Однако,
набрав воздуха, человек снова нырнул, на всякий случай, и открыл под водой
глаза.
  Ближе к середине реки вода становилась прозрачной. А где-то внизу, в
полутьме, мелькали темные молнии, проплывали загадочные тени. Движущиеся
призраки держались от него на почтительном удалении. "Должно быть, муравьи
и пчелы раструбили обо мне по своему беспроволочному телеграфу", - подумал
юноша.
  Возвращаясь на берег, он поймал рака. Вернее, рак поймал человека за
правую сандалию. Выбравшись на сухое место, матепулятор присел на траву,
попытался разжать клешню, но не смог. Маленький пучеглазый рак смотрел на
него в упор, как бы говоря: "Ты - моя добыча и давай кончим этот
разговор".
  - Откуда ты взялся такой жадный?! - спросил человек. Ужаленные места
распухли, но боль можно было терпеть. А этот упрямец просто развеселил. -
Я понимаю, ты голоден, - продолжал человек, - но я бы на твоем месте
поискал другую добычу. Нельзя быть таким неразборчивым.
  Рак отпустил сандалию и попятился к воде.
  - Убедил! - рассмеялся матепулятор. - Нет, скорее удивил: наверно, еще не
попадалась такая болтливая добыча.
  Рядом послышалось громкое фырканье. Юноша оглянулся. Сначала показалось,
что никого нет, только от ветра шевелится трава. Но фырканье повторилось.
Он встал и тогда увидел зверя всего сразу - от кончика хвоста до кончика
мелькавшего над водой розового языка. Полосатое туловище, могучие, мягкие
лапы, пестрая голова с короткими шевелящимися ушами, - человек узнал
тигра. Мелькнула надежда: "Может быть, я еще не замечен?" Словно в ответ,
зверь повернул морду и устало посмотрел на матепулятора. Раздался
оглушительный рык. В этом рыке не было ни угрозы, ни тревоги. Тигр
продолжал пить воду, и юноша догадался, что зверь изнывал от жары и скуки,
а появление на берегу существа с непривычными запахами ничего не могло
изменить. Тигр просто игнорировал чужака. Утолив жажду, он величественно
покинул берег, даже не глянув в сторону матепулятора. Скрываясь в кустах,
тигр приподнял чувствительный хвост и, покачивая им, свернул кончик, точно
пригрозил кулаком.
  Этот "оскорбительный" жест вызвал у юноши усмешку. "Ах ты, тварь
невоспитанная! - притворяясь обиженным, подумал он. - Гостю кулак
показываешь? Ладно, с меня довольно!" И он решительно полез через кусты,
держа направление на башню гравилета. Насмешливое щебетание птиц не
вызывало в нем восхищения. Он знал их по фонограммам, привык к чистым
птичьим голосам и мастерски подобранным ансамблям, передающим колорит
идиллического леса, который может пригрезиться только в сладких снах.
  Человека остановило шипение. Как будто продырявили баллон с газом.
  Древний инстинкт подсказал, что следует затаиться: впереди с
грязно-желтого камня сползала большая змея. Плоская морда ее двигалась над
землей, и открытая пасть, казалось, выражала восторг. Раздвоенный язычок
мелко вибрировал, а глаза сверлили человека двумя острыми желтыми
лучиками. Юноша знал подоплеку змеиного гипноза. Змея хорошо видит только
то, что движется. Она раскачивает головой - знаменитые пассы - чтобы
заставить жертву выдать свое присутствие невольным движением. Человек
окаменел. Однако это не значило, что он целиком находился во власти
страха. Напротив, он как бы обрел возможность увидеть себя со стороны
глазами змеи. Вид был взъерошенный, не столько напуганный, сколько
обиженный. Юноша никогда, не представлял себя таким потешным, и ему
казалось, что, раскрыв пасть и раскачиваясь, это дьявольское существо во
все горло хохочет над ним свистящим змеиным хохотом. Он вспомнил одно из
экзаменационных заданий при выпуске - дистанционное завязывание морского
узла на толстом лореновом канате. Но не страх мешал ему теперь
использовать власть над "слоном" пространства. В какое-то мгновение перед
лицом безжалостной смерти он вдруг почувствовал себя просто человеком,
просто живым существом, реальный мир которого может быть шире, чем мир
однотипных комфортабельных апартаментов, разбросанных по холодной
галактике. Сверкнув на солнце гладкой узорчатой кожей, змея исчезла в
трещине между камнями.
  - Я искал здесь приключений, - сказал себе человек, вытирая со лба пот, -
но, кажется, единственное, что мне удалось на старой планете - это немного
развлечь ее обитателей.
  Юноше вдруг показалось, что в лесу, у реки, прошла вся его жизнь. Этот
мир, как одно существо, окружил его и нашептывал что-то насмешливое.
  В кабине гравилета у человека испортилось настроение. Он ощутил неприятные
запахи синтетики, к которым привыкал всю жизнь. Он включил генератор
цветочных ароматов. Получилось еще хуже: пахло химической лабораторией.
Юноша был настолько расстроен, что, нажимая клавишу взлета, забыл включить
"метеокорректор". Он вспомнил об этом, когда сильный удар потряс громаду
корабля. Пришлось остановить взлет и, зависнув в тридцати метрах над
лесом, включить стереообзор. Корабль относило ветром. Внизу, точно руки,
воздетые к небу, застыли сосны. Юноша всматривался в их очертания, пока не
нашел то, что искал: величественная сосна-патриарх лежала в траве, как бы
перечеркивая мир, который оставлял за собой человек. Ствол был перебит у
самого основания. Из раздробленного пня торчали длинные белые пики.
  "Все-таки оставил о себе память!" - с досадой подумал человек, опять
нажимая клавишу взлета.
  Корабль уносился ввысь, свободный, легкий, могучий. Необъятное царство
света и тени было его стихией, его жизненным пространством. Он умел
защищаться от метеоритов, на расстоянии меняя их траектории. Но там,
внизу, этот нелепый удар о дерево был подготовлен всем ходом событий, и
уже невозможно было ничего изменить: в кормовом отсеке зияла пробоина.
Система восстановления работала на полную мощность. Однако внутри, под
пробоиной в гравитационном резервуаре - запасы аннигилирующей плазмы, в
случае ее утечки произойдет взрыв, по силе равный вспышке новой звезды.
Мелкая дрожь потрясла гравилет. Завопила сирена. Та часть кормы, по
которой пришелся удар, на экране стереообзора напоминала покрывающуюся
коркой рану. Зажглось табло: "Опасность утечки плазмы". По этому сигналу
предписывалось немедленно покинуть корабль: в любое мгновение могла
произойти катастрофа, способная потрясти целую звездную систему. Через
несколько секунд пилот был уже в скафандре. Гравилет катапультировал его
подальше от себя вместе со спасательным скутером. Одновременно во все
стороны полетели мощные радиопризывы о помощи. Хотя катапультирование
пилота не имело никакого смысла, кроме чисто психологического, да и помощь
запрашивать было ни к чему: в случае взрыва никто не смог бы уже спасти ни
обреченный мир, ни астронавта.
  Скутер уносил пилота от страшного места. А корабль, никем не управляемый,
погружался в атмосферу планеты. Его, как тяжелый дредноут, получивший
пробоину, медленно затягивало на дно воздушного океана.
  Скутер быстро увеличивал скорость. Он не имел толстой противометеоритной
брони, и скакал в космосе, точно кузнечик, увертываясь от встреч с
небесными странниками. Пилот сидел верхом в специальном седле, крепко
держась за руль. Для него это было привычно: на тренировках не раз
приходилось, покинув корабль, сломя голову мчаться на скутере к
условно-безопасной зоне.
  "Что я делаю? - подумал вдруг юноша. - Уношу ноги! Как нашкодивший пес!"
Скутер подпрыгнул, сделал крутой разворот и, набирая скорость, устремился
назад, к кораблю. Человек еще не знал, что будет делать, если взрыв не
застигнет его в пути. Разумеется, первой мыслью его было использовать
матепуляцию. Еще издали он начал зондировать область пространства вокруг
корабля. Юноша понимал, что возможности матепуляции не идут в сравнение с
масштабами надвигающейся катастрофы, однако заставил себя приблизиться и
приступить к выкладкам. Корабль тяжело развернулся и медленно, точно
нехотя, вышел на более высокую орбиту. Так повторялось несколько раз.
Каждое перемещение требовало от человека предельного напряжения:
приходилось манипулировать сразу несколькими пространственными "слонами",
которые передавали эту махину друг другу, как по конвейеру. Но результат
был ничтожен. Удалось поднять гравилет на каких-нибудь тридцать-сорок
километров. Считать дальше было бессмысленно: чтобы планета не слишком
пострадала, центр взрыва следовало отнести от нее по крайней мере на
два-три миллиона километров.
  Матепулятор был уже рядом с гравилетом и видел, как поврежденная часть
кормы наливалась изнутри темно-багровым светом.
  Прошло некоторое время, и, корабль снова приблизился к планете. На этот
раз снижение происходило стремительнее, чем раньше: к тормозящему действию
атмосферы добавилась реакция пространства, возвращавшегося в естественное
состояние. Человек настроил скутер на снижение, но не уходил из-под кормы,
точно мог заслонить собой обреченный мир. "Трагическая случайность", -
юноша не раз слышал эти слова, но никогда еще не испытывал такой
ненависти, как сейчас, к тому, что скрывалось за этой формулой. "Если
существует трагическая случайность, - думал он, - то человек - не "венец
творения", а жалкая игрушка в руках Случая!"
Матепулятор весь сжался. Не от страха, не в ожидании скорой смерти. . . в
мучительных поисках выхода. Он думал о том, что не существует
универсальной формулы спасения, как нет формул счастья, жизни и смерти. И
все-таки, неужели он возвратился ради того, чтобы умереть вместе с этой
безлюдной планетой! На что он рассчитывал? Беда, если разум дает осечку
или работает вхолостую. Сила его может стать уничтожающей. . . Где-то в
глубине сознания загорелся крошечный огонек. Пока еще не надежда, нет, -
просто тема для новых сомнений. Он вспомнил кое-что многим известное,
ничем особенно не примечательное - чисто теоретический раздел математики,
прикладное использование которого представлялось очевидной бессмыслицей.
Казалось, что эта область была обречена еще долго оставаться абстракцией,
хотя многие ее элементы широко использовались в матепуляторской практике.
Так получилось, что человек больше ни о чем не мог сейчас думать, кроме
этой заурядной вспомогательной теории. Он не просто думал, а лихорадочно
теребил память. Всплывающие на поверхность сведения вырастали, как снежный
ком. Какое-то чувство подсказало юноше, что эта работа имела смысл.
  Когда память выполнила свою задачу и все, что надо, было растасовано и
уложено по местам, появилась небывалая схема расчетов, сложность которой
явно превышала человеческие возможности.
  А внизу темнели моря, сверкали вершины гор, шли, как сны, облака... И
вместе с этой уютной реальностью готовилась исчезнуть навеки тайна
удивительного стечения обстоятельств, породивших жизнь.
  Тень корабля над головой заслонила солнце. Еще немного и вздрогнут
звезды...
  Корма гравилета раскалилась. Теперь по цвету видно было место, где
вырвется плазма. Скорость падения увеличивалась. Пришлось ускорить
снижение скутера. Юноша неотрывно глядел на то место, где удар нарушил
структуру гравитационного резервуара.
  По мере того, как раскаленное пятно становилось ярче, - все быстрее и
яростнее работал мозг человека. Он действовал по программе, которую сам же
считал чудовищной, но еще чудовищнее была неотвратимая гибель целого мира.
Движение мысли уже нельзя было остановить: огненное пятно на корме
гравилета будто действовало на нее катализирующе. Свечение кормы
увеличилось, из красного оно стало желтым. Напряжение росло. Человек
считал... Нет, это были уже не расчеты - словно молнии пронзали мозг. Но
он не страдал, он работал вдохновенно, свободно, неудержимо.
  В центре пятна появилась ослепительная точка. "Это конец! - мелькнуло
где-то на краю сознания. - Сейчас все решится!"
Действительно, это было последнее мгновение - короткий миг, за который
юноша успел вставить в расчеты пространственные координаты корабля и
кинуть скутер прочь, подальше от исходящей жаром махины. Увидеть он ничего
не успел...
  Высоко над землей плыл крохотный алый лепесток. Лес затаил дыхание. Внутри
лепестка вспыхнула звездочка, такая яркая, что на нее невозможно было
смотреть. Но она все росла и становилась все ярче. Тень должна была
сдаться, она бежала, сжималась в комок, забиралась в щели, кидалась в
воду, нигде не находя спасения и вдруг... прыгнула в небо. Будто швырнули
вверх бархатный лоскут ночи - без звезд, без проблеска света. И в эту
быстро сжимающуюся черную щель, как монета, закатилась слепящая точка.
  Раздался грохот. Налетел ветер. Солнце зарыли тяжелые тучи, расшитые
молниями. Начался ливень. Лес задрожал, зашумел, и в этом аду он не
заметил, как пронеслась над болотом неясная тень. Что-то упало в кусты и
прокатилось по мшистым кочкам.
  Гроза прошла так же быстро, как налетела. Ветер прогнал тучи и стих. Лес
облегченно вздохнул, огляделся. Над ним голубело прежнее небо. А на болоте
в осоке лежал продолговатый блестящий предмет. Рядом копошилось неуклюжее
крупноголовое существо. Вот большая голова отлетела, но под ней оказалась
еще одна - маленькая, смешная... Лес рассмеялся, наполнился запахами и
криками счастья - он пережил грозу. Прямо на человека выскочил заяц и
присел удивленный на куцый хвост.
  - Привет! - сказал человек, снимая скафандр. - Представляешь, как нам
повезло: никому еще не приходило на ум, что пространство можно рассечь...
словно лист капусты, сквозь эту щель просунуть готовый вспыхнуть корабль и
выбросить - в тартарары! - Так сказал человек, а невидимое, но ощутимое
это пространство вибрировало, волновалось, обнимая звенящий, умытый грозою
день. И уже немыслимо было представить себе, что он мог стать последним..



В. Морочко.

                            НЕПОВТОРИМОСТЬ
 

  При известии о насильственной смерти вместе с ужасом возникают вопросы:
"За что?", "При каких обстоятельствах?" "Кто?" Когда же нас подвергают
"насильственной жизни", почему-то не возникает вопросов. Это считается в
порядке вещей. Тогда как в действительности здесь столько загадок, что
даже браться их формулировать - безнадежное дело. Чтобы не быть
голословным и не ходить далеко, расскажу о себе.
  Каждый прожитый день звучал, как симфония. Я был в жизни из тех
энергичных "маэстро", что фехтовальным приемом "закалывают" финальный
аккорд. Утром - пробежка по берегу Юглы. Грудь точно бубен звенит. На
девятый этаж - быстрым шагом по лестнице. Душ. Легкий завтрак. Не менее
часа дается на темные с проседью баки, бородку, усы, загорелую, гладкую
кожу лица. Все налажено: есть достойная пенсия, неплохое жилье, эллинг с
чудо-моторкой на озере. Люблю пронестись с ветерком, встретить с удочкой
солнце, зимой - встать на лыжи, над лункой подкараулить леща.
  Сам я родом из Пскова. В войну был радистом на пеленгаторной станции.
Встретил победу в Курляндии. В Риге заканчивал ВУЗ. Студентом за лето
освоил вторую профессию - класть кирпичи. Так что построить на хуторе дом
или в Юрмале дачу, сложить настоящий камин, - для меня не проблема.
  Любил свои руки, лицо, тело, голос. Они помогали мне в главной работе: на
деловых совещаниях обаяние - не последнее дело.
  Обожал путешествовать: завораживал прошивающий небо серебряный авиаслед.
  Из дам отдавал предпочтение "золушкам", не строившим на мой счет твердых
планов. Не нуждался ни в прачке, ни в няньке: все для себя делал сам. А
если болел, то из Юрмалы наезжала сестра.
  "Любовь" - это чисто беллетристический термин. Простой народ говорит:
"Люблю бабкины пироги с картошкой", или: "У Маньки с Ванькой - любовь" -
то бишь интрижка. Еще говорят: "радость - в детях". Не спорю. Меня,
например, обожают племянники. Я в их глазах - легендарная личность. В
каникулы, по воскресеньям катаю ребят на моторке по рекам, озерам, на
острове жарю для них шашлыки, а в добрые дни мы выходим в Залив и носимся
вдоль бесконечного пляжа, разглядывая в бинокль купальщиц.
  Когда гуляю вразвалочку по рижским бульварам (этакий морской волк в
капитанской фуражке и темных очках), - чувствую, как девицы меня провожают
глазами.
  Едва после дождичка в мае запахнет сиренью, я вновь ощущаю молодое
блаженство, и рвется куда-то душа... Но куда мне лететь: на юг, где на
каждом шагу кто-то просит тебя закурить, прикурить и "который час", и где
ремешки у мужчин ниже брюха? Принято думать, что к лени располагает тепло.
Но для этого незачем далеко улетать. Лень - мудрая дань осознания
бренности бытия. А счастье, как полагают, заключено в осознании
нужности... Я нужен жизни, она нужна мне. Я не поверю, что могу умереть!
  Но с друзьями мне не везло. Пожалуй, ближе других был Нодар. Когда-то
семейство его переехало из Кутаиси в Смоленск... Родители там и погибли во
время бомбежки. Нодар, как и я, был на фронте, а после ранения вышел из
госпиталя с укороченной костью ноги. С того времени ходит с прискоком.
  Еще в институте угодил мой приятель в "семейный силок". Бирута носила
большие очки, имела вытянутое, рыбье лицо, с бледным ртом и являла собой
разительное несходство с Нодаром. Он любил тишину и уединение, Бирута -
веселую шумную жизнь на виду у людей. Он был раб привычек, она искала
разнообразия в жизни. То, к чему Нодар едва успевал привыкнуть, на нее уже
нагоняло тоску. Они часто ссорились, но он притерпелся к жене и не мог
кончить дело разводом. В доме всегда было так, как хотела она. У Бируты от
обуви "горели" ступни, поэтому по квартире она большей частью ходила без
тапочек, лучше сказать, не ходила - носилась, не умея, как свойственно
дамам, "плыть павой". Она была из "порхающей" разновидности. По дроби
шажков я всегда узнавал ее приближение: эту стремительную походку не
спутать с другой. И паркет, отзываясь на ее топоточек, как будто хихикал,
покрякивал от удовольствия, вскрикивал: "Ой, бежит хозяйка!" "Ой, бежит
хозяйка!"
Бирута не особенно загружала Нодара делами (у него все валилось из рук),
но постоянно ворчала, что он ей не помогает.
  Почти на моих глазах у них выросли две прехорошенькие девчушки. Выучились,
повыходили замуж, разъехались. Младшая, Лола, укатила в Саратов. Старшая,
Илга, - в Елгаву преподавателем Сельскохозяйственной академии, и Бируте
приходилось ездить нянчить внучат.
  Я часто бывал в этом доме. В свои юбилеи приглашал их в кафе. Подвыпив,
она позволяла себе пожеманничать и, еще будучи цветущей сорокапятилетней
дамой, о себе говорила: "Я бабка старая, больная и немощная". Однажды,
когда жена отдыхала в Кемери, я слышал, как он кричал ей по телефону:
"Возвращайся скорее! Я с голодухи подохну! Без тебя кусок в горло не
лезет!" Нодар всегда был слюнтяем.
  Бывая с ним один на один, я честно советовал, как надо жить, делился,
можно сказать, сокровенным. Нодар качал головой, удивлялся... Казалось,
однако, что слушает он не меня, удивляется не моим, а собственным мыслям.
Но стоило появиться кому-нибудь третьему, как во мне просыпался актер. Я с
собой ничего не мог сделать: хотелось смешить, скоморошничать, - начинался
спектакль, где приятелю отводилась роль оселка, на котором оттачивалось
мое остроумие.
  После их свадьбы, однажды, в присутствии Бируты, я демонстрировал, как у
студента Нодара сползают штаны, шаркая по земле бахромой, а он все
оглядывается, думая, что кто-то идет по пятам. Бирута не сводила с меня
больших глаз, цвета утренней дымки.
  - Саша, вот уж не знала...- сказала она, когда Нодар не мог слышать, - что
ты такой злой.
  Я ответил: "Теперь будешь знать". Видел, он не достоин ее. Но на это мне
было плевать.
  Работая в электроотделе проектного института, в спорных вопросах Нодар
всегда был на стороне тех, для кого разрабатывался проект. Подвизаясь
затем в "Главэнерго", он точно так же брал сторону всех застройщиков и
проектировщиков, которым дирекция Рижской электросети морочила головы,
навязывая кабальные условия на присоединение. Позже, трудясь в монтажной
организации, Нодар был на стороне собиравшихся жить в возводимых
трестом-халтурщиком зданиях. Я чуть не сосватал его в наш Главк. Прослышав
о нем, мой начальник было обрадовался: "Нам нужны люди с широким опытом
работы!" Но