. Я вызвал врача. Теперь Старик в лазарете, и ему вроде бы
лучше. Сходи к нему. Он ждет!

  При появлении Чингиза в лазарете на изуродованном лице больного
промелькнуло что-то похожее на улыбку. Но, возможно, это была просто
гримаса боли,
Некоторое время они оба молчали, и борттехник поймал себя на том, что не
в силах оторвать взгляда от лица, обезображенного страшным шрамом. Словно
прочтя его мысли, Старик тихо сказал:
  - Это украшение - подарочек от гребнезубого щерца. Я встретил его на
Коралловом Клыке... Очень милое создание... Просто мы не сошлись
характерами, это бывает. У нас такие передряги в порядке вещей...
  "Он сказал "у нас"! Так я и думал, это не землянин! Сейчас он
проговорится..." - Сердце Чингиза торжествующе забилось.
  - То, что вы совершили, настоящее чудо! - неожиданно выпалил он, и ему
самому стало противно от этих умильных слов: но он должен был заставить
бритоголового разговориться.
  - Какое, там чудо, - ответил Старик, - обыкновенная работа.
  Но Чингиз не мог больше продолжать игру:
  - Все так отвечают, когда их благодарят или хвалят. Для этого существует
стандартная формула скромности под шифром из первых букв ЛНМПТ, что
означает - любой на моем месте поступил бы так же. Конечно, откуда же вам
это знать!
  - Ну и злой же ты, - улыбнулся бритоголовый. - Впрочем, это хорошо...
Плохо то, что вы здесь, на Земле, как мне кажется, утратили вкус к
решительным действиям...
  - Так я и знал! - вырвалось у Чингиза. - Вы победили благодаря каким-то
своим особым качествам! Все правильно, вы даже не похожи на человека
Земли!
  - Зато вы все очень похожи друг на друга, - проворчал Старик, дотронувшись
пальцами до шрама.
  - Простите, я совсем не имел в виду внешнее сходство, -смутился Чингиз.
  - И я тоже, - сказал бритоголовый, - но от этого нам не легче. За кого,
собственно, ты меня принимаешь? - Этот вопрос сбил Чингиза с толку.
  - Не знаю, - ответил он.- Просто вы чем-то от нас отличаетесь. Я это
чувствую, потому что все люди должны быть одинаковыми...
  - Такими же одинаковыми, как астриды? - спросил бритоголовый и, сморщась,
прижал руку к сердцу.
  - Нет, вы не поняли, - оправдывался Чингиз. - Я только хотел сказать, что
лучшее качество человека - это его простота. Да, да, простота! А вы для
меня совсем непонятны!
  - Жаль, меньше всего хотелось быть непонятным, - вздохнул Старик и,
немного помолчав, добавил: - Но и слыть простаком не хотелось бы... - уж
больно это подозрительное дело. Простой человек может оказаться и
простофилей, и хамом, и скорым на расправу негодяем!
  Кровь бросилась в лицо Чингизу. Он. ощутил неведомую опасность,
исходящую от этого беспомощно распростертого в кресле человека и
направленную против него. В тембре его голоса, в строе речи, в интонациях
заключалось что-то бесконечно волнующее. Охваченный смятением, уже
почти механически, борттехник спросил:
  - А какими, по-вашему должны быть люди?
  "По-нашему? - В глазах бритоголового вспыхнули лукавые искорки. - Трудно
сказать. Я думаю, прежде всего человек должен быть неповторим...
  - Как это неповторим?
  - Очевидно, каждый по-своему, - ответил Старик. - Ну, возможно, так же,
как неповторимы эти стихи...
  И, прикрыв ладонью глаза, он негромко продекламировал:

  Там, где вечно дремлет тайна,
  Есть нездешние поля.
  Только гость я, гость случайный
  На горах твоих. Земля *.

  "Отец!" - хотел крикнуть Чингиз, но в горле словно застрял комок.

   


  * Стихотворение С. Есенина "Там, где вечно дремлет тайна".




Вячеслав Морочко


                            СПАСТИ СЕЛЬФОВ



  Каждый день мне бывает тошно! Рычаг выскальзывает из рук. Пальцы трясутся.
Все бесит: и смрад, и гнусные рожи. До чего ж я их всех ненавижу! И еще
эта гадость - амброзия! Я не могу выносить ее запаха! Кто только выдумал
эту отраву?! Пришельцы толкуют, она "угнетает" наследственность. Они
запрещают амброзию, учредили надзор. Но я их всех ненавижу! Сил моих нет
как болит голова! Наверно, сейчас упаду на загаженный пол. И тогда сдерут
штраф - вычтут целый жетон. Все кругом вертится, прыгает, скалится...
Что-то ударилось. Это - моя голова... об пол. Фу! Стало, кажется, легче
дышать.
  Вот он крадется! То наш амбропол - представитель особой полиции. Работенка
такая - следить, чтобы не глушили амброзию. Парень свое дело знает. С
пьющего полагается штраф. Только где возьмешь пьющего, если нету амброзии?
Вот! Теперь я - живу! Голова - точно стеклышко! Многовато, конечно, -
жетончик за банку амброзии, зато - к месту и главное вовремя. Что бы мы
делали без "амбропола"!
  В перерывах сидим на лавочках, жуем жвачку и слушаем учителей. Каждый день
они говорят об одном и том же - о "губительном действии" растреклятой
амброзии. Когда болит голова, мы их просто не слышим. Когда мы "здоровы",
- под их бормотание спим. За уроки им тоже платят жетонами: не пропадать
же людям от жажды.
  Я и сам бы мог рассказать о "губительном действии" этой амброзии на мой
организм... Я способный. Мне доверено тонкое дело: поднимать, когда
загорается лампочка, рычаг вверх, а затем поворачивать - влево и вправо.
Большинство наших местных тупиц только дергают рычаги на себя.
  Лавки, стены и коридоры усеяны листами бумаги. На них нарисовано про
амброзию: "О вызываемых ею наследственных изменениях". Об этом талдычат и
учителя.
  Все наши скоты не имеют понятия о чистоплотности. Только глазищами
хлопают, когда видят, что я собираю картинки и устилаю ими плиту под своим
рычагом. Этим олухам не понять, что в похмельных конвульсиях лучше биться
не на холодном полу, - на подстилке из бесполезных советов.
  Наконец, работа окончена. Мы выползаем, вываливаемся, выкарабкиваемся всей
массой наружу. Впереди - веселое счастье, ради которого и рождаются
сельфы. Мы - в единым порыве. Когда нас мучает жажда - не стой у нас на
пути!
  Гремят банки амброзии - весело слышать. Их выкатывает подпольный спекулянт
- автомат.
  Пьем. Глоток за глотком в нас вливается радость. Вокруг - милые рожи
друзей. Жизнь без амброзии холодна и пуста. Мы почти не едим, - только
самые крохи: никогда не хватает жетонов. Спим где придется. Но это не
важно. Зато мы - бесстрашные, благородные, гордые сельфы.
  Когда-то, задолго до этих пришельцев, пытались уже запретить нам
амброзию. Жалкие хлюпики предавали народ, желая отнять у него навсегда это
светлое диво. Кричали про "Национальное бедствие", "Деградацию личности",
"катастрофу". Но мы - не пугливые. Появилась свободная новая раса яростных
"сельфов."!
  Говорят, что потомки пришельцев были как раз те сбежавшие умники. А теперь
они вмешиваются в наши дела, нас во всем ограничивают. А амброзия как
пилась, так и пьется. Пьют все. У кого нет мозгов - выпивает со скуки, у
кого они есть - от тоски. Сельфы пьют, чтобы жить, чтобы вырваться из
дерьма, на которое обрекают себя ненормальные трезвенники.
  Пришельцы собирают нас на работу - называется "Трудовым воспитанием". Им
нравится, когда мы все - в куче. Оно и верно. Пить в знакомой компании -
веселее.
  Опротивел старый язык, на котором долдонят о трезвости. Мы говорим
по-иному. К примеру, я отрываю напарнику ухо, и он верещит, потому что без
слов понимает мою к нему нежность. Мне хочется оторвать ему ухо: ведь он
такой славный, а ухо - противное! И я отрываю этот ненужный предмет и
прячу себе под язык.
  Бабье не спускает с меня похотливых очей. Они видят, как яростен я и
красив. Но они мне уже не нужны. Разве что найдется такая, которую я
захочу укусить. Они любуются мною: я так грациозен!
  Теперь прогуляемся. Я люблю свежий воздух, заходящее солнце и серебристую
пыль: в ней я просто неотразим. Я так плавно иду - не иду, а "скольжу"!
Должно быть, со стороны это выглядит бесподобно! Сельфы во все времена
отличались своей красотой. Но я - прекраснее всех!
  Я счастлив. Мы счастливы! Ах как нам славно! Чем бы еще скрасить вечер?
Взять, например, да свернуть чью-то шею, вырвать кому-нибудь глаз... Мы -
веселый народ!
  Вот то место, где разгружаются "боты" пришельцев. Сейчас уже вечер, однако
у них на площадке светло точно днем. И чего им все надо. Твердят, что
хотят нам помочь.. Но зачем нам их помощь, если амброзию "гонят"
запущенные когда-то до нас автоматы?
  В этом месте полно ротозеев. Ждут чего-нибудь интересненького. Поджидают и
песенки распевают. Я пою громче всех! Я сижу и пою возле самой площадки...
  И ... что же я вижу! Неужто такие бывают?! Какая пришелица! Нежная
тоненькая и пушистенькая подобно крысенку, которого я вчера слопал живьем!
Никогда такой бабы не видел! Сижу вот, гляжу и кумекую: "А не слетать ли
за баночкой, как говорится, для храбрости? А не попробовать ли
познакомиться с кралей, пожаловавшей на наш праздник издалека?"


  * * *


  - Напрасно ты отказалась ждать меня в зале, - говорил Стас, помогая сестре
выбраться из транспортера. - Я должен осмотреть грузы, прибывшие с
кораблем.
  - Прости, не хотелось с тобой расставаться, - ответила Вера. -Ты даже не
представляешь себе, как я рада, что вижу тебя! Ты всегда был нашим
кумиром. Мы завидовали тебе и гордились тобой. Не верится, что и я теперь
- на романтической Сельфии, о которой столько мечтали студентами. И рядом
ты - мой героический брат, живая легенда! Ну разве это не чудо!
  - Я тоже счастлив, что вижу тебя, - Стас улыбался, но улыбка не могла
скрыть тени печали в глазах. - Как ты изменилась! Я тебя помню еще совсем
девочкой... Подожди меня, Вера. Закончу осмотр и поедем в гостиницу.
  Он двигался вдоль ряда контейнеров, сверяя номера с накладной. По его
команде молчаливый гигант-робот грузил контейнеры на транспортер. Стоя
поодаль, девушка с нежностью и тревогой смотрела на брата. На лице его она
уловила усталость и что-то еще - непонятное, даже пугающее.
  Вера не умела скрывать свои чувства.
  - Стас, на корабле говорили, что под предлогом реставрации генотипа,
сельфы подвергнутся принудительному облучению. Это правда?
  Стас только кивнул.
  - Но ведь это чудовищно! - воскликнула девушка. - Сельфы такие же люди,
как мы! Генотип - это суть живой формы. Касаться его, даже с целью
коррекции, есть преступление!
  - А ты знаешь, что такое амброзия? - спросил он.
  - И про амброзию слышала, - усмехнулась она. - Сейчас принято сгущать
краски. А сельфы для нас - это, прежде всего, знаменитые сельфианские
"Аполлоны". Людям столь совершенного телосложения, гениальным ваятелям и
мудрецам есть чем гордиться. Это великий народ! Мне так хочется поскорее
встретиться с сельфами!
  - Не торопись, - посоветовал Стас. - Бога ради, не отходи далеко. Подожди.
Мне осталось немного.
  Девушка приотстала от пышущих жаром машин: захотелось услышать и звуки и
настоящие запахи Сельфии. У края освещенной площадки ей, вдруг,
почудилось, что в кустах, где кончалось покрытие, кто-то громко заплакал.
Рыдания смолкли внезапно, на пронзительной ноте. Мелькнула какая-то тень.
Что-то мягко ударило в спину, навалилось, сдавило шею и грудь. Воздух
наполнился смрадом. Девушка вскрикнула, чувствуя, что задыхается,
запрокинула руки за голову. Пальцы встретили жесткие липкие космы.
Уцепившись за них и резко пригнувшись, Вера с силой рванула какое-то тело
через себя.
  Что-то плюхнулось перед ней на площадку. Стас был уже рядом. В руке его
вспыхнул фонарь. Ночь отпрянула за границу площадки... А возле их ног
подпрыгивал на спине паучище, величиною с собаку. С трудом удалось ему
перевернуться на брюхо. Косматое существо на четырех кривых лапах, хрюкая,
и испуская зловоние, припустило к кустам и вскоре исчезло в ночи.
  - Какое ужасное насекомое! - вскрикнула Вера. - Хотело меня укусить... Как
оно называется? Боже мой, Стас! Что с тобой? Почему ты молчишь?!




Вячеслав Морочко


                               БОЛЬШОЙ ПРИЗ


  Эта история относится к тем временам, когда на разные уголки Обитаемой
Зоны Галактики налетали, как гром среди ясного неба, "косяки
хроноястребов". Сколько помнит себя человечество, ни одному из его
достижений не удалось избежать недостойных рук. "Хроноястребы" были
олицетворением того, что когда-то звалось пережитками, но, после освоения
хронокосмоса, уже трудно было сказать, откуда эти "пережитки" берутся: из
прошлого, настоящего или же будущего. Попросту говоря, эти "ястребы" были
"пиратами времени", как были до них морские пираты и пираты воздушные.
Ядро "косяка хроноястребов" составляло два человека: "носильщик" и "шеф".
"Носильщик" отвечал за аппаратуру, "Шеф" решал, куда и в какое время
перемещаться и лично стоял у пульта, висевшего за спиной у "носильщика".
Во время "хроноброска" остальная компания их окружала кольцом, составляя
плотный косяк. Эти шайки бесчинствовали на планетах и станциях обитаемой
зоны, пока для борьбы с ними не были приняты радикальные меры.
  Наш рассказ - об одном эпизоде, в основе которого - вероятно, забытая
многими легенда о ГКСЛ.

  * * *

  Ермак открыл шкафчик, налил себе чашечку кофе, сел и, сделав глоток,
откинулся в кресле. Наслаждение доставляло не только слышать, но и видеть,
как играет Левушка. Через открытый иллюминатор внутрь корабля проникал
горный воздух. Вечерний свет золотил стены капитанской каюты, спину и руки
скрипача. Длинные волосы музыканта вздрагивали в такт с движениями смычка,
а вся худая и сгорбленная фигура его слегка раскачивалась.
  Импровизации Каминского были близки Ермаку. Может быть потому, что росли
они в одном интернате, и в их детских воспоминаниях - много общего. Слушая
эту музыку, капитан патрульного корабля чувствовал себя немного другим
человеком. Скрипач навязывал ему что-то свое. Можно было попробовать не
поддаваться, но само это противоборство уже нарушало привычное состояние
духа.
  Скрипач опустил инструмент.
  - Милый Левушка, - говорил капитан. - Ты великий артист! Играя, ты
кажешься мне выше ростом, плечистее. У тебя появляется чемпионская стать,
и я забываю, что ты вечно был рохлей.
  - Если б ты знал, какого каторжного труда требует скрипка, - отвечал
музыкант, отходя к раскрытому иллюминатору. -