ного бота.
  Садиться на неосвоенные планеты могут лишь экспедиционные корабли. Для
тяжелых грузовозов существует единственный способ посадки - с помощью
дистанционной системы наведения в раструб взлетно-посадочной шахты. В
случае вынужденной посадки сам корабль обречен. Экипаж спасается на
аварийном боте, который должен забрать весь оставшийся концентратор
пространства - наш "керосин". В этот раз необходимо было покинуть корабль
раньше, чем предписывалось инструкцией: наш груз мог дать при ударе
чудовищный взрыв. Следовало подальше уйти от опасного места. Когда Валерий
сообщил по селектору, что добрался до бота, я велел ему начать перегрузку
оставшегося "керосина", перевести из отделения эскулапа на аварийное судно
капсулу с незнакомкой и доложить о готовности к старту.
  Я направлял корабль на дневную сторону планеты, выбрав для посадки зону с
умеренным климатом. Облака под нами блестели, как девственный снег.
Кое-где зияли разрывы-проталины. Радужное кольцо вокруг планеты постепенно
мутнело и расплывалось по мере того, как мы погружались в океан атмосферы.
На пульте зажегся сигнал, что "керосин" переходит в бот. Скоро нечем будет
притормозить спуск, и начнется свободное падение. Я ждал доклада Валерия,
чтобы переключить все системы на автомат, перейти в аварийное судно и
стартовать. По моим расчетам, Валерию пора было доложить о готовности к
старту. Но селектор молчал.


  5.

  От пульта не отойдешь. Я терялся в догадках, что случилось, почему
Валерий' молчит.
  Мы снижались в дневную зону. Облака уплывали за горизонт. Через стекло
иллюминатора открывалась панорама бескрайней серо-голубой равнины. Но я не
мог оторвать глаз от экрана курсового телескопа, где с высоты птичьего
полета был виден район предполагаемого падения корабля. У меня перехватило
дыхание: там, внизу, прямо под нами... раскинулся город! Бесконечными
шеренгами выстроились похожие на кукурузные початки здания. Окрашенные в
яркие тона, пролегли между ними проспекты. Поднявшееся над горизонтом
солнце заглядывало в огромные витражи. Под лучами его быстро таяла дымка.
  Я невольно схватился за рычаг торможения... Но не решился его повернуть:
оставшегося "керосина" едва хватало для равномерного спуска. Если горючее
выработается без остатка, корабль перейдет в свободное падение и все равно
обрушится на город...
  Кто-то коснулся моего плеча. Рядом стоял Валерий. Лицо землисто-серое.
  - Капустин, - сказал он, - в отделении эскулапа никого нет. Я обыскал весь
корабль...
  - Смотри! - перебил я его, кивнув на экран. И подумал: "Мы уже не хозяева
на корабле... Почти не хозяева. Но все-таки корабль падает на город... На
ее город..."
Моя рука автоматически потянулась к переключателю подачи концентратора
пространства. Но меня опередил Валерий. Он или понял мой жест, или
почувствовал то же, что и я. Теперь из аварийного бота "керосин"
возвращался в корабль. Но даже с учетом этой скромной добавки, самое
большее, на что мы могли рассчитывать, - это коснуться поверхности не в
центре, а где-нибудь на окраине города...
  Аварийный бот уже не понадобится. Час назад, когда я спал у изголовья
незнакомки, она говорила сама с собой... и со мною. Теперь я смотрел на
город и он казался мне нарисованным. На улицах не было видно движения,
хотя по обочинам там и тут стояло много машин. Приглядевшись, я, наконец,
увидел людей. Это были странные люди, хотя внешностью они мало чем
отличались от нас. Они стояли на тротуарах, на галереях, окружающих
здания, на плоских крышах, превращенных в сады. Они торчали, как застывшие
манекены, и смотрели в какие-то трубки вверх, прямо на нас. "Город
статуй", - подумал я. Но скоро понял, что ошибаюсь. Я попробовал наблюдать
за одной "статуей", но она вдруг исчезла. Рядом возникла другая и тут же
пропала. Я видел людей, пока они не начинали движение. То же самое было и
с транспортерами: как только машины трогались, они исчезали из виду. Но
главное - что я ничему не удивлялся. Я знал - это люди-молнии, их город,
их планета - Мать, их светило - Отец. Они уже были на корабле. Им
известно, что нас ожидает. И поэтому Розу они поспешили забрать. Да, да.
Роза - это ее имя. В ней действительно есть сходство с чудесным цветком.
Эти люди могут проникнуть в корабль, столь быстро проделав и заварив
отверстия в корпусе, что приборы не успеют отметить нарушение
герметичности.
  Что же дальше? Что предпримут они, видя, как прямо на город падает
страшный груз? И вдруг я понял: сейчас нас взорвут, пока еще мы достаточно
высоко, и ударная волна от взрыва не достигнет поверхности планеты. Это -
единственный, самый надежный и решительный путь спасения миллионов
людей-молний.
  Я деловито взялся за рычаги управления - попытка продемонстрировать
выдержку... Самому себе...
  "С этими рычагами в руках и полечу в тартарары", - усмехнулся я про себя.
Но что-то было не очень весело. Наверно, я сжался в комок, спрятался, как
улитка в раковину, - даже Валерий смотрел на меня удивленно. Взгляд его
был красноречивее зеркала. И тут я рассмеялся по-настоящему. Даже лучше,
если последний миг наступит во время смеха. Потому что страх - это смерть
заранее. А улыбка, как птица. Она не исчезнет вместе с тобой. Только
вспорхнет и будет носиться над миром, пока не отыщет родственную душу.
Тогда опустится и снова станет улыбкой. То говорил во мне "поэтический
дар", без которого, по мнению Розы, иноязычные люди не могут понять друг
друга. Ведь я ее понял! Мы на Земле понимаем друг друга давно. Не знаю...
у нас все вышло как-то само собой, постепенно. Мы над этим не очень
задумывались.
  Я накренил корабль, чтобы нас отнесло чуть подальше. Но то была лишь игра:
на ручном управлении нашу махину держать невозможно. Грузовоз покачнулся,
готовый перевернуться. Я снова включил автоспуск и взглянул вниз, потом на
экран. Чего они медлят? Еще немного и взрывать будет поздно... Да нет...
Уже поздно!
  Теперь я не отрывал глаз от экрана. Под нами разворачивалась панорама
центра города. Картина непрерывно менялась. Это было знакомо. Динамическая
архитектура давно известна. Мы тоже научились строить города, как
меняющиеся декораций. Можно удалить здания, чтобы расширить площадь. Или
на месте площади воздвигнуть гигантский амфитеатр. Теперь лицу города
свойственны и неповторимые черты... и способность менять выражение.
  Но у этого города смена выражений происходила так быстро, что напоминала
гримасничание. Колоссы поднимались наклонно на угловатых шарнирных опорах.
Точно гигантские задумчивые кузнечики, они то складывали, то расправляли
необъятные полупрозрачные крылья. Эта архитектура колченогих опор и
нависающих скалообразных тел показалось мне дешевым трюкачеством. Панорама
быстро приелась. И я опять сосредоточил внимание на обитателях. Они, как и
раньше, появлялись, чтобы тут же исчезнуть. Некоторые стояли по двое,
прижимаясь друг к другу. Иногда они пропадали не сразу, а постепенно, как
плавно набирающий обороты винт допотопного вертолета. Теперь люди-молнии
почти не прикладывались к своим зрительным трубкам, не задирали головы
вверх - в нашу сторону. Очевидно, мы уже не представляли для них объекта
внимания номер один - примелькались. Я хотел обидеться, но не смог: в
беспечности людей-молний было столько нашего, человеческого! Теперь и сам
город стал немного понятней. Я принимал его, как незнакомую музыку или
живопись. Слишком новое всегда раздражает, вызывает инстинктивный протест.
Но, если оно талантливо, если в нем - благородство и искренность, то
постепенно оно укрощает и приучает к себе. До меня вдруг дошло, что
движения крыльев исполинских кузнечиков, скорее всего, соответствуют
циклам жизни обитателей города. Бодрствование - крылья сложены, и солнце
на улицах. Сон - крылья распущены веером, и город в прохладной тени.
Красота постигалась через целесообразность. Колченогими кузнечиками можно
было любоваться, как любуются годовыми кольцами на срезах деревьев,
узорами мрамора, человеческим телом. Я уже не верил, что творцы этого
умного мира легкомысленно обрекли себя на гибель. Они, наверняка,
что-нибудь придумают, или уже придумали и теперь приводят свой замысел в
исполнение. Но я опять не мог удержаться от соблазна подумать за них.
  На оставшейся капле "керосина", в лучшем случае, нам удастся дотянуть до
окраин, но и тогда не меньше половины города будет снесено взрывом. У
людей-молний совершенные летательные аппараты. Они найдут способ
отбуксировать наш корабль подальше. Может быть, нас уже подцепили, да так
ловко, что мы этого не замечаем.
  Я взглянул на высотометр и похолодел: до поверхности оставалась тысяча
метров! Под нами - городские окраины. Уже не нужен телескоп: город с
высоты птичьего полета был на видиоэкране... Никто не собирался нас
буксировать. Неужели все зря?! Теперь я старался как можно тоньше
манипулировать рычагами торможения: посадочный автомат пришлось выключить,
он не рассчитан для работы на таких крохах несущей материи. Стрелка
указателя "керосина" дрожала у нулевой риски. Вспомнив, как мгновенно
исчезают из виду транспортеры людей-молний, я понял, что моя идея
буксировки была нереальна. Пришвартоваться к нам и зацепить корабль они,
пожалуй, смогли бы, но любая попытка начать буксирование была бы подобна
удару о поверхность планеты. Теперь у людей-молний оставался один выход -
эвакуировать город. С их темпами передвижения это не составляло проблемы.
Скорее всего, такой вариант и был предусмотрен в самом начале.
  Не уничтожив корабль на безопасной высоте, люди- молнии показали, что
несколько десятков минут нашей жизни для них дороже камней огромного
города. Но эта мысль не принесла утешения. Грузовоз уже пролетал над
самыми крышами. Они мелькали под нами, и невозможно было ничего
разглядеть. Еще секунда и под нами - широкий луг, что-то вроде площадки
для игр. Высота двести метров. Сейчас будет взрыв. Я взглянул на Валерия:
бледные губы сжаты, и все... Так держатся перед стартом в неведомое...
Хотелось смотреть и смотреть. Взгляд упал на экран телескопа. Я не мог
оторваться: у дома стоял мальчонка - лет трех по земному понятию - и
смотрел в нашу сторону. Пальчик, забытый в носу, выдавал мыслителя. Чуть
поодаль я видел еще карапузов. Это было непостижимо! Выходило, что
люди-молнии не покинули город и не думали об угрозе взрыва! Не волновала
их ни наша судьба, ни своя собственная! Как было в это поверить?! Я
представил себе глаза моей Розы. В ушах зазвучал ее голос: "Он был бы
счастлив узнать, что человек может стать бессмертным. Надо только
перешагнуть тот порог..." Что ж, и мы когда-то перешагнули его. Это было
давно. Мы знаем, как прекрасна жизнь без увядания! Как вообще прекрасна
жизнь! Мне казалось, что так думают и здесь... Я ошибся!
  - Барахлит указатель "керосина", - неожиданно доложил мой помощник.
  - И пусть барахлит... - отозвался я. Но когда взглянул на приборную
доску... точно развернулась во мне туго скрученная пружина. С
остервенением бросил я на себя рычаг старта... и, оглушенный, на миг
потерял сознание... За звездолетом вырос огненный луч... На его острие
уносился в зенит наш корабль.
  Валерий уже набирал программу перехода к Земле. А я не мог отвести взгляда
от шкалы указателя "керосина": прибор сообщал, что на борту - полный заряд
концентратора пространства.
  Определить наш способ передвижения, построить зарядную станцию и в
последний момент успеть передать нам заряд - что еще могли сделать для
людей... люди?! Жаль, что наша громадина не могла тут приземлиться.
  Я долго смотрел на крохотный голубой оазис, уплывающий в звездную даль. Он
провожал нас веселым светом жилья. Я думал: чего стоит моя бесконечная
жизнь, если нам никогда не дано быть вместе? О, как хотелось бы верить,
что будет день, когда в развороте пространства я снова увижу тебя... мой
легкокрылый цветок!




В. Морочко.

                      "Мое имя вам известно"


  Пассажирский лайнер "Китеж" вышел в очередной транспланетный рейс. И когда
Земля осталась далеко за бортом, Эрзя ощутил спокойствие, какого не
знал уже долгие годы, - годы, прожитые напрасно, без всякой пользы для
людей. Теперь он добровольно обрек себя на изгнание.
  Впереди его ждала неизвестность. Возможно, на какой-нибудь далекой
планете он сможет заняться простым трудом, не требующим от человека
способности предвидеть будущее. Не пытаясь больше предвосхищать события,
Эрзя настраивал себя лишь на длительное путешествие с неопределенным
концом.
  Уже то, что ему удалось выполнить задуманное и покинуть Землю,
воспринималось им как неплохое предзнаменование. Наконец-то он сумел
подавить в себе несбыточные надежды, рожденные мифом о всемогущем
человеке. Именно мифом - только так он относился теперь ко всему, что
слышал об Исключительном.
  Эрзя слишком долго искал встречи с этим сверхчеловеком. Но разве в жизни
кому-нибудь доводилось встречаться с героями сказки? Во всяком случае, не
такому отпетому неудачнику, как Эрзя. Где только он не пробовал свои
силы! Обладая великолепной памятью, он как губка впитывал в себя
знания, но пользы от этого было мало. Эрзя ушел из геофизики, когда
предсказанное им землетрясение по какой-то причине не состоялось.
Сокрушительный удар ему нанесла медицина. Первому же своему больному
Эрзя поставил диагноз неизлечимой болезни. Всю ночь он просидел у постели
больного. Никогда раньше мозг его не работал так живо. Он словно
переселился в дремучие дебри биологических структур, проникнув в
сокровенные их глубины. Мысленно Эрзя проследил весь ход болезни и
составил для себя четкую последовательность событий, происходивших в
гибнущем организме. Но что стоили все эти муки, если наутро консилиум
специалистов нашел у больного лишь признаки крупозного воспаления легких с
некоторыми осложнениями, искажающими диагностическую картину.
  После этого Эрзя понял, что и в медицине ему не место. Однако он
перебрал еще много профессий, прежде чем окончательно убедился, что
неспособен применить свои знания ни к какому полезному делу.
  Трудно сказать, что было причиной его неудач. Эрзя не мог, например,
пожаловаться на отсутствие воображения. Скорее наоборот: он мыслил так
ярко и настолько конкретно, так отчетливо представлял себе все
возможные варианты, что в конце концов... всегда ошибался.
  "Я - конченый человек, - говорил он себе. - Спасти меня может лишь чудо".
Мысль о спасительном чуде не случайно пришла Эрзе в голову. Она
зародилась в нем с того дня, как появились первые сведения об
Исключительном - так информаторы называли таинственного человека, для
которого будто бы не существовало ничего невозможного. Каких только чудес
не приписывали Исключительному. Он якобы мог по своей воле изменять
явления природы, предотвращать катастрофы, исцелять безнадежно больных и
совершать еще многое и многое другое, не поддающееся разумному
объяснению.
  "Если хотя бы десятая доля всех подвигов Исключительного
соответствует действительности, - рассуждал Эрзя, - то у меня еще есть
шансы найти свое место: надо только встретиться с этим сверхгением. Он
не должен отказать мне в помощи". Но легко было сказать - "надо
встретиться", если никто не может объяснить, где находится и как
выглядит Исключительный. Вскоре Эрзя убедился - каждый, к кому он
обращался с расспросами, по-своему представлял этого человека, в то время
как официальные сообщения вообще не содержали упоминаний о его
внешности. Похоже было, что лишь по делам Исключительного догадывались о
его присутствии в том или ином месте. Исколесив планету вдоль и поперек,
Эрзя вынужден был признаться, что и здесь он потерпел неудачу.
  Вынужденные странствия разнообразили жизнь Эрзи, и вместе с тем ему часто
приходилось плохо от собственного пристрастия к буквальному мышлению.
Каждое новое впечатление возбуждало его воображение, рождало картины
предполагаемого развития событий с такими подробностями, что Эрзя уже
заранее знал, что ничего из предвиденного не произойдет. А рассказы о
делах Исключительного каждый раз напоминали ему о том, как безнадежно
ничтожен он сам со своими жалкими попытками предвидеть будущее, хотя бы
на ближайшие несколько дней, часов или даже минут.
  Именно так вышло и на этот раз. На корабль поступило сообщение,
которого он никак не ожидал: по имеющимся данным, Исключительный вылетел с
Земли на пассажирском лайнере "Китеж".
  Нет, Эрзе никак нельзя было положиться на естественный ход событий.
Преследовавший его повсюду рок непредвиденности снова все перепутал.
"Исключительный где-то рядом! - думал неудачник. - Так близко, как
никогда раньше! Конечно, он снова захочет остаться неузнанным. Но разве
такое упорное бегство от славы уже само по себе не свидетельствует о
величайшем тщеславии?" Сейчас Эрзя готов был наговорить этому
человеку-легенде кучу дерзостей: слишком много обиды накопилось в нем за
годы бесплодных поисков.
  Как Эрзя себя ни уговаривал, как ни ругал, как ни издевался над собой,
он уже не мог усидеть на месте. Его неудержимо тянуло в людные салоны и
галереи корабля, где представлялась возможность среди многих лиц отыскать
человека, в существование которого он совсем уже было отказался верить.
  Однако, прогуливаясь между креслами в читальных и музыкальных залах,
обходя смотровые галереи, неудачник уже догадывался, что это вовсе не
будет поиск, а скорее наоборот - бегство. Бегство от человека,
которого он приглядел еще с момента посадки на корабль. Медленным шагом
Эрзя переходил с палубы на палубу, и чем внимательнее вглядывался в лица
пассажиров, тем больше убеждался, что на этот раз чутье не обмануло его.
  Человек, о котором он теперь постоянно думал, облюбовал себе кресло на
галерее у проема иллюминатора. Теперь всякий раз, когда ноги приводили
неудачника в эту часть лайнера, он испытывал панический страх, и
сердце его рвалось из груди.
  Эрзя ничего не мог сказать о возрасте этого пассажира. Лицо его не
отличалось красотой, но приводило в смятение с первого взгляда. В
полных тревоги широко открытых глазах его то и дело вспыхивало отчаяние.
Он смотрел на окружающих так, словно ему была заранее известна судьба
каждого.
  Порою сомнения охватывали Эрзю, но внутренний голос упорно твердил ему,
что это тот самый человек, которого, он так долго искал. Даже сознавая,
как часто этот внутренний голос обманывал его, неудачник не мог уже не
поддаться привычной иллюзии: желание верить было сильнее всего. И тогда
тревога в нем сменялась ощущением счастья.
  Теперь, когда Исключительный находился совсем рядом, Эрзя вдруг понял,
что ни за что на свете не решится к нему подойти.
  "Стоит ли унижаться? - говорил он себе. - Не лучше ли бросить эту затею?
Да будь он, этот Исключительный. семи пядей во лбу, если ты хочешь быть
человеком, имей хотя бы человеческую гордость! Доведи до конца хоть одно
дело, на которое решился сам! Оставь Исключительного в покое. Пусть
пребывает в своей блаженной скорби: может быть, для него это любимый
способ времяпрепровождения. Взгляни лучше в иллюминатор: этим звездам в
высшей степени наплевать, что ты о них подумаешь. И хотя среди них тоже
есть неудачники, они не прибегают к уловкам и не пытаются обмануть
природу, как намеревался сделать ты. В этой черной бездне у каждой
звездочки есть свое место, каждой определен свой отрезок времени, и
они весело бороздят пространство, мимоходом выщипывая хвосты заблудших
комет. Звезды ползают по небу, вспыхивая или остывая, взрываясь или
превращаясь в белых карликов, связанные этими законами внутри себя, друг
с другом и со всей вселенной. Разумеется, эта слепая покорность тоже не
идеал, но, возможно, они чувствовали бы себя вполне счастливыми, если бы
только могли чувствовать".
  Эрзя сидел один на подковообразной софе у самого иллюминатора, когда
кто-то за его спиною спросил: "Здесь свободно?" Неудачник молча кивнул
головой, а затем, спохватившись и мысленно обругав себя за этот
пренебрежительный жест, быстро добавил: "Да, да, пожалуйста, садитесь!"
Сказал и осекся