орабельных двигателей, легкое
дрожание корпуса, звездная бесконечность за бортом - все было как
всегда. Но какое-то смутное чувство беды заставило Пера сделать шаг в
сторону пульта. А уже в следующее мгновение страшная сила отбросила его
к задней стене рубки. На секунду он потерял сознание, но грохот
захлебывающихся тормозных двигателей привел его в чувство, что-то тянуло
корабль вперед, сообщая ему возрастающее ускорение. Перегрузка становилась
невыносимой. "Только бы додержаться до камеры", - думал Пер. Он полз
вдоль гладкой переборки корабля, и каждое движение стоило ему
невероятных усилий. В ушах теперь стоял сплошной гул, а перед глазами
расплывались радужные круги. Он двигался медленно, почти на ощупь,
пока одеревеневшие руки не провалились в люк антиперегрузочной камеры.
Пер уже не помнил, как очутился внутри, только почувствовал, что
сработала автоматика защитной аппаратуры. Стало легче дышать. Но
передышка длилась недолго: даже сквозь шум в ушах пилот услышал
невероятный грохот, и новая, еще более мощная волна перегрузки сломила
противодействие защитных сил.
  Из липкого тумана забытья выплывало море горькой полыни. Пер ощущал ее
терпкий запах, висевший над космодромом. То был запах Земли, напомнивший
встречи и расставания с Сольвейг. Бред был полон страха и боли. Мучила
мысль, что он никогда больше не увидит любимую. Пер стоял на том самом
месте, где они расстались. "Сольвейг! - крикнул он, но не услышал своего
голоса. - Сольвейг Сольвейг!". - звал Пер. Предчувствие непоправимой
утраты теснило грудь. Он долго метался в бреду и, когда отчаяние достигло
предела, услышал вдруг за спиной ее голос: "Привет, ‚жик! Вечно тебе не
везет!" Пер хотел оглянуться, но не смог. "Осторожно, Ежик, - донеслось
до него. - Так можно свернуть себе шею! " Даже здесь, в этом бредовом
видении, Сольвейг подтрунивала над ним. Но Перу было легче уже оттого,
что она где-то рядом.
  Потом все исчезло. Он долго падал в какой-то темный колодец, пока не
очнулся.
  Перу казалось, что он пришел в себя от внезапно наступившей тишины. Он
выбрался из камеры и только тогда окончательно вспомнил все, что
произошло.
  Перегрузка исчезла, будто ее никогда и не было. Осталась лишь
слабость во всем теле, да боль в ушибленном колене.
  Личный хронометр пилота был разбит при ударе. Сверив показания его
застывших стрелок с корабельными часами, Пер определил, что с момента
первого толчка на грузовозе прошло всего три часа.
  Тишина стояла оттого, что смолкли двигатели непрерывной коррекции курса.
  Пер опустился в аппаратный отсек и приступил к работе. Двигатели
включились сразу же, как только была восстановлена нарушенная при
встряске автоблокировка секции управления. Сложнее обстояло дело с
навигационным оборудованием: здесь отказала целая группа приборов.
Часть блоков удалось заменить однотипной аппаратурой, снятой с других,
менее ответственных участков. А там, где невозможны были ни ремонт, ни
замена, пришлось заново создавать целую систему косвенного дублирования,
не предусмотренную никакими инструкциями.
  Определив по звездам пространственные координаты, Пер убедился, что
корабль недалеко ушел от полетной зоны и возвращение на расчетную трассу
не займет много времени. Похоже было, что какая-то чудовищная сила,
подхватив грузовоз, в течение нескольких часов, словно пушинку, носила
его по замкнутому крупу со сравнительно небольшим радиусом.
"Гравитационный вихрь!" - эти два страшных слова уже давно вертелись в
голове пилота. У него были основания предполагать, что грузовоз на
короткое время попал в зону действия блуждающей ветви космического смерча.
  "Да, с космосом шутки плохи!" - качали головами ветераны, когда речь
заходила об этом далеко не изученном явлении: встреча корабля с
гравитационным вихрем означала верную гибель.
  Однако теперь, когда работа близилась к завершению, Пер имел основание
думать, что ему повезло больше других. "Ай да ‚жик! Ай да умница! -
говорил он себе, заканчивая монтаж приборов. - Если так пойдет дальше,
когда-нибудь ты точно станешь человеком". Невинное бахвальство веселило
его, потому что это тоже были слова Сольвейг.
  Жизнь на грузовозе входила в привычное русло. И все было бы хорошо, если
бы не досадная погрешность регистратора разности времени. По теории
относительности чем ближе скорость полета к скорости распространения
света, тем медленнее ход времени на движущемся корабле по сравнению с
земным. Но грузовоз не принадлежал к числу быстроходных аппаратов дальнего
действия, где отставание времени от земного могло составить в полете
несколько лет.
  На автогрузовозах эта разность во времени редко превышала одну неделю.
Поэтому легко понять беспокойство пилота, который вдруг обнаружил, что
его бортовой регистратор показывает без малого пять лет.
  Проще всего было бы допустить, что этот прибор так же, как и многие
другие, вышел из строя. Но оставалось неизвестным, как быстро двигался
корабль в зоне действия гравитационного вихря. Уже то, что на грузовозе
несколько суток подряд непрерывно работали тормозные двигатели,
свидетельствовало, что эта скорость была немалой. Кто знает, может
быть, за каких-нибудь три часа, прожитых Пером в космосе, Земля и в
самом деле постарела на целых пять лет? Мучительнее всего была мысль о
Сольвейг: для нее это означало бы пять лет разлуки, пять длинных лет
кошмара неизвестности. Ему даже страшно было подумать, что такое могло
случиться. Но совсем не думать об этом он тоже не мог: лучше заранее
предвидеть самое скверное, чем быть застигнутым бедою врасплох.
  Только много позднее, когда бортовой автонавигатор уловил сигналы
приводного маяка, тревога Пера несколько улеглась: теперь он чувствовал
себя почти дома. Корабль шел на посадку. Отказавшие приборы создавали для
автонавигатора ощутимый дефицит информации, и пилоту то и дело вводившему
корректуру курса, пришлось пережить еще несколько напряженных часов,
прежде чем состоялось приземление.
  Все как будто складывалось удачно: корма грузовоза надежно сидела в
посадочной шахте; оставалось только сдать корабль кибер-дефектатору, и
тогда Пер мог быть свободен.
  Пилот подошел к иллюминатору. Снаружи едва брезжил рассвет. Низко над
космодромом стелился туман. Из рубки было слышно, как, с грохотом
переставляя магнитные конечности, по кораблю из отсека в отсек бродит
пунктуальный кибер-дефектатор. Это механическое существо первым встречало
всех, кто возвращался из космоса. Быстрее и лучше кибера никто не мог
оценить состояние корабля. Все неисправности фиксировались в его
электронной памяти, а затем уже в виде технологической программы
ремонта поступали в спеццентр космопорта. Робот-специалист делал свое
дело; и, хотя Пер знал, что на корабле много поломок, сейчас ему
казалось, что кибер слишком долго копается.
  Разгоралась заря. Легкий ветерок понемногу рассеивал туман. Пилот все еще
стоял у иллюминатора, с трудом сдерживая желание плюнуть на все
формальности и сбежать с корабля: где-то там, на краю площадки, омываемой
полынным морем, находилось место, которое они с Сольвейг облюбовали для
своих встреч. Однако в розовом мареве, клубящемся над Землей, еще ничего
нельзя было разглядеть, кроме смутного мелькания множества
человеческих голов.
  Наконец дефектатор вернулся в рубку, чтобы сделать отметки в бортовых
документах.
  - Послушайте, - спросил его Пер, - отчего сегодня с раннего утра на
космодроме столько народу?
  - Очередное чудо, - желчно ответил кибер. - Если бы люди смогли обойтись
без чудес, это было бы самое великое чудо.
  Никто еще не видел усмешки робота, но Пер по опыту знал: она
непременно витает в воздухе там, где машины берутся судить о людях.
  - Чудес не бывает, - бубнила машина. - И если в исключительном случае
регенеративная связь вызвала у человека направленное изменение
биопрограммы, то это лишь уникальный факт, который ничего не доказывает.
  На груди робота зажглась фиолетовая лампочка, свидетельствующая о
возбуждении схемы, - "ЧС".
  Дефектатор исходил фиолетовым светом - признак старости машины: схема
"ЧС" - заложенный в робота электронный "червь сомнения", -
перевозбуждалась только на машинах, которые давно отработали свой срок.
  "Сколько же тебе лет, дедушка? - подумал Пер, только теперь обратив
внимание, как истерлась обшивка робота,и разболтались его шарниры.
  "Я кончил! - неожиданно сообщил кибер, проколов последнюю дырку в
перфокарте корабельного паспорта. Фиолетовое свечение погасло.
  - Даю заключение! - продолжала машина без всякой паузы. - Исследование
бортовой аппаратуры вашего корабля показало, что наиболее существенным
дефектом следует считать выход из строя "регистратора разности
времени".
  "Так я и думал" - признался пилот. У него сразу отлегло от сердца: теперь
все как будто становилось на свои места. Заключение дефектатора рассеяло
тревогу Пера. От радости он готов был расцеловать это неуклюжее
хитросплетение мысли и проводов, но старик уже погрузил себя в кабину
лифта и унесся к земле.

  Туман окончательно рассеялся. Первые лучи солнца осветили множество
людей, собравшихся на краю космодрома. - Мы вас ждали, Пер! - произнес
высокий, уже начинающий седеть человек лет девяноста. - Возьмите себя в
руки. Вы должны знать: все, что произошло, - зто прекрасно! Да, да,
прекрасно!
  "Если все так прекрасно, насторожился Пер, - то почему я должен брать
себя в руки? Что случилось?"
- Известил ли вас кибер-дефектатор, - продолжал незнакомец, -что бортовой
"регистратор разности времени" вышел из строя?
  - Я и без него это знал, - ответил Пер. - Когда прибор намотал лишних
пять лет, я сразу понял, что с ним творится неладное.
  - Лишних пять лет?! - переспросил седой человек. - Выходит, робот сказал
не все!
  - Вполне возможно, - согласился Пер. - Удивляюсь только, где вам
удалось раскопать эту музейную древность.
  - Как раз из музея мы его и взяли. Кибер находился там с тех пор, как
поставили на прикол последний корабль того класса, на котором летали вы.
  - Невероятно! Как могло случиться; что я об этом ничего не знаю? -
удивился пилот.
  - Вы и не могли знать, сказал человек. - Это произошло триста лет
назад. Теперь судите сами, на сколько ошибся ваш "регистратор разности
времени".
  "Ну вот и все, - подумал Пер. - Случилось то, чего я больше всего боялся".
  Мысль о том, что он может опоздать на несколько поколений, с самого
начала не давала ему покоя. Но он упорно гнал ее прочь. Допустить
такую возможность означало примириться со страшным поворотом судьбы,
навсегда отнимающим у него Сольвейг.
  Из толпы вышел сгорбленный старик.
  - Пер, вам просто чертовски повезло! - произнес он скрипучим голосом. -
Мне скоро двести. В старину таких называли патриархами, но я гожусь вам
в правнуки. И, как мне ни тяжело двигаться, я не мог не прийти сегодня
вместе со всеми на этот праздник победы над временем!
  "Какой праздник? К чему все это? - думал пилот. - Что я могу им
ответить? Неужели и в самом деле я кажусь им героем - победителем времени?
Но ведь это всего лишь слепой закон, известный каждому школьнику. То, что
произошло, вовсе не заслуга моя, а моя беда. И единственное, чего я
хочу, - это чтобы меня оставили в покое".
  Пилот опустил голову. Все здесь напоминало ему о Сольвейг. Чувствуя
себя одиноким среди ликующей массы непонятных и далеких ему людей, Пер
уже не слышал, что говорили вокруг. Расслабленный, опустошенный, он не
мог произнести ни слова, мечтая лишь о той минуте, когда ему наконец
дадут возможность побыть одному.
  Подняв отяжелевшие веки, пилот увидел вдруг, что люди перед ним
расступились. Он глянул вперед и опустил голову.
  "Что же это со мной происходит? Так нельзя! Я действительно должен взять
себя в руки. Уже начинает мерещиться.... Нет, это невозможно..."
- Сольвейг! - неожиданно крикнул Пер и, сорвавшись с места, бросился
туда, где только что перед ним мелькнуло знакомое платье. Еще издали он
узнал ее по-детски чуть-чуть угловатую фигурку. Одинокая, хрупкая, она
неподвижно стояла на том самом месте, где они когда-то расстались. Так
продолжалось несколько мгновений. И вдруг на бледном ее лице вспыхнула
задорная улыбка. Она подняла руку, и пилот услышал знакомый возглас:
"Привет, ‚жик!"
Сольвейг медленно опускалась на землю. Пер подхватил ее на руки, и она
открыла глаза. Лица пилота коснулись мягкие локоны, и он уловил знакомый
аромат дикой полыни. Он слышал, как рядом часто-часто бьется ее сердце, а
может быть, это кровь стучала в его висках.
  - Это ты! Ты! .. - шептал Пер, еще не в силах поверить глазам. Он гладил
ее нежную шею, покрытую золотистым загаром, и, задыхаясь, твердил:
  - Это ты! Ты, Сольвейг, - такая же как всегда! Ты прекраснее, чем
всегда! Разве это не чудо?!.
  На бледном лице ее вспыхнул яркий румянец.
  - ‚жик... - тихо ответила Сольвейг, - я тебя очень ждала.




В Морочко.
   
                               ЖУРАВЛИК



  Мы давно не виделись.
  - Все такой же безрукий? - спросила Нина, поправляя тонкими пальцами
узелок моего галстука. Ее мальчишеская челка почти коснулась моей щеки.
  Я совсем забыл, что она - орнитолог. Знай, что могу ее встретить, -
отказался бы от задания.
  - Здравствуй, - промямлил я. - Попросили вот... сделать очерк. Не знаю,
смогу ли...
  - Ведь ты у нас умница - сможешь, - сказала она, поправляя мне волосы.
  - Иван Петрович, где же вы? - звал Веденский. Он стоял в конце галереи,
как добродушный слоник в очках, и озабоченно морщил лоб. - Идите сюда!
  - Иду! - крикнул я, принимая зов как спасение.
  Нина смотрела с улыбкой, чуть щурясь, точно хотела сказать: "Ну что,
дружок, влип"?... Подумать только: порывистая, небольшого росточка, еще
год назад она была для меня манящей загадкой!
  Ежась от холода, орнитологи торопились в лаборатории. Когда я догнал
Веденского и оглянулся, мне тоже захотелось поежиться: Нина стояла рядом с
каким-то верзилой, и оба смеялись, глядя мне вслед.
  Пройдя холл с мягкой мебелью, живым пламенем в камине и роскошным садом
за окном во всю стену, (в этом гнездышке орнитологи приходили в себя после
"сеансов"), мы проследовали в галерею, со множеством похожих дверей. За
этими дверьми и размещались знаменитые контактные "кабины" Центра
исследования пернатых.
  До сих пор я только слышал о них. Сегодня одна из таких "кабин"
подготовлена для работы со мной.
  В первой комнате, где были только кушетка и встроенный шкаф, я разделся.
Веденский помог мне облачиться в сотканный из крошечных электродов
облегающий комбинезон, и провел в кабину, где стояли пульт и высокое
кресло.
  Отправляясь сюда, я готовился к чуду. Но досадная встреча с Ниной выбила
из колеи. "Хороший ты человек... - объясняла она, когда мы с ней
расходились, - но ужасный зануда".
  Я не мог успокоиться. И поэтому кресло казалось чересчур мягким, стены,
задрапированные белыми складками, напоминали дешевую бутафорию, а
хлопотавший возле меня толстячок-инструктор начинал раздражать.
  - Вам не приходилось заниматься планерным спортом? - допрашивал он,
устраивая меня в кресле.
  - Нет. А что - это плохо?
  - Напротив. В нашем деле человеческий опыт только вредит. Прошу соблюдать
осторожность. Не поднимайтесь выше деревьев!
  - Совершенннейший бред! - подумалось мне. Вслух спросил: -Боитесь, что
разобьюсь?
  - Можете и разбиться. Но самое страшное - хищники.
  - Я знаю, какую ценность собой представляет пернатое, включенное в
эксперимент... Сам об этом писал... Популярно.
  - Опасность может грозить не только "пернатому", - но и вам лично!
  - Простите, я не совсем понимаю... Ведь птица-двойник находится где-то в
лесу, и нас будут связывать только радиоволны?
  - Но есть соответствующая обратная связь... Это следует помнить, - пояснял
инструктор, продевая мою руку в рукав, вмонтированный в подлокотник. - Вы
забудете о своем теле. Останется только власть над стопою правой ноги у
педали "отключения связи".
  Заканчивая подготовку, Веденский следил за приборами, прикасался к
каким-то кнопкам на пульте и продолжал говорить. - У нас, вообще-то, не
принято оставлять двойника в опасности. Мы делаем все, чтобы птица не
пострадала.... Но пожалуйста! - он приблизил ко мне свой большой добрый
нос. - Бога Ради, не дожидайтесь момента, когда прибегать к "педали" уже
будет поздно!
  Складки внутренней драпировки сходились, обволакивая мое тело. Упругие
волны прокатывались по груди, спине и рукам. Свет погас. Появился озноб.
Постепенно мир наполнялся шумами. Так бывает, когда просыпаешься. Я
сжимался от холода и внезапного ощущения одиночества...
  А потом вдруг стало тепло и уютно. Тьму прорезала тонкая горизонтальная
щель: это я приоткрыл глаза. В оранжевом мареве плавали, разгорались и
гасли багровые пятна, пронизанные паутиною трещин. Мир обретал очертания.
Вскоре я уже видел все, что было вокруг так, как будто моя голова
превратилась в сплошное шаровидное око. Стоял возбуждающий запах леса.
Внутри у меня постепенно разгорался огонь. Огромные листья, покачиваясь,
проплывали мимо, исчезая в провалах между ветвями. И, точно со стороны, я
увидел себя сидящим на ветке, вцепившимся коготками в кору. Глянуть вниз
было страшно. Ветка покачивалась, вызывая что-то похожее на головокружение
- ощущение птице явно несвойственное. Вероятно, смутившись, я сделал
непроизвольный взмах крыльями... и чуть не упал. В последний момент успел
зацепиться, повиснув вниз головой. Было стыдно и страшно. Опять взмахнул
крыльями и, осторожно цепляясь когтями и клювом за неровности ветки, с
большими трудами вернул себя в изначальное положение.
  Жар внутри меня становился привычным. А страх перед бездною, куда меня
чуть не снесло, нарастал. "Разумеется, я же не птица, - только подделка
под птицу". Нахохлившись, грустно глядя на мир, который не желал меня
замечать - тогда еще не догадывался, как это здорово, когда тебя просто не
замечают.
  Исполненная достоинства и бесстыдства, она буравила приторный воздух,
вливаясь гудением в музыку леса темой сладких желаний. Я не задумывался
над вопросом, чего ей тут надо. И ей, вероятно, было не до меня. Петляя
между стволами деревьев, она торопилась по важным мушиным делам. Блестящие
очи ее занимали полголовы. Остальное состояло из тучного брюха и грязных
отростков. Она была чудовищно соблазнительна. Я просто не мог оторвать от
нее своих глаз. Приближаясь, муха ревела точно сирена. А внутри меня с
новою силой вспыхнул огонь...
  И тогда... совершилось чудо. Произошло все так быстро, что я не успел
осознать. А когда опомнился, то увидел, что снова качаюсь на ветке, а клюв
мой естественно и деловито расправляется с мухой. Ощущение голода она
довела своей "музыкой" до исступления... Я настиг ее возле земли. В полете
не видел почти ничего, кроме жертвы. Первая мысль была: "Взять!" Вторая -
"Готово!". Вниз гнала хищная ярость, вверх - изумление и торжество.
  Пламя голода было притушено. Наступило короткое благоденствие. И тогда я
вспомнил, как летал много раз во сне. Поджимая ноги, я быстро-быстро месил
руками густеющий воздух. Мне очень хотелось лететь. И где-то на пределе
усилий всегда начинался полет. Не страшный, пологий. У меня не хватало сил
сразу взмыть высоко. Но я был счастлив и горд, что земля, наконец,
отпустила меня. Летал я недолго, но смаковал каждый миг и, проснувшись,
весь день ходил окрыленный. В нас записан этот инстинкт: кто-то из предков
летал... И нельзя исключать, что такие же легкие сны снятся в Африке
гиппопотамам.

  Теперь оторваться от ветки было уже не так страшно. Я поджал лапы и, с
силою их распрямив, убрал когти, одновременно с прыжком взмахнул крыльями
и... полетел. И это не было сном. Я испытывал радость и, вместе с тем,
выбирая дорогу между стволами деревьев, с интересом следил за собой:
хотелось понять, как это мне удается.
  Подъемную силу создавал "локтевой" участок крыла. При махе вверх маховые
перья удивительным образом раздвигались, пропуская воздух. Хвост служил
превосходным рулем, позволяя закла