самостоятельно
сравнивать, мы попадаем... в "Страну дураков".
  ШУЛЬЦ. Родину, Бога, Народ свой не выбирают!
  КАНТ. Поэтому столько несчастных племен живет в заблуждении... что они
лучше всех.
  ШУЛЬЦ. Как смеют, профессор, ваши уста поносить это воинство, когда
прусофобы, как черви ползут ото всюду, творя свои козни! Мир станет
возможен только если Священная Пруссия объединит под своею десницей
окрестные земли!
  КАНТ. Что касается "прусофобии", господин проповедник, - одна из причин ее
- это животная ненависть, которую прививаем подросткам, давая позорные
клички другим племенам... И слабое оправдание - в том, что у нас
"коренные" низы живут даже хуже, чем инородцы. Отсюда идет недовольство
"окрестных земель": получается, что исторически их подмявшая сила давно
никуда не годится и, разлагаясь, смердит.
  ШУЛЬЦ. Я молю вас, одумайтесь, ибо своими речами вы оскорбляете цвет
поколения!
  КАНТ. Горло нынешнего поколения крепко сжимает десница, о которой вы
здесь помянули! И хоть пока что она забавляется, мы совсем не уверены, что
завтра... будем дышать. /Громче./ Слышал я о деревне в Силезии... Эти
самые "рыцари" /Показывает на марширующих воинов./ поступили там по всем
правилам тактики: оставили от нее одни угли, а изувеченные крестьяне,
валяясь на опаленной земле, могли лишь смотреть, как хрипели в агонии их
несчастные жены, прижимая остывших младенцев к груди... Подобное
каждодневно творится во Фландрии, в Польше, в Саксонии, в Чехии...
  ДИОНИС. У любой стороны - своя Правда.
  ШУЛЬЦ. Я вижу, господин Кант, вы - на "стороне" врагов Пруссии, а не
Господа Бога!
  КАНТ. Бог един и учитывает все "правды" и "стороны". Взгляд с одной
"стороны", безразлично какой, - это взгляд дикаря.
  ДИОНИС /кричит/. Господин Кант!
  КАНТ. Сотни тысяч убийц, марширующих по дорогам Европы, убивают, насилуют,
грабят, уверенные, что защищают отечество и справедливость, насаждают
разумный порядок! Виноваты же здесь не законы природы, /Показывает в
сторону войска./ не эти болванчики с ружьями и даже не воля Творца, об
одежды которого каждый спешит обтереться...
  ДИОНИС. Эй вы! Взять его! /Люди в капюшонах окружают КАНТА./
КАНТ. Те, кто за это в ответе, живут среди нас!
  ДИОНИС. Тащи его в склеп! Да скорее!

  Верзилы уволакивают КАНТА, но голос его продолжает звучать.

  ГОЛОС КАНТА. Играя на благороднейших чувствах, эти люди твердят, что
пекутся о благе народа, клянутся в своей любви к Богу... Тогда как в
действительности, они любят лишь власть и пекутся только о том, чтобы
сделать ее безграничной!

  КАНТА уже не видно.

  ШУЛЬЦ. Дионис, что ты замыслил?
  ДИОНИС. Спектакль продолжается! /Вскакивает ногами на кресло./ Братья!
  ШУЛЬЦ. /Снизу дергает ДИОНИСА за сюртук./ Дионис! Ты творишь недозволенное!
  ДИОНИС. Кто посмеет "не дозволять"?
  ЯНУС. Отстань, проповедник! Ты же слышал, это - спектакль!
  ШУЛЬЦ. Одумайся, Дионис! Христом Богом молю!
  ЯНУС. Это просто игра! Здесь все понарошку!
  ШУЛЬЦ /упрямо трясет головой/. Нет! Нет! Нет!
  ЯНУС. Ты достал меня, проповедник!
  ШУЛЬЦ. Нет! Не...
   
ЯНУСУ удается закрыть ему рот.

  ДИОНИС. Братья! Я уже вижу, на горизонте встает светлый призрак невиданной
битвы! Кто выживет в этой дикой борьбе, тот силен как черт! /Слышится
голос походной трубы./ Вы слышите? Нас завет труба! Мы идем!
  ГОЛОС КАНТА /усиленный резонансом склепа/. Идите, идите... Вас там... не
дождутся!
  ДИОНИС. Заткнуть ему глотку!
  ШУЛЬЦ. /Вырвавшись из рук ЯНУСА, - падает на колени./ Смилуйся, Дионис,
коленопреклоненно молю, во имя творца всего сущего отмени эту казнь!
  ЯНУС. Проклятый святоша! Так ты добиваешься казни!?
  ГОЛОС КАНТА. Постой, Дионис! Я скажу... Мне хотелось бы жить... - просто
жить... и работать.
  ДИОНИС. Слыхал, проповедник? Я знал, что он этак заговорит!
  ГОЛОС КАНТА. /тихо/. Люди - чудные дети... Сердца их - сосуды нежности и
сострадания. Разум - средоточие высшего знания и доброты...
  ДИОНИС /едко/. Какая идиллия!?
  ГОЛОС КАНТА. Но едва появившись на свет... они попадают в капкан дикой
ярости, утверждающей свое превосходство над более тонкими душами, - в
западню исступленного бешенства, порожденного узостью мысли, скудостью
сердца и кретинизмом в необозримых масштабах! Это неистовство требует
рабской покорности!
  ДИОНИС. Хватит! Заткнуть ему глотку!
  ГОЛОС КАНТА. /продолжая/. Но тот, кто тянется к будущему, устремлен к
справедливости, тот не сможет молчать, ибо есть убеждения, которым нельзя
изменить... не разорвав собственного сердца! Ты слышишь меня, Дионис?
Спектакль продолжа...
  ДИОНИС /схватившись за голову/. Ай! Больно! Моя голова! /Сползает с
кресла./ О, Небо! Моя голова! /Мечется по площадке./ За что эти адовы
муки! /Стонет./ За что? Видит Бог, мои помыслы подчинены возвышению
личности! Оживляя дряблые души, я разверзал перед ними глубины, о которых
они не догадывались. Жаждущие шли ко мне, как - к источнику. Я пробуждал
их от спячки... /Указывает в ту сторону, куда увели Канта./ В то время как
он проторял дорогу для ВСЕХ, я звал каждого следовать - собственной! Боже!
Моя голова! /Стонет./ Моя голова! Будь он проклят! Эй, вы! Опускайте
плиту! /Плита опускается./ Идиоты, быстрее! Ну что вы копаетесь? Черт
побери! Пусть нас камень рассудит! /Плита с грохотом ударяется о
постамент. ДИОНИС вздрагивает, на мгновение застывает на месте, рыщет
взглядом, вперившись в ЯНУСА, указывает перстом на него. Янус падает на
колени./ Вот кто во всем виноват! Воистину! На недоумков слова мои
действуют как динамит! Тем, кто их понимает буквально, было бы лучше
родиться глухими! По милости этих скотов Праздник Мысли кончается всякий
раз скотобойней... а все Святое, Возвышенное оказывается в сточной канаве!

  Сцена погружается в темноту, из которой прожектор выхватывает
коленопреклоненного ЯНУСА.

  ЯНУС /произносит на фоне невнятного речитатива голосов/. Господи! У меня -
дом, детишки, хозяйство. А они изгаляются над простым человеком! Житья от
них нет!
  ГОЛОСА /можно разобрать слова из Евангельской заповеди/. "Любите врагов
ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящих вас и
молитесь за обижающих вас и гонящих вас..." /Голоса отдаляясь, снова
звучат как невнятное бормотание./
ЯНУС. Вот! Опять морочат нам головы! Слыхом не слыхивал, чтобы любили
врагов! Дурят нашего брата! Так и свихнуться не долго...
  ГОЛОСА /доносится внятная фраза/. "Блаженны нищие духом, ибо их есть
царство небесное..."
ЯНУС. Господи! Что они делают!? Смилуйся, Боже! Прибавь хоть немножко
мозгов... чтобы "за дурака не держали"!
  ГОЛОСА /слышен фрагмент из посланий апостола Павла/. "Ибо мы одним духом
омылись... И нет уж ни Эллина, ни Иудея, ни Скифа, ни варвара, ни раба, ни
свободного - все мы одно во Христе Иисусе..." /Голоса затихают./
ЯНУС /вскакивает, мечется в луче света/. Что ж это, Господи, ты позволяешь
им богохульствовать, поминая, вымолвить тошно, поганого... "Скифа"! Будь
оно проклято, это паскудное Время! Малышки, мои несмышленыши! Как
защитить вас от умников и зубоскалов? /Выскальзывает из светового пятна./
ШУЛЬЦ. /Появляясь в том же луче вместо ЯНУСА, потрясает над головой
кулаками./ Будь проклят... всяк верующий! Ибо Вера - от диавола и
равносильна Неверию! В Господа можно только "уйти", перестав быть собой,
раствориться, исчезнуть - тогда... проникаешься Им без остатка! /Бьет себя
в грудь./ Замолчи, Бога ради! Вырви лютой гордыни язык! Ибо наиподлейший
из всех - грех священнослужителей: лишь они сознают, что творят! Из
догматов, заветов, пророчеств, апокрифов и толкований смертный с
готовностью принимает единственное... что душа его будет жить вечно. И
приходится обещать... только б вняли и верили! Господи! Грех-то какой!?
Научи, как сказать, как шагнуть, как вздохнуть, как моргнуть... и не
впасть в святотатство!

  Луч прожектора гаснет. На сцене - гостиная в доме КАНТА. Справа - окно,
дверь в прихожую. Слева - другое окно, дверь на кухню. За окнами -
утренний свет. Прямо - закрытая двустворчатая дверь в комнату хозяина.
Посреди гостиной - стол. На столе - подсвечник со свечами, которые забыли
потушить. Возле стола - стулья. На одном из них, опустив голову, сидит
ЛАМПЕ. Из прихожей появляются КРАУС и ГИППЕЛЬ. ЛАМПЕ встает им навстречу.

  КРАУС /печально/. Сидите, сидите, Лампе... Нам все известно.
  ЛАМПЕ /двигается и говорит, как во сне/. Да, господа... /Непослушными
пальцами пытается погасить свечи в подсвечнике./
КРАУС. На улице встретили вашу кухарку... Хотели спросить, как он спал, а
узнали...
  ЛАМПЕ. Да, да... господа...
  ГИППЕЛЬ. Лампе, как это было?
  ЛАМПЕ /с трудом собирается с мыслями/. "Как это было?" Вчера мой хозяин
весь день бушевал и метался в постели... С кем-то спорил... и рвался к
столу - к своим книгам... А когда я давал ему пить, - обращался ко мне...
но, скорее всего, принимал за другого... Он даже собрался бежать... Я едва
его уложил... Потом успокоился, и я думал, что он засыпает... Но все
повторилось... Под утро я задремал... А проснулся... увидел, мой Кант,
господа... /Сдерживая слезы./ Отправил кухарку за лекарем... Только зачем
ему лекарь теперь...

  ЛАМПЕ удаляется на кухню. ГИППЕЛЬ хочет открыть дверь в комнату КАНТА.

  КРАУС. Стойте, Гиппель, дождемся врача.
  ГИППЕЛЬ. Я не в силах поверить!
  КРАУС /печально/. От этого никому не уйти.
  ГИППЕЛЬ. Мне страшно! Представить себе не могу, что его больше нет!
  КРАУС. Что ж... Время подумать и о церковном обряде.
  ГИППЕЛЬ. Кант не очень-то в этом нуждался... - видел в церкви лишь
утешение для беспомощных душ...
  КРАУС. И узду для - неистовых.

  Из кухни появляется ЛАМПЕ, неся поднос со стаканом чая.

  КРАУС /кивает в сторону ЛАМПЕ/. Смотрите, он - как во сне. /Мягко
обращаясь к ЛАМПЕ, указывает на поднос./ Лампе, это вы... - для него?
  ЛАМПЕ. /Словно очнувшись, подходит к столу, опускает поднос./ Извините...
Понять не могу, что - со мной... В этот час он всегда обращался ко мне со
словами: "Лампе, будь добр... сооруди мне чайку." Это - как утренний
колокол... Что теперь будет? Как мне жить, если больше уже не услышу:
"Лампе, будь добр... сооруди мне чайку." /Беззвучно рыдает./
ГИППЕЛЬ. Лампе, это несчастье объединяет всех нас...
  ЛАМПЕ. Да, да...
  КРАУС. Вот и доктор!

  Из прихожей появляется ВРАЧ. ЛАМПЕ механически помогает ему снять плащ,
принимает из рук баул.

  ВРАЧ /с порога/. Печальное утро, господа. Кухарка мне только что
сообщила... Не думал, что это случится сегодня... Вчера он был чем-то
встревожен, метался в бреду... Однако потом успокоился, даже уснул...
Простить себе не могу, что не был с ним до конца! Теперь извините... Я
должен взглянуть. /Приближается к двери в комнату КАНТА, приоткрывает ее,
вздрагивает, распахивает обе створки./

  Через открытый проем видна залитая утренним светом часть комнаты: край
постели, заваленный бумагами письменный стол, в кресле за столом - КАНТ, в
белой рубахе, весь точно светящийся изнутри. Он что-то сосредоточенно
пишет. Друзья Канта, ВРАЧ и слуга на мгновение окаменели.

  КАНТ /дописав фразу, поднимает глаза/. А-а-а, доброе утро, господа! Нынче
действительно, доброе утро. Такое - грех упускать.
  ВРАЧ /возмущенно/. Господин Кант, почему вы встали с постели?
  КАНТ. Право, доктор, сегодня мне лучше.
  ВРАЧ. "Лучше"?! Что это значит?
  КАНТ. /Показывает на ворох бумаг/. По крайней мере, я вижу, что дело... не
движется с места.
  ВРАЧ. О, Господи, вы же не мальчик!
  КАНТ /лукаво улыбается/. Хотите сказать, что я - стар? А знаете, что такое
старение? Есть ли оно, вообще?
  ВРАЧ. Но позвольте, ведь что-то меняется с возрастом?
  КАНТ. Путь!
  ВРАЧ. "Путь"?! Как вас понимать?
  КАНТ /улыбается/. Когда молоды, мы несемся вприпрыжку, летим, сломя
голову, не разбирая дороги... Однако со временем мы усмиряем свой шаг:
путь идет на подъем... и чем дальше, - тем круче. Чем круче, - тем тяжелее
идти... И вот уже - "тащимся" в гору, карабкаемся по отвесным уступам, по
скользким камням, вверх, туда, где царит вечный холод, где - трудно дышать
и где под ногами плывут облака... а, когда взойдет солнце, вокруг -
Олимпийский простор, и все уже как на ладони: провалы безвременья, блеск
ледников и вершины... прозрений! Друзья, ради этого стоит идти!
  ВРАЧ /возмущенно/. Но это противоречит науке!
  КАНТ /тихо смеется/. Что делать... "Наука" сама еще - так молода и так
еще... противоречит себе! /Откинувшись в кресле./ Простите, во рту
пересохло... Лампе, будь добр... сооруди мне чайку.

  ВРАЧ, ГИППЕЛЬ и КРАУС пропускают ЛАМПЕ с подносом.


  З А Н А В Е С


  1999г.


--------------------------------------------------------------------
Данное художественное  произведение  распространяется  в электронной
форме с ведома и согласия владельца авторских прав на некоммерческой
основе при условии сохранения  целостности  и  неизменности  текста,
включая  сохранение  настоящего   уведомления.   Любое  коммерческое
использование  настоящего  текста  без  ведома  и  прямого  согласия
владельца авторских прав НЕ ДОПУСКАЕТСЯ.
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 31.07.2001 13:45




Вячеслав Морочко


                              "ХОТЕЛ БЫ Я ЗНАТЬ..."




  Предвидеть катастрофу не удалось. Когда несущиеся во мраке титанические
обломки погибшего мира прошили систему Голубой звезды, жаркая планета
Рубин сместилась с орбиты и за каких-нибудь несколько дней превратилась в
ледяную пустыню. Только в горах, накрытых завесой пурги, блуждали два
огонька. Это были фары сбившегося с пути транспортера. Выбравшись из-под
обвала, машина уже много дней нащупывала выход из лабиринта скал. Глыбами,
сорвавшимися в момент катастрофы, был разбит кормовой отсек, где
помещалась радиоаппаратура. Вышел из строя гироскопический компас. Он стал
давать ложные показания раньше, чем это обнаружилось - три человека в
кабине оказались без связи с базой, без данных о местонахождении. Легкий
транспортер с негерметичной кабиной, набор тонизирующих средств из
бортовой аптечки и подогретый питательный бульон - это все на что они
могли рассчитывать. Внутри кабины - минус двадцать градусов по Цельсию,
снаружи - вдвое больше, плюс шквальный ветер со снегом. Не надо объяснять,
как мало пригодно тропическое снаряжение в условиях полярной зимы: шорты,
безрукавки, летние комбинезоны, походные одеяла и спальные мешки,
предназначенные скорее для защиты от насекомых, чем от лютого холода.
Объезжая препятствия, транспортер упрямо шел сквозь пургу. И пока машина
еще могла двигаться, три человека не теряли надежды.
  Имант был старшим тройки биологов, исследовавших тропическую флору
планеты. На нем лежала ответственность за судьбы товарищей. Сжимая руль
транспортера, он до боли в глазах всматривался в освещенное фарами
пространство, чтобы вовремя разглядеть впереди пасть расщелины.
  Когда наступало время передавать управление Петеру, Имант откидывался на
сидении; кристаллики инея, поднятые движениями людей, медленно оседали,
кружились в воздухе, и также неторопливо мысли человека возвращались в
привычное русло. В который уж раз он думал о СОД. Всю жизнь биолога манили
к себе далекие звезды, но ради СОД, ради осуществления этой последней
своей идеи, он возвратился на Землю и целый год проторчал в биоцентре.
  Из очередной экспедиции Имант привез споры быстрорастущих водорослей ХИУ и
занялся целевой коррекцией их свойств. Все, над чем эти месяцы бился он со
своими ассистентами, умещалось в маленьком тюбике со споромазью. Стоило
каплю этого вещества нанести на поверхность человеческой кожи, как все
тело покрывалось тончайшей пленкой, состоящей из живых волокон. Еще минут
через тридцать образовавшийся волокнистый покров отделялся от кожи и
обретал замечательную термореактивность: при нагревании становился тонким
и проницаемым, при охлаждении расширяясь, уподоблялся пуху и сам начинал
выделять тепло. Именно эта парадоксальная реакция на температуру привлекла
внимание биолога к водорослям ХИУ. Однако по мере того, как работа
подходила к концу, он все больше к ней остывал, представляя себе, как
жалко выглядит споромазь "на общем фоне достижений человечества".

  * * *

  Когда руководство выделило Иманту двух ассистентов, он в первый же день
учинил им экзамен: спрашивая, глядя в лоб, "казалось бы элементарные
вещи",. Молодые люди, или мямлили вздор или вовсе молчали. Поражаясь,
сумбуру который царил у них в головах, Имант устроил скандал на ученом
совете: по тому, каких ассистентов он получил, уже можно было судить, как
относятся в Центре к его разработке. Услышав про трудности с кадрами, он
заявил: "Нет кадров и эти "два друга" тоже - не кадры! Обойдусь киберами!"
Когда заговорили о том, что "лишенные творческого начала" киберы - только
слепые исполнители человеческой воли, Имант ушел, хлопнув дверью:
кощунственной показалась ему сама мысль о том, что у этих двоих есть хоть
какое-то "творческое начало". Ассистентов пришлось оставить, но каждый раз
один вид их напоминал Иманту как низко его здесь оценивают.
  Сокращенное название темы СОД - "спороодежда", комиссия биоцентра
расшифровала иначе: "спасательная одежда". Было высказано сомнение, что в
нормальных условиях кто-то захочет выращивать на своем теле колонию
водорослей. Для Иманта, и без того потерявшего интерес к своему детищу,
сдержанный отзыв экспертов явился последней каплей, и поступившее
предложение отправиться с экспедицией на планету Рубин было принято без
колебаний.

  * * *

  За дни блужданий у Петера отросла борода. Посеребренная инеем, она делала
напарника Иманта похожим на рождественского Санта Клауса. Ни холод, ни
усталость, казалось, не брали его. Объезжая покрытые льдом скалы, он лишь
тихо посвистывал. Но, вглядываясь в лицо друга, Имант видел, что и Петер
сейчас задает себе тот же вопрос: "Смогу ли когда-нибудь я... хоть немного
согреться?"
Все, что нужно, они давно обсудили. Остальное было понятно без слов.
Такого полного взаимопонимания связанных одной судьбою людей, биолог не
мог найти на Земле в "хрустальном муравейнике" биоцентра. Однако теперь он
нисколько не удивлялся что грезы его о тепле заставляли думать о СОД:
достаточно было бы малой капельки споромази, чтобы спасти их от стужи.
Перед отлетом на знойный Рубин у биолога не возникало и мысли, что тюбик
может ему пригодиться; дела предстоящие обычно захватывали целиком, о
прошлых - старался забыть. Забывались и люди, с которыми Имант работал.
Впрочем, он еще помнил, что ассистентов звали Карл и Степан, и что оба
ходили, как сонные мухи, думали черт их знает о чем, по невежеству или
распущенности то и дело проваливали испытания, приводя в отчаяние киберов.
Испепеляя сарказмом, Имант как мог учил "друзей" уму-разуму. Но в головах
Степана и Карла царили танцульки. Затыкая уши муз- шариками, они и во
время работы подергивались в такт с новомодными ритмами, забывая все, чему
их учили. Временами, подбрасывая ассистентам идейки, он поражался их
детской наивности: "мальчикам" в голову не приходило, что эти "экспромты"
стоили тяжких раздумий. Ясно было одно: участие их в работе только мешало
делу, и нередко его подмывало плюнуть на все и просить молодых людей,
продолжая формально числиться, в лаборатории больше не появляться.


  * * *

  Уже не одну неделю транспортер блуждал в снежной мгле. Никто из троих
биологов не сомневался, что их давно ищут. С орбитальных станций наверняка
уже прочесывают поверхность Рубина. Но непрекращающаяся пурга делает ее
оптически непроницаемой, а радиолокационные зондирования в этом
нагромождении скал способно выделить только движущиеся объекты. Поэтому
транспортер все время должен был двигаться.
  И все же на полчаса им пришлось остановиться: не просыпался Роберт. По
возрасту он был старший. Начало сдавать сердце. Введя лекарство, Имант и
Петер энергичными растираниями вернули товарища к жизни, а затем, не
сговариваясь, сняли с себя одеяла и, закута