я когда-то учил.
  КАНТ. Однако немалая доля этих "премудростей", господин проповедник,
исходила от вас.
  ШУЛЬЦ. Моя область - "Мудрость Всевышнего"! "Божественную гармонию и
целесообразность сотворенного мира человечеству предстоит постигать до
второго пришествия", - вот чему я учил!
  КАНТ. Видно... плохо учили.
  ШУЛЬЦ. Что такое!?
  КАНТ. Ваши доводы не выдерживают элементарных исследований.
  ШУЛЬЦ. Диавольская самоуверенность!
  КАНТ. "Целесообразность" вытекает из закономерности...
  ШУЛЬЦ. К силам благим взываю! Господин Кант, я вижу, вам не дают покоя
лавры Вольфа и Лейбница.
  КАНТ. С какой стати мы должны следовать авторитетам имен?
  ШУЛЬЦ. Чтобы не впасть в святотатство!
  КАНТ. Когда работали эти мужи! И сколько с тех пор нам открылось!
  ШУЛЬЦ. "Открылось"?! О, козни ада! С сомнений в достоинствах тех, кто, во
славу Творца, были нашими учителями и начинается ересь! Порядок систем во
Вселенной замыслен самим Проведением. Даже бессмертный Ньютон в конце
жизни пришел к этой мысли!
  КАНТ. А мы начинаем с того, на чем он остановился: докажем, что Божий
перст не годится для объяснения мира... Я глубоко уважаю ВЕРУ, но Религии
незачем ставить границы науке... Простите меня, это вздор объяснять
загадки природы, игрою воображения Господа! Он дал нам мозги не затем,
чтобы дать им отсохнуть.
  ДИОНИС /ударяет в ладоши над головой/. И еще поворот! Ап!
  ШУЛЬЦ. Ну хорошо, господин магистр. Допустим, вы правы. Допустим... Неужто
вы собираетесь открывать глаза миру из нашей глуши?! Коль провинция
набирается смелости что-то сказать... всякий раз в этом слышится голос
невежества, не сумевшего разобраться в тонкостях знаний, добытых в научных
столицах. Периферии предписывается лишь внимать общепризнанным гениям,
дабы не заслужить порицания сверху.
  ЯНУС /торжествующе злорадно/. Вот так вот!
  КАНТ. А я не считаю наш город провинциальным. На мой взгляд, тут есть все,
что нужно для знаний...
  ШУЛЬЦ. Это на взгляд человека, который ни разу не покидал Кенигсберг и
привык судить обо всем лишь по книгам.
  КАНТ. Но гениальный Коперник творил не в Парижской Сорбонне, не в Галле и
даже не в Кембридже!
  ШУЛЬЦ. Вы осмеливаетесь себя ставить рядом с бессмертным аббатом,
открывшим божественное строение неба!? Какая диавольская гордыня! Книги
вас отвратили от Мудрости Божьей! Излишние знания отравляют наш дух, как
излишняя пища - кишечник!
  ЯНУС. Все ясно, у старика - несварение...
  ДИОНИС. Янус, помалкивай! Мы тут - лишь зрители.
  ШУЛЬЦ. Я спросил вас: "Боитесь ли Бога?". И услышал: "Боюсь"... Еще
крошкой вы посещали мои воскресные проповеди... Так неужто они не оставили
в детской душе никакого следа?!
  КАНТ. Оставили... Я только не сразу постиг их истинный смысл.
  ШУЛЬЦ /с сомнением/. А теперь, наконец-то, постигли?
  КАНТ. Нелепо, когда ребенку, едва вступившему в мир, начинают внушать
представление о мире ином! "Боитесь ли Бога"... О, я не забыл ваших
проповедей! И осмелюсь сказать, "ваша область" - не мудрость Творца, как
вам хочется это представить... Нет! Ваш "предмет", господин проповедник...
- "Страх Божий"! Вам нужен мой страх, как и то, чтобы я был униженным
провинциалом: внушая униженному, можно не утруждать себя логикой. Страх
перед Богом - хуже, чем страх перед смертью! Если же у меня есть семья, то
это еще и ужас при мысли, что ей предстоит нищета и позор от того, лишь,
что в слове моем вдруг кому-то послышится ересь!
  ШУЛЬЦ. Вздор! Хвала Провидению, мы живем в просвещенное время! Костры
инквизиции канули в Лету!
  КАНТ /постепенно возвышая голос/. Действительно, нас перестали
поджаривать. Но остались другие возможности: высылки, штрафы, отставки,
цензура! Можно травить, науськивая невежд и любителей позубоскалить,
обливать грязью, унижать, доводить до безумия, до сердечного приступа!
Человека можно упрятать по злому доносу, прикончить из-за угла, ибо страх
надо чем-то питать... Поэтому я не в праве связать себя дополнительным
страхом за судьбы близких людей. И когда вопрошают, боюсь ли я Бога, -
отвечаю: "Боюсь"! "Боюсь", и ладно, что - лишь за себя. Сознание этого
придает хоть какую-то смелость!
  ШУЛЬЦ. Восхвалим Всевышнего, что у нас - просвещенный монарх. Вспомните,
что сказал наш король: "Рассуждайте сколько угодно и как вам угодно, но...
слушайтесь"! Только "слушайтесь"! - обращается он к возлюбленным подданным.
  КАНТ. Но монаршее "слушайтесь" означает лишь - "повинуйтесь". Это сказать
себе может позволить всякий правитель, обладающий "кулаком усмирения".
  ШУЛЬЦ. Увы, я догадывался о ваших пагубных взглядах... Надеюсь, теперь вас
не удивит, что "бумагу из министерства", по поводу должности, мне пришлось
выдумать, дабы узнать, сохранилась ли в вашей душе хоть крупица привитой
родителями богобоязни?
  КАНТ. Родители, господин проповедник, никогда мне не "прививали" "боязни"
- только любовь... к Богу и Человеку!
  ЯНУС. Дионис! А ну, заверни!
  ДИОНИС /вновь ударяет над головою в ладоши/. Ап!
  ШУЛЬЦ /повторяет с иронией/. "К Богу и Человеку"!? Тогда откуда - эта
гордыня, что звучит даже в ваших прошениях на высочайшее имя... Только не
делайте большие глаза. Вы ведь не станете отрицать, господин магистр, что
осмелились обращаться с прошениями через мою голову? Так ведь? Ну и чего
вы достигли? Привыкнув быть первым во всем, что требует резвости слов,
решили, что преуспеете и в злокозненной лести... но просчитались! Да и
как же иначе? Послушайте, вот образец ваших суетных поползновений! /Взяв
с конторки листок, читает./ "Надежда, которой я себя льщу быть назначенным
на академическую должность, особенно же всемилостивейшее расположение
Вашего Величества оказывать наукам высочайшее покровительство - каков
слог! - побуждает всеподданнейше просить вас назначить меня ординарным
пофессором кафедры логики и метафизики Кенигсбергского университета..."
Вертопрах! Не понятно, чего тут больше: наивности или блудливости мысли?
Почему бы вам, господин хороший, не просить сразу моего места - Ректора
Коллегии Фридриха? /Перебирает листки./ Вот концовочка... Только
послушайте! /Снова читает./ "Готов умереть в глубочайшей преданности, ваш
наиверноподданнейший раб - Иммануил Кант"! Каково!? "Готов умереть!" Да
после такого прошения, действительно, остается одно: привести в исполнение
вашу "угрозу" и... умереть! "Раб Иммануил Кант"!
  ЯНУС /потирает руки/. Ату его! Поддай ему жару, старик!
  ШУЛЬЦ. Ни один здравомыслящий, господин Кант, не поверит таким
"верноподданническим" унижениям! Сразу видно, это писала рука скандалиста,
затеявшего поупражняться в угодливости. Я будто слышу кощунственный хохот
ваших друзей, коим, я убежден, вы читали наброски прошений...
  Ваше счастье, что до самого короля такие писания никогда не доходят! С
ними знакомятся искушенные в стилях чиновники, умеющие держаться в тени...
Я мысленно слышу, как эти скромные люди тихо смеются в ладошку, передавая
друг другу ваши послания. Что для них сочинитель подобных бумаг, коль за
ним нет высокого покровителя? Разумеется, у меня среди этих людей есть
друзья, которые и направляли письма сюда! Вижу, вы смущены... Вас мучает
стыд?
  КАНТ /тихо/. Действительно, вы смутили меня... И мне - стыдно...
  ШУЛЬЦ. Слава Всевышнему!
  КАНТ. Господин проповедник! Однако... мне стыдно за вас! Ибо вы углядели
здесь лесть исключительно потому... что она - не по вашему адресу! А чтобы
излить раздражение, нарисовали картину любезного вашему сердцу
мироустройства... где сквозь барьеры из ловких, умеющих скромно держаться
в тени... лизунов, справедливости никогда не пробиться!
  ШУЛЬЦ. Я заклинаю вас, господин Кант!
  КАНТ. И в этом вы усмотрели "Гармонию"!? И здесь вам открылась
"Божественная целесообразность"!? Да боитесь ли вы Бога, придворный
проповедник Шульц?
  ЯНУС. Дионис!

  ДИОНИС садится верхом на стул и загадочно ухмыляется, положив руки на
спинку стула, а подбородок - на руки.

  ШУЛЬЦ. Магистр Кант! Я запрещаю вам богохульствовать!
  КАНТ. Ваши кощунственные назидания, господин проповедник, и являют собой
образец богохульства и ереси!
  ШУЛЬЦ. К силам благим взываю! Прекратить поношение!
  КАНТ. На костер, господин Шульц! На костер!
  ШУЛЬЦ. Магистр Кант!
  КАНТ. Проповедник Шульц!
  ШУЛЬЦ. Неслыханная дерзость!
  ЯНУС /в волнении/. Дионис, ты оглох?!
  КАНТ. Вы так дерзки и дьявольски самоуверенны в толковании Мудрости
Божьей, что вполне заслужили небесную кару! /ШУЛЬЦ задыхается от
бешенства./ Но успокойтесь... Нынче не те времена. У Всевышнего есть
другие заботы. А вездесущие ангелы, призванные расшифровывать тайные
помыслы, лишь посмеются в ладошку над вашим конфузом...
  ШУЛЬЦ /поставив на конторку локти, прикрывает лицо ладонями/. Силы
небесные! Видит Бог, господин Кант, я пекусь лишь о вашем благе... Я хотел
вас предостеречь... И надеюсь, когда-нибудь Провидение даст нам
возможность договориться...
  КАНТ. Только... - как суверенным "державам"!
  ШУЛЬЦ. Простите, господин Кант, чтобы с вами беседовать, надо иметь много
сил.
  КАНТ. Я вам больше не нужен?
  ШУЛЬЦ. Все мы друг другу нужны... И, да будет каждый из нас опорой другому.
  КАНТ. Да будет. Однако на вас опираться... остерегусь.
  ШУЛЬЦ. Как знать, господин Кант... Как знать... Я буду за вас молиться.

  Едва заметно кивнув, КАНТ удаляется в дверь, через которую появился.

  ЯНУС /кричит/. Дионис! Заверни его! Хлопни в ладоши!
  ДИОНИС. Зачем? Кант опять ничего не получит. В который уж раз у него
сорвалось...
  ШУЛЬЦ. Господа, ошибаются! Сорвалось... у меня.
  ЯНУС. Это как понимать?
  ШУЛЬЦ. Кант получит все... чего добивается! /ЯНУС присвистнул, вставая./
Только что поступила депеша: "Фон Зайдлиц - министр просвещения"!
  ЯНУС. Друг Канта - фон Зайдлиц!?
  ШУЛЬЦ. Да - друг... а ныне и покровитель!
  ДИОНИС /ЯНУСУ/. Ну вот, ты хотел поворот? И хлопать не надо. /Сначала
тихо, затем все громче смеется./
ЯНУС. Дионис! Разве это смешно?
  ДИОНИС /сквозь смех/. Еще как!
  ЯНУС /подозрительно/. Ты с ним сговорился?!
  ДИОНИС. О, Господи, не смеши еще больше! И успокойся. Чего нам бояться,
если у этих господ даже Кант может стать "Несравненным, Блистательным
Кантом"... лишь по знакомству! Будь он хоть семи пядей во лбу - не имеет
значения! Нет знакомства, - нет "Канта"! Сколько их уже сгинуло и еще
сгинет в бесследности, потому что на всех, просто... не напасешься фон
Зайдлицев! /Кричит./ Янус! Кто мы рядом с "гигантами", насадившими этот
порядок - слюнявые покровители муз и наук! Слезливые филантропы! /Хохочет,
неожиданно вскрикивает и, схватившись за голову, мечется по авансцене./
Ай! Больно! Моя голова! Несчастная моя голова! /Стонет./ О, Небо! За что
эти адовы муки!



  З А Н А В Е С























   









  Д Е Й С Т В И Е В Т О Р О Е


  Кенигсберг. Одно-двухэтажные строения Принцессиненштрассе. Дом Канта (два
этажа и мансарда). Вдали - спуск к озеру, кроны лип и башня собора.
Появляются ЯНУС и ДИОНИС.

  ЯНУС. Вот этот дом! На Принцессиненштрассе любая собака знает господина
Канта. Звонить?
  ДИОНИС. Подождем... Господин ректор еще изволят прогуливаться... Да и
фельдъегерь не подоспел.
  ЯНУС. Слушай, мне надоело всю жизнь таскаться за Кантом!
  ДИОНИС. Он так вознесся, что ты перестал его чувствовать кожей.
  ЯНУС. Зато чую тебя.
  ДИОНИС. Слушай, Янус, растряси свой жирок! История не простит благодушия!
  ЯНУС. Чего ради мне суетиться из-за какого-то Ницше, которого нет и в
помине!
  ДИОНИС /горячо/. Не какого-то... - лучезарного! Он придет сказать людям,
что Человек - Бог страстей, жаждущий властвовать, испепелять несогласных,
чужих, непохожих и слабых, что жизнь есть порыв Страшной Воли -
захватывающий на мгновение вздох, в котором - вся мудрость, весь смысл!
Понимаешь? Фридрих Ницше - пророк! А я его полномочный посланник!
  ЯНУС. Это я уже слышал. Скажи, почему ты так долго бездействовал?
  ДИОНИС. Видишь ли... в "магию обстоятельств" вкралась мерзкая фальшь, -
мне пришлось выжидать.
  ЯНУС. Опять напускаешь туману? Во всем виновата наука!
  ДИОНИС. Пожалуй, есть польза и от науки... Лишь оснащенная ею "Могучая
Воля" заткнет поры жизни, угомонит суету, не позволив двуногим дожить до
маразма! Пусть дохнут в трезвом уме, с сознанием, что и другие тут не
задержатся! Страсть! Страх! Азарт! - вот лоцманы мирового процесса - этой
скользкой тропинки к обрыву! Ненавижу воспитанных Кантом рассудочных
выродков, ибо их идеал - "компромисс"! Их цель - затянувшаяся агония
долгожительства с разжижением мозга и разложением заживо! Все, пора
действовать! Стрелка Судьбы повернула в нужную сторону!
  ЯНУС. Я вижу Канта! Вон он... бредет по своей "философской дорожке".

  Липовая аллея на берегу озера. Справа с пригорка наблюдают ЯНУС и ДИОНИС.
Появляется КАНТ. Он выглядит старше, чем в первом действии, но все так же
строен. Лицо стало суше, но в глазах - прежний блеск. Руки вертят за
спиной тростниковую палочку. КАНТ улыбается собственным мыслям. Мимо
проходит дама в шляпке с большими полями. Дама и КАНТ молча обмениваются
кивками.

  ДАМА /внезапно остановившись/. Господин Кант?!
  КАНТ /точно разбуженный, опираясь на трость, поворачивается к даме/. Фрау
Кайзерлинг!?
  КАЙЗЕРЛИНГ. Иммануил! Я только сегодня вернулась... Мы не виделись,
кажется... целую вечность!
  КАНТ. Графиня... прошел только миг.
  КАЙЗЕРЛИНГ. Боже! Как вы изменились!
  КАНТ. Этот факт почему-то всех удручает. Каждый думает: "Ну, если Кант
постарел, то каким же стал я?"...
  КАЙЗЕРЛИНГ. Дело не в этом. Вы теперь человек, которому рукоплещет Европа,
писатель, книги которого запрещал Ватикан, философ, которого люди ума с
благодарностью называют новым мессией!? /Тихо смеется./ Как рада, что
встретила вас! Вижу в этих глазах знакомый огонь!
  КАНТ. "Огонь"!? - сильно сказано... /Тоже тихо смеется./ Разве что -
искру... Вы помните время, когда рисовали меня?
  КАЙЗЕРЛИНГ /горячо/. Как я могла тогда взяться за кисть?! Кажется, и
рисовать-то еще не умела... Но самое странное... что портрет был
утрачен... загадочным образом. Как-то вернувшись с прогулки, я не нашла
его в студии. Сыщики перевернули весь дом, опросили людей. Отыскалась и
рама... Но холст так и канул... Таким, как тогда, вас никто уже не напишет!
  КАНТ /шутливо/. Вы обещали вручить его мне на венчание... Вот,
оказывается... почему до сих пор я - один!
  КАЙЗЕРЛИНГ. В городе говорят, что вы все-таки женитесь... От души
поздравляю!
  КАНТ. Наш город любит поговорить... В самом деле, была у меня такая
задумка - жениться...
  КАЙЗЕРЛИНГ. Она - молодая?
  КАНТ. Теперь не имеет значения... Я вовремя остановился. Можете это
считать "стариковскою блажью".
  ДИОНИС. Запишем: "Кант - женоненавистник"!
  ЯНУС. А по-моему, у него - одно мнение с апостолом Павлом, который считал,
что жениться хорошо, а не жениться... - и того лучше.
  КАЙЗЕРЛИНГ. Признавайтесь: боитесь показаться смешным?
  КАНТ. Признаюсь...
  КАЙЗЕРЛИНГ. И это, - теперь, когда вы стоите так высоко...
  КАНТ. И где отовсюду смешное - как на ладони.
  КАЙЗЕРЛИНГ. Пусть их смеются, было бы вам хорошо.
  КАНТ. Что подумают люди о том, как я жил, - так, в конце концов, отнесутся
к делам моей жизни... Теперь извините, я должен идти.
  КАЙЗЕРЛИНГ. Понимаю, - работа.
  КАНТ. Верно, графиня.
  КАЙЗЕРЛИНГ. Мы еще с вами увидимся? Так ведь?

  КАНТ откланивается и, тяжело опираясь на трость, удаляется. КАЙЗЕРЛИНГ
провожает его глазами. Снова - Принцессиненштрассе. Перед домом КАНТА на
прежнем месте - ЯНУС и ДИОНИС.

  ДИОНИС. Слушай, Янус, ты сжег то, что я приказал? /ЯНУС мнется./ Ну? Гляди
мне в глаза!
  ЯНУС. Дался тебе этот портрет! Подумаешь невидаль, - тряпка какая-то...
Кто только Канта не малевал!
  ДИОНИС. Вот где нарушена Связь Обстоятельств! Вот где прячется Фальшь!
Таким, как на этом портрете, видеть его не должен никто!
  ЯНУС. Послушай... Не "полощи" мне мозги!
  ДИОНИС /исступленно/. Заклинаю тебя, уничтожь этот "образ"! Немедленно!
Слышишь, ты, поклянись, что...
  ЯНУС /торопливо/. Клянусь. /Показывает./ Он идет!
  ДИОНИС /мгновенно преобразившись, с едким пафосом произносит, глядя в ту
сторону, куда показывает ЯНУС/. Долой призраки ночи! Мы говорим об
Иммануиле Канте! Народ наш не просто расшевелить. Но Кант увлек его за
собой, и философия стала национальным делом Германии! Под натиском "свежих
идей" зашатались и пали столбы, подпиравшие своды наук! О, если бы
кенигсбергские обыватели видели груды камней, в которые он обратил храм
Ума! /Спокойнее/. Но добрые люди видят в нем только профессора, ректора
университета, и, встречая на улице... /Бьют часы на соборной башне. ДИОНИС
достает и открывает карманные часы./... сверяют по нему свои часики.
/Закрывает, прячет часы в карман./

  Опираясь на трость, появляется КАНТ. С ним - друзья: могучий и добродушный
поэт ГИППЕЛЬ, высокий худощавый профессор камеральных наук КРАУС.

  КРАУС /КАНТУ/. Я слышал, что в Галле они предложили вам чин надворного
советника и кафедру... Но вы отказались!
  КАНТ. Милый Краус, всякая перемена в налаженной жизни, мешает работе. Мне
следует это учитывать, если хочу довести до конца дело жизни.
/Оборачивается./ А вы, дорогой Гиппель, вижу, сегодня чем-то расстроены?
  ГИППЕЛЬ. Я уже говорил о своем сорванце... Совершенно отбился от рук.
  КАНТ. К сожалению, здесь я вам не помошник. Каждая юность проходит свой
порог бунта, когда разрешение самых сложных вопросов кажется достижимым и
близким.
  ЯНУС /почти добродушно/. Вот и наш Кант! Все чего-то жужжит и хлопочет,
учит людей уму-разуму!
  КАНТ. А, господин Янус! Господин Дионис! Давно о вас не было слышно.
  ДИОНИС. Зато мы о вас много наслышаны. Вы преуспели изрядно. Однако...
грядут перемены!
  КАНТ. В какую же сторону, господин Дионис?
  ДИОНИС. Полагаю, что к лучшему! На "арену" выходит высший тип человека...
Ураган для толпы! Повелитель скотов! Будущий владыка Земли! И я вижу, как
этот Герой, после всех своих подвигов, гордо и с легкой душою, как после
детской забавы, возвращается "под родимую сень", даже не вспоминая, как он
вспарывал, обезглавливал, жег!
  ГИППЕЛЬ. Что это, господин Дионис? Вы взываете к варварству? Вы...
  ДИОНИС /перебивая/. Новый тип человека - это высшая ценность! Он грядет!
И, готовя пришествие, надо забыть о своих муравьиных делах! Кто противится
этому, тот - Иуда-предатель!
  КРАУС. Вы накликаете лютое Время?!
  ДИОНИС. "Звездное Время"! А что скажет нам господин ректор?
  КАНТ /разводит руками/. Что я могу вам сказать... Вы увлечены хитроумной
игрой, где зловещее вдруг появляется в ореоле отваги и юности.
  КРАУС. Откуда это безумие?
  КАНТ. Вероятно... от нас же самих. В отличии от животного мира, Природа не
дала нам устройств, облегчающих выживание... но одарила задатками... Как
мы ими распорядимся... - зависит от нас.
  ДИОНИС. Я слышал, профессор, вы полагаете, что утверждения "Бога нет" и
"Бог существует" - одинаково недоказуемы? Как это вам до сих пор удается
"сидеть на двух стульях"!?
  ГИППЕЛЬ. Учитель хочет сказать, что естественные науки заслуживают равных
прав с богословскими, ибо суть всяких знаний - исследование...
  ДИОНИС. Где вы видели ВЕРУ, которая терпит исследования?
  КАНТ. Объясню... Бедным духом невыносимо сознание, что душа не бессмертна
и должна умереть вместе с телом. Но для СОЗДАТЕЛЯ, сотворившего нас себе в
помощь, при всей его доброте, примитивные души, я полагаю, - тоже обуза.
Нельзя же считать его бестолковей нас с вами!
  ДИОНИС. А как же быть с "кротостью", с "нищими духом"?
  КАНТ. Я признаю кротость нравов... Но кротость ума отношу к наказанию
божьему за беспутную жизнь.

  Слышен приближающийся цокот копыт.

  ЯНУС. Фельдъегерь!

  Стук копыт обрывается. Появляется гонец в форме офицера прусской армии.

  ФЕЛЬДЪЕГЕРЬ. Прошу прощения, Господа! Принцессиненштрассе - это здесь?
  ДИОНИС. Вы на верном пути.
  ФЕЛЬДЪЕГЕРЬ. Не будете ли так любезны, указать дом ректора здешнего
университета - профессора Канта?
  ЯНУС. Вот этот дом!
  К