Вперед..." Юноша подчинился, только со вздохом
подумал: "Наверно этот любитель игры в прятки предусмотрел все на свете,
кроме того, что я - человек и запас моих сил ограничен.

  * * *

  Прошло еще много часов. Извилистый коридор так далеко увел Дмитрия от
обрыва, что в обступившей со всех сторон тишине он слышал только свое
дыхание и шарканье собственных подошв. Он двигался, выполняя послушно
бесконечную вереницу команд.
  Недра планеты пронизывали извилистые норы-тоннели, которые то пересекали
друг друга, то, сужаясь становились лазами, то, расширяясь превращались в
светящиеся гроты. Это был настоящий лабиринт, где ориентироваться могло,
очевидно, только загадочное существо, которому Дмитрий невольно вверил
судьбу.
  - Если бы неизвестный хотел мне помочь, - рассуждал планетолог - он давно
бы вывел меня на поверхность. Либо я действительно стал объектом
эксперимента и кто-то на моем примере задался целью опровергнуть "миф" о
разумности "двуногих зверьков", либо этот "кто-то" вообще ничего не думает
и все, что происходит со мной развивается по законам случайности. Но даже
если у "хозяина пещеры" - злые намерения, разгадать их можно только следуя
его указаниям.
  И снова проплывали мимо холодные, испещренные багровыми жилами стены,
снова блуждало по галереям робкое эхо шагов. Пищевой отсек ранца был пуст.
Дмитрий с содроганием думал о той минуте, когда иссякнет энергозапас и
тело, облаченное в скафандр, скует вечный холод. Позади осталось уже
несчетное множество развилок и поворотов. Проход вновь расширялся. Эхо
становилось раскатистее. Под ногами между глыбами, устилавшими пол,
пролегли трещины. Отполированные лавуриновой кислотой эти камни напоминали
громадные плиты старинных храмов.
  Дмитрий не смотрел на табло "Остаток жизнересурсов", но совсем не думать
об этом не мог: свет фонаря заметно слабел - первый признак , что
энергозапас подходит к концу. Сделав еще несколько шагов, планетолог
качнулся, взмахнув рукам: плита, на которую он вступил, утратила
равновесие и все больше кренилась, открывая черный провал. Отступать было
поздно; юноша чувствовал: камень вот-вот перевернется, когда музыка
позывных зазвучала под шлемом, словно аккомпанемент к его балансирующему
танцу.
  - Прыгай вперед! - подсказал невидимый советчик. Вперед - означало в
провал. Но раздумывать не приходилось. Дмитрий рванулся в черную
неизвестность. Острые края плит мелькнули перед самым лицом. Пролетев
метров пять, он упал в гальку и погрузился в нее по колени. Еще до того,
как ноги коснулись дна, он услышал над головою скрежет: освободившись,
фороцидовая глыба встала на место - стены вздрогнули и на дно посыпались
камни. Но грохот не мог заглушить звонкого призыва и нового приказа:
"Быстро в проход". - Попробуй "быстро" сам, - ворчал Дмитрий с трудом
выдирая ноги из гальки. Ему удалось благополучно сделать один шаг по
направлению к открывшемуся впереди лазуу. "Быстро в проход" - повторил
диктор. И в этот момент тяжелый камень сбил человека с ног. Свет погас.
Юноша, извиваясь, полз в темноте, вздрагивая от ударов падающих рядом
обломков. В ушах стоял гул.
  Дмитрий полз, пока, наконец, камнепад не остался позади.
  - Плохи мои дела, - заключил он, привалившись к стене и ощупав шлем.
Фонарь был начисто срезан. Затылок саднило. За ворот нательной одежды
бежала теплая струйка. Дмитрий лег на живот - Должно быть содрал кожу, -
подумал он, выжидая, когда остановится кровотечение. Впервые мелькнула
мысль, что скорее всего ему уже не выбраться на поверхность. Но он так
устал, что эта догадка почти не произвела впечатления. Страх пришел позже,
когда отдышавшись, он вдруг подумал: "Что будет с мамой, если я не
вернусь?" Держась за стену, Дмитрий встал и, пошатываясь двинулся дальше.
- Без фонаря даже лучше, - успокаивал он себя, - свечения стен достаточно,
чтобы не натыкаться на выступы и обходить провалы. По крайней мере не так
заметно, как тают последние капли энергозапаса.
  Временами ему начинало казаться, что неизвестный, который долго водил его
по лавуриновым норам, знал глубинное царство не больше его самого. Но
юноша гнал от себя эти мысли. Рассуждения о безвыходности положения были
"непродуктивны": они отнимали последние шансы. Он должен был двигаться от
команды к команде, точно от вехи к вехе. Гипотеза "вех" казалась ему
остроумной: надо было только представить себе, что в разных точках пещеры
установлены маломощные передатчики, каждый из которых передавал
определенную команду.
  - Я должен вырваться! - говорил себе юноша. - Я должен сделать это во имя
тех, кто не вернулся!
  Коридор все круче шел вверх и Дмитрию хотелось верить, что этот путь
приближает его к поверхности. Он уже не шел, а взбирался по груде острых
камней. Светящиеся фороцидовые прожилки постепенно тускнели, что
свидетельствовало о повышении окружающей температуры. Планетолог рвался
вперед, убеждая себя, что он - на пути к спасению. Видимость становилась
все хуже, а камни, по которым можно было подниматься, как по ступеням,
попадались все реже. Теперь, чтобы не скатиться вниз, приходилось
нащупывать удобные для опоры выступы.
  Обломок породы, выскользнув из-под ноги, защелкал по склону. Юноша едва
успел перегруппироваться, нащупать другую опору. Только сейчас до него
дошло, что в пылу "гонки с пещерой" он не заметил, как нора перешла в
вертикальную шахту. Прижавшись всем телом к холодным камням, Дмитрий
почувствовал, что не может двинуться с места. Он достаточно разбирался в
тонкостях скалолазания, чтобы понять: без света одинаково безнадежно, и
продолжать подъем, и возвращаться вниз: он непременно сорвется.
  - Значит, все! - подумал Дмитрий. - Пусть так... Терять нечего... Хочу
узнать до конца, на что я способен. Известно, что человек, как
приклеенный, может держаться на крошечных выступах скал... но не держится:
сталкивают нервы. Человек не зонтик, чтобы спокойно висеть на гвозде. Вот
если б он мог по желанию приводить себя в "состояние зонтика". А
впрочем... разве это совсем невозможно? Скорее всего тот, кто меня
направлял, не рассчитывал, что я лишусь фонаря. Если нет новых команд,
значит со светом я видел бы точки опоры и мог продолжать подъем... Что
если мне попытаться проделать это наощупь, попробовать уподобиться
"зонтику". Надо действовать так, как будто в запасе - тысяча лет и некуда
торопиться.
  Собранность пришла не сразу. Дмитрий заставил себя не суетиться.
Отсутствие толкающей под локоть панической спешки позволило двинуться
вверх - не шаг за шагом, как раньше, а сантиметр за сантиметром. Он запер
выход для "непродуктивных" чувств. Осталась только работа: методичное,
почти любовное касание пальцами камня, выявление неровностей, трещин,
проба на прочность и, наконец, перенос тела, - новый сантиметр или два
вверх - короткий отдых, и опять кончики пальцев в поисках шероховатостей
камня. Внизу лиловым маревом разливался холодный фороцидовый мир. А вокруг
- непроглядная ночь. Дмитрий вползал в самую ее гущу и чем выше он
забирался, тем враждебнее становился камень. Скоро он почувствовал, что
дальше двигаться невозможно: наклон стал отрицательным. Стена теперь
нависала над головой в виде свода, отталкивая от себя человека. Он
подтянулся в последний раз и замер... Наконец-то вновь зазвенел,
колокольчик. "Иди на правый карниз", - командовал диктор интерпретатора, а
Дмитрий подумал, что за часы блужданий этот однообразный голос стал для
него родным.
  Юноша продвинулся вправо, пошарил рукой, но никакого карниза не обнаружил.
Переместившись еще правее, он закрепился на новом месте, протянул руку и
наткнулся на стену, стоящую под прямым углом к той, по которой карабкался.
Скоро он нащупал в смежной стене опору для правой ноги и занял такую
устойчивую позицию, что смог освободить руки.
  - Только не расслабляться! - внушал он себе. - Одна рука ищет, вторая -
страхует.
  Он осторожно исследовал камни, пока прямо над головой не нащупал края
площадки.
  - Вот и обещанный карниз, - подумал Дмитрий, забираясь на выступ. Только
теперь к нему пришел страх высоты. Ударяясь шлемом о выступы, планетолог
торопливо как таракан запихивал себя в щель между стенами подальше от
пропасти. Углубление перешло в грот, по которому можно было только ползти.
В одном месте лаз расширялся. Здесь Дмитрий решил было перевести дух, но
только успел об этом подумать, как ласковый звон опять заставил его
насторожиться. "Ты должен пролезть... пролезть... пролезть..." - требовал
диктор.
  - Опять пролезть! - ворчал планетолог, втискиваясь в сужающийся проход. Он
был уверен, что следом за узким местом лаз непременно расширится и
продвигался вперед, пока не понял, что это нора не рассчитана на ширину
его плеч. Зажатый в этих тисках, он почувствовал, что не может вздохнуть и
отчаянно рванулся назад. Однако вытянутые вперед руки в плечах были
скованы, а ноги, еще находившиеся в расширении лаза беспомощно бились о
камни. Кровь гудела в висках, и в этот тревожный гул, в который уж раз
вошла звенящая нота, а за нею - три слова, все те же три слова: "Ты должен
пролезть... пролезть..." Дмитрий поджал колени, уперся ступнями в стены и,
зажмурив глаза от нарастающей боли, выполняя приказ, начал медленно
выпрямляться. Уже теряя сознание он почувствовал, что стена закачалась и
вместе с ним стала куда-то сползать. Потом был сильный удар.
  Когда боль отступила, планетолог услышал рядом журчание. Пошарив руками,
он заключил, что лежит на откосе среди фороцидовых глыб. Воздуха не
хватало, хотя на грудь уже ничего не давило. Зажмурившись от ожидаемой
боли, он повернулся на спину. Боль не пришла. Но дышать все равно было
нечем.
  - Повезло мне, - думал Дмитрий, - камень не выдержал, я - уцелел... Жаль,
что так поздно мне повезло: кислородный контейнер - пустой.
  Он решился открыть глаза... И замер, боясь шевельнуться, спугнуть
панораму, увидеть которую меньше всего ожидал: перед ним расстилался
манящий ни с чем не сравнимый ковер беспредельного неба.

  * * *

  Кибер-заместитель так ловко наложил пластырь, что разбитый затылок уже не
саднило. Робот высился рядом, полный готовности совершить еще какой-нибудь
подвиг.
  Отставив флягу с "Бальзамом жизни", Дмитрий прикрыл глаза и некоторое
время молча наслаждался комфортом. Он был уже в новом скафандре и, откинув
забрало, отдыхал в салоне стратобата, который привел по его вызову
электронный коллега.
  Напряжение спало, но планетологу почему-то совсем не хотелось думать о
том, что он первый, кому удалось выбраться из этого ада: что-то мешало
радоваться спасению.
  На горизонте вспыхнула яркая звездочка. Свет ее перешел в багровое зарево
и погас.
  - Прибыла скорая помощь, - докладывал кибер - для отправки эвакокапсулы.
  Эвакокапсула - специальный прозрачный контейнер, поддерживающий состояние
анабиоза (тлеющей жизнедеятельности) тяжелобольных или раненых,
отправляемых в космогоспиталь.
  - Напрасно вызвали! - усмехнулся юноша. - Как видите, я невредим... - и
вдруг, оборвав себя, пораженный догадкой, вскричал: - Что-нибудь с мамой?
Я прав? Ради бога, что - с ней?
  - Слабое сердце... - промямлил кибер.
  - Это я виноват! - стонал юноша.
  - Ожидая вас, она потеряла сознание, - уточнил помощник. -Мне передали,
что около капсулы она вам что-то оставила.
  Бросив куст пламени в черный зевок пещеры, стратобот заскользил над грядою
холмов в направлении гигантских антенн, похожих издалека на парящих у
горизонта бабочек.
  В помещении астромаяка Дмитрия ожидала прозрачная эвакокапсула с телом
мамы. Через пятнадцать минут ее должны были увезти роботы скорой помощи.
Юноша понимал, что это бледное лицо за толстым стеклом не может
принадлежать никому, кроме матери... но содрогнулся: "спящая" маленькая
женщина по плечи укутанная в саван, показалась ему незнакомой. К горлу
подкатывался комок. И тогда Дмитрий сказал, как будто она могла его
слышать: "Мама, я же тебе обещал, что ничего не случится. Ты еще будешь
гордиться мною! - Он продолжал говорить, приближаясь к прозрачному ложу. -
В пещере есть жизнь! Кто-то разумный и добрый внизу подавал мне советы,
все время меня направлял... Клянусь, я узнаю, кому обязан спасением!"
Лицо матери все еще поражало его новизной. Планетолог отвел глаза. Взгляд,
скользнув по стене, остановился на маленьком прямоугольном футляре,
висевшем над головной частью капсулы. Дмитрий много раз видел изображение
этих приборов. Как-то, представляя журнальную стереографию другу, он даже
сострил: "Полюбуйся, это и есть мамины цацки". В памяти всплыли ее слова:
"Ты опять говоришь "Нераспространяющиеся излучения"? Тебе же известно, что
эта фраза - абсурдная выдумка репортеров! Зачем ты меня обижаешь, повторяя
за ними чушь?"
Употребив привычное выражение, юноша не собирался обидеть маму, хотя по
мнению многих: "В этом устройстве пытались реализовать сомнительный
принцип возбуждения в малом пространстве незатухающих радиоволн".
  А в памяти постепенно всплывали другие слова: "Ты наверно забыл, как
весной в течение дня одуванчики сбрасывают золотые локоны и дружно
распускают по ветру серебристые кудри?" Все более замедляя шаги, он
приближался к "хрустальному саркофагу"... И вдруг застыл потрясенный,
схватившись за шлем. Только сейчас планетолог увидел, что изменилось: не
было больше ее золотых кудрей... Внутри капсулы на подушке лежало пушистое
"серебро одуванчика". Он обхватил шлем руками: в прозрачную сферу, как
птица в родное гнездо, влетел нежный ставший спасительным звон. Дмитрий
знал теперь, почему из пещеры не возвращались: эта мертвая бездна была
идеальной ловушкой для всех безрассудных голов... Всех, кроме мамы: у нее
просто не было выбора. Она понимала, что сына не удержать - оставалось
пойти, найти выход и застолбить страшный путь свой незатухающими
путеводными радиовехами.

  Рига

  1969


--------------------------------------------------------------------
Данное художественное  произведение  распространяется  в электронной
форме с ведома и согласия владельца авторских прав на некоммерческой
основе при условии сохранения  целостности  и  неизменности  текста,
включая  сохранение  настоящего   уведомления.   Любое  коммерческое
использование  настоящего  текста  без  ведома  и  прямого  согласия
владельца авторских прав НЕ ДОПУСКАЕТСЯ.
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 31.07.2001 13:56




Вячеслав Морочко

                             НОВАЯ ЧУМА


  События, о которых я расскажу, случились на цветущей планете, где
возможности человека могли состязаться только с воображением. Люди
проникли в недра и в небеса, одолевали Пространство и Время, умели
перевоплощаться физически и совершать еще много разных "чудес". Жили они
очень долго и не знали болезней, пока не обрушилось на планету несчастье,
которому дали название Новой Чумы. Без следа и свидетелей эта беда
отнимала у общества наиболее преданных Высшей Науке мужей. Ходило поверье,
что существует граница познания, и каждый, переступивший порог,
превращается в вихрь элементарных частичек.
  Однажды среди "райского сада", в который превращена была суша планеты,
гуляли два друга - два корифея, Поэт и мыслитель Аскет.
  Поэт шел, любуясь цветами, деревьями, небом, наслаждаясь руладами птиц,
дуновением ветра, несущего благоухание трав, в то время, как мысли Аскета
уносились к высотам, где хрустальная ясность исключала туманы ложных
посылок. Столь непохожие они знали друг друга давно, при общении
обходились не многим количеством слов, умели часами молчать, поглощенные
каждый своим: Аскет - бездной мысли, Поэт - удручающей несообразностью
между праздником жизни и ужасом Новой Чумы, одного за другим отнимавшей
друзей.
  Они научились быть вместе, не мешая друг другу, а если что-то не
нравилось, без церемонии "резали правду в глаза". Вот и теперь, когда,
Поэт подобрал с земли крошечный шарик-дробинку, подбросил в ладони и сунул
в карман, Аскет не сдержался, спросил: "Эта капля металла тебя
вдохновляет?"
- Мне ее жаль... - признался маэстро. - Она так одинока!
  Он любил собирать эти шарики дома, в заветном шкафу. Фантазия рисовала
то сказочных джинов, таящихся в них, то некую сокровенную жизнь, которая
дремлет, как в споре, пока не представится случая вдруг прорасти.
  Хотя это было всего лишь "капризом души", собирая "горошины", поражаясь
обилию их за последнее время, Поэт задавался вопросом: "Откуда они? Какая
незримая туча без грома и молнии усевает планету "нетающим градом"?
  - Мне ее жаль... - признавался маэстро. - Она одинока!
  - А мне жаль тебя! - качал головою Аскет. - Сколько можно быть взрослым
ребенком?
  - Но оставаться ребенком... - не это ли счастье! - ответил Поэт.
  - Не это! - отрезал ученый. - Немыслимо счастье без возможности утолять
страсть к познанию! Стыдно кланяться всякой соринке, в то время как
обступившие тайны держат нас в клетке неведения!
  Но Маэстро говорил о своем:
  - Что может быть очаровательней тайны, к разгадке которой мы приближаемся?
Миг озарения - это то же, что чудо любви!
  - Ну при чем здесь любовь?! - сокрушался Аскет. - Для познания нужен
"холод вершин" - идеальная ясность рассудка!
  - Ты по-своему тоже поэт! - усмехнулся приятель. - Не надо сердиться... У
нас с тобой разные жанры.
  - А я не сержусь... Будь здоров! Я еще поработаю, - отозвался Аскет и
вспорхнул к себе на балкон круглой башни, вознесшейся над цветущей
планетой.
  - Ладно, пока! - приятель махнул ему вслед и продолжил свой путь по
аллеям "райского сада".

  В это время Аскет опустился в удобное кресло у себя на балконе, прогоняя
из сердца досаду от потраченных на беседу минут.
  Он умел обретать ясность духа, глядя в корень вещей. Ход его рассуждений и
действий, которые вытекали из них, можно выразить так:
  Ведя родословную от религий и мифов, "поэтический мир" уводит от
объективной реальности. Опасность - уже в самой музыке слов, в метафорах,
подменяющих логику.
  Аскет отдавал предпочтение фактам, очищенным от "романтических бредней":
"В ранние поры романтизм был полезен для поощрения странствий, призванных
расширять кругозор, но сегодня он так же смешон и не нужен, как дар
лицедейства при полном владении техникой трансформации плоти. Все эти
"тайны поэзии", "изыски цвета" и "звукофантазии" - дань наивному детству.
Наша стихия - познание. Совершенствуясь, мы пойдем до конца, следуя за
ускользающей истиной!"
И Аскет, не сходя с плетеного кресла, "пошел до конца", избавляя себя от
помех, заусенцев, задирин, которыми изобилует "мир шальных чувств". За
счет углубления логики и наращивания "математической мощности" он
блокировал действие "вздорных эмоций" - расширились благотворные связи,
однако упала надежность системы, устойчивость, сопротивляемость внешней
среде. Его память хранила уже достаточно сведений, и Аскет, избавляясь от
хлама, преступил к очищению "аналитических центров". Достижение высшей
надежности обеспечивалось упрощением схемы, приданием обтекаемой формы и
уплотнением защитных слоев. Процесс, ускоряясь, принял лавинный характер.
  Когда же, избавившись от всего, что мешало, Аскет, наконец, достиг
совершенства, он... выпал через балконную щель и в виде дробинки скатился
под ноги Поэту, который как раз завершил круг прогулки.

  1999г.


--------------------------------------------------------------------
Данное художественное  произведение  распространяется  в электронной
форме с ведома и согласия владельца авторских прав на некоммерческой
основе при условии сохранения  целостности  и  неизменности  текста,
включая  сохранение  настоящего   уведомления.   Любое  коммерческое
использование  настоящего  текста  без  ведома  и  прямого  согласия
владельца авторских прав НЕ ДОПУСКАЕТСЯ.
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 31.07.2001 13:43




Вячеслав Морочко


                           ПОД КРЫЛОМ МОТЫЛЬК