ную  армаду  из  сотен  и  сотен  кораблей,  способных
перебросить на нашу мирную,  беззащитную  Аляску  коммунистическую  армию  с
танками, пушками, страшными  "катюшами",  реактивными  самолетами,  -  армию
коммунистической агрессии.
   Пусть эта корреспонденция прозвучит предостерегающим воем  сирены.  Пусть
подхватит  она  гневный  голос  членов  вновь  созданной   Лиги   "стального
занавеса", ратующих за вооруженную изоляцию от коммунизма. И пусть  умолкнут
те, кто выступает за мирную жизнь  коммунистического  тигра  и  американской
лани. Нашу лань могут защитить только атомные  бомбы,  отказ  от  применения
которых самоубийство, только военные базы  около  занавеса,  который  должен
стать стальным, пока не падет, поваленный нашим плечом. Лучшая защита -  это
нападение! Во имя национальной обороны мы с помощью членов новой лиги должны
туже затянуть петлю на шее наших  домашних  коммунистов.  Пусть  почувствуют
наши лидеры опасность своей "политики мира", пусть почувствуют,  как  и  мы,
витающую в  воздухе  коммунистическую  агрессию,  которую  мы  видим  сейчас
собственными глазами!"
   Это  была  первая  корреспонденция  Джорджа  Никсона,  который,  узнав  о
создании в Америке Лиги "стального занавеса", понял ее цели и внезапно попал
в нужный для лиги тон.
   Его корреспонденция была напечатана в нескольких близких к лиге газетах и
влилась  в  общий  хор   воплей,   призванных   оглушить   вновь   выбранных
конгрессменов  и  повлиять  на  политику  верхов.  Разумеется,  истерические
выкрики мистера Джорджа Никсона об агрессии советских кораблей были столь же
правдивы, как и его красочное  описание  зловещего  дыма,  вырывающегося  из
пароходных труб.
   Дело в том, что из труб  полярных  кораблей  не  вырывалось  и  не  могло
вырваться ни одного клуба дыма по той простой причине, что ни  на  одном  из
них в кочегарках не жгли угля.
   Пароходы были переоборудованы. Могучие  паровые  машины,  как  и  прежде,
вращали винты,  но  пар  получался  не  в  старинных  паровых  котлах,  а  в
установках, где ядерная энергия атомов предназначалась  отнюдь  не  для  тех
ужасов, которыми пугал мистер Джордж Никсон.
   С корабельной атомной станцией и  знакомил  одного  из  своих  пассажиров
капитан ледокола "Северный ветер" в тот  час,  когда  мимо  проплывал,  дымя
трубами, пароход "Форрестол".
   Пассажиром, интересовавшимся атомным  реактором,  был  Виктор  Омулев,  а
капитаном - Федор.
   Для Федора прогулка с Виктором по трюмным  помещениям,  когда-то  занятым
запасами угля, имела особый смысл, о котором  не  догадывался  его  спутник.
Показывая Виктору новую технику, Федор думал о его  сестре.  Правда,  Виктор
мало чем напоминал сестру. Толстый, самодовольный, он и разговор об  атомной
установке начал с того, что ему, открывателю урановых месторождений в  Голых
скалах, не мешало бы узнать, как этот уран используется на корабле.
   Федор вел Виктора в трюм.
   В корабельном реакторе происходил распад атомов урана 235, редкой примеси
самого тяжелого из металлов - урана. Ядро не только делилось на осколки,  но
и выбрасывало три "снарядика", три  нейтральные  частицы  -  нейтрона.  Если
такой снарядик попадет в соседнее ядро  атома  урана  235,  оно  разрушится,
освобождая  скрытую  в  нем  энергию.  Чтобы  заставить  энергию   постоянно
выделяться, надо быть уверенным, что летящий нейтрон встретит на своем  пути
ядро урана 235. Ядра атомов по сравнению с  их  величиной  отстоят  одно  от
другого на огромных расстояниях. Летящий нейтрон может не задеть  ни  одного
из них. Известно, что случайно  выпущенной  пулей  трудно  попасть  в  ствол
дерева.  Но  если  деревьев  на  пути  встретится  много,  если  пуля  будет
направлена в лес, то какой-нибудь ствол она заденет  обязательно.  Так  и  в
урановом реакторе. Чтобы быть уверенным, что нейтрон попадет в нужное  ядро,
надо иметь "целый лес" таких ядер, то есть, попросту говоря, нужно поместить
в реакторе достаточное количество вещества. Если это вещество не будет иметь
никаких примесей, то реакция  распада  распространится  молниеносно,  каждое
разлетевшееся ядро разрушит соседнее, которое, в свою очередь, расколет  еще
одно или два, в результате произойдет атомный взрыв. Если же уран 235  будет
лишь  примешан  к  обычному  урану,  который  поглощает  нейтроны,   но   не
разрушается,  то  реакция  будет  носить  не  взрывной,  а  более  спокойный
характер. Можно воспользоваться  тем,  что  некоторые  вещества  захватывают
нейтроны, и погружать в реактор стержни, сделанные из  этих  веществ.  Таким
способом легко уменьшать рой летящих  нейтронов  и  регулировать  тем  число
разрушаемых ядер и количество выделяемой энергии.
   Первые реакторы  атомных  электростанций  были  рассчитаны  на  нейтроны,
летящие с замедленными  скоростями.  Урановые  стержни  окружали  веществом,
способным  тормозить  летящие   нейтроны,   например   графитом.   Реактором
управляли, вводя  в  него  стержни,  сделанные  из  бористой  стали,  -  они
поглощали нейтроны. Полностью вдвинутые  в  реактор,  эти  стержни  могли  и
совсем остановить реакцию.
   Если нейтроны летят медленно, атомного горючего надо загрузить в  реактор
очень много - около двадцати тонн металлического урана при шестистах  тоннах
замедлителя - графита. К этому  надо  еще  прибавить  вес  защитных  стен  -
несколько тысяч тонн.  Для  транспортных  установок  это,  конечно,  слишком
громоздко и не годится даже для кораблей.
   Лучше, когда в качестве замедлителя применяют не графит, а тяжелую  воду.
Но и в этом случае приходилось загружать в реакторы три тонны урана  и  пять
тонн тяжелой воды, вещества редкого  и  дорогого.  И  даже  такая  установка
слишком тяжела.
   Другое дело, если пойти на использование быстро летящих нейтронов.  Тогда
можно ограничиться в реакторе лишь несколькими  сотнями  килограммов  урана.
Однако  в  этом  случае  нужно  было  решить  труднейшие  задачи  управления
реакцией, отвода выделяющегося тепла.
   Федор показывал Виктору установку:
   - К сожалению, не могу показать  тебе  реактор.  Опасное  излучение.  Нас
отделяет от него надежная  защита:  шестьдесят  сантиметров  бетона  снижают
опасную радиацию в сто раз.
   В  корабельном  реакторе  для  регулирования  пользовались  замедлителями
нейтронов. Когда корабль шел  полным  ходом,  все  замедлители  специальными
автоматами удалялись из реактора. Быстрые  нейтроны  попадали  в  наибольшее
число ядер, освобождая максимальное количество энергии.
   Федор провел Виктора в котельную. В чистом помещении с глянцевыми стенами
стояли паровые котлы, внешне напоминающие  котлы  судовых  установок.  Вдоль
стен тянулись  толстые  теплоизолированные  трубы.  Виктор  заметил  обычные
водомерные  стекла  и  манометры.  На  одном   из   циферблатов   отмечалась
температура в несколько сот градусов. Никаких топок у котлов не было.
   Виктор показал Федору на прибор со шкалой температур.
   - Котлы нагреваются расплавленным металлом, - пояснил Федор.
   - Ты с ума сошел! - воскликнул Виктор. - Я вовсе не хочу, чтобы мое  тело
пронизывалось смертоносным излучением. Ведь металл  побывал  в  реакторе  и,
наверное, стал радиоактивным. Ты как хочешь, а я ретируюсь.
   Федор успокоил Виктора.  Реактор  действительно  охлаждался  своеобразной
жидкостью  -  расплавленным  металлическим  сплавом   калия   и   натрия   с
температурой около шестисот градусов, - стальные трубы при этом, конечно, не
портятся. Сплав этот, пройдя через реактор, действительно становится  опасно
радиоактивным для обслуживающего персонала. Поэтому его в котлы не  пускают,
а направляют в  промежуточный  теплообменник,  где  он  нагревает  такой  же
расплавленный металлический сплав, но протекающий по самостоятельным  трубам
и уже не радиоактивный. Он потом и нагревает котлы, поднимает в них пар.
   - Пойдем в кочегарку, - предложил Федор.
   Они поднялись по трапу в просторную чистую каюту с круглым иллюминатором.
Она походила  на  радиорубку.  На  мраморном  щите  поблескивали  приборы  и
сигнальные  лампочки.  На  черной  эбонитовой  панели  виднелись  кнопки   с
надписями.
   За  столиком  сидела  молоденькая  девушка-оператор  и  что-то   прилежно
записывала в журнал. Увидев капитана, она встала.
   - Наш кочегар, - без улыбки представил ее Федор.
   Девушка смутилась.
   - Как ваше здоровье? -  справился  Виктор,  щуря  глаза.  -  Радиация  не
сказывается?
   Девушка удивленно покачала головой.
   - Здесь заходил радист. Оставил вам, Федор Иванович,  письмо,  -  сказала
она.
   Федор стал рассматривать конверт.
   - Какой расход горючего? - важно осведомился Виктор.
   - Наши машины имеют мощность пятьдесят  тысяч  лошадиных  сил,  -  охотно
стала объяснять девушка.
   Федор тепло посмотрел на нее. Верно, она напомнила ему кого-то...
   - За месяц плавания мы могли бы израсходовать около полукилограмма  урана
235, основного  ядерного  горючего,  которое  примешано  к  обычному  урану,
загруженному в реактор. Однако практически  получается  так,  что  во  время
плавания,  когда  машины   работают,   количество   ядерного   горючего   не
уменьшается, а увеличивается.
   - Ну, знаете ли!.. - возмущенно надулся Виктор  и  посмотрел  на  Федора,
призывая того вмешаться.
   Федор только улыбнулся,  а  девушка,  пунцовая  от  смущения,  продолжала
старательно объяснять:
   - Но это действительно так. Дело в том, что каждое распавшееся ядро урана
235 выбрасывает три  нейтрона.  Один  из  них,  если  реакция  продолжается,
разбивает соседнее ядро урана 235, а  другой,  а  порой  и  третий  нейтроны
попадают в ядро урана 238, то есть обычного урана. Тут  и  происходит  самое
интересное. Этот уран превращается в другой элемент,  который  на  земле  не
существует, - плутоний. Плутоний подобен урану 235,  он  долго  сохраняется,
способен поддерживать реакцию распада и служить ядерным  горючим.  За  месяц
плавания мы расходуем около полукилограмма урана 235, но получаем  при  этом
больше полукилограмма плутония.
   - Эврика! Оказывается, у вас тут не только  силовая  станция,  но  еще  и
лаборатория алхимика,  -  снисходительно  заметил  Виктор.  -  Не  могу  вас
представить в подвалах средневековья.
   Девушка вконец смутилась и отвернулась.
   - Знаешь, от кого письмо? - пришел на помощь Федор. - От Майка.  Получено
из Америки в Архангельске. Переписано по радио.
   Вот о чем писал Майк:
   "Друзья!
   Сегодня мне есть что написать. Прошло больше двух лет с того времени, как
мне захотелось увериться, что у меня нет  товарищей  по  несчастью  в  вашей
стране. Клянусь вам, что мне в сто тысяч раз было  приятнее  узнать,  что  у
меня там есть товарищи не по несчастью,  а  по  мечте.  Я  молчал,  и  могло
показаться, что ваш ответ не произвел на меня никакого впечатления.  Но  это
неверно. Именно сегодня мне хочется ответить вам. Вчера я чуть было снова не
стал ученым. Боссы, наконец, решили забыть Томаса  Никсона  и  допустить,  а
вернее сказать, призвать его сына в секретную лабораторию. Черт  его  знает,
может быть, два с лишним года назад я и обрадовался бы этому. Но вот  сейчас
я заявил, что не  пойду  в  их  лабораторию,  которая  никогда  не  займется
"невесомым топливом" для личных автомобилей. Почему  я  не  пошел?  Не  хочу
превращать в топливо живых людей. Джерри перед отъездом обругал меня  ослом.
Мне не нравятся его последние сочинения. Он говорит, что я не  понимаю,  что
такое "бизнес". Я не обругал его ослом, я обругал его  шакалом.  Нет,  я  не
обругал, я назвал его шакалом, потому что он подвывающий шакал. Из  газет  я
узнал о проекте ледяного мола. Неужели автор его Алексей Карцев,  тот  самый
Алеша, с которым мы плавали?! В воскресенье на пикнике я рассказывал об этом
строительстве рабочим. Кажется, у меня есть шансы вылететь со своего места у
конвейера, где мое университетское образование не  нужно  боссу.  Не  думаю,
чтобы это обрадовало мою девушку. Она все еще пребывает в  "моих  девушках".
Есть  у  нас  такое   страшное   слово,   знаменующее   вечно   неустроенное
существование людей. Впрочем, она у меня неуемная оптимистка и строит  такие
планы  нашего  будущего,  для   которых   понадобился   бы   размах   вашего
строительства. Мне кажется, что в последнее время я начинаю находить себя, а
если не себя, то свой путь. Я хотел бы, чтобы он встретился с трассой вашего
мола.
   Жму ваши руки, дорогие друзья.
   Ваш Майк".
   Федор тщательно сложил письмо  и  задумчиво  сунул  в  рот  нераскуренную
трубку.
   - Надо вместе ответить Майку, - сказал он Виктору.

   Глава седьмая
   ПОСТРОИМ НА ВЕКА!

   В дни,  когда  американская  пресса  на  все  лады  перепевала  версию  о
"грандиозной морской демонстрации коммунистов против Аляски", в Карском море
действительно происходило что-то похожее на маневры.
   Гигантская эскадра, в которой, впрочем, не было ни одного военного судна,
разбившись на группы по  шесть-семь  кораблей,  развертывалась  своеобразным
строем.
   В штурманской рубке  гидромонитора  над  картой  с  красными  кружочками,
пунктиром идущими от Новой Земли к Северной, склонились  командир  флотилии,
капитан   гидромонитора   Федор   Иванович   Терехов,   начальник   Полярной
строительной экспедиции, как на первом  этапе  называлась  Великая  полярная
стройка, Василий Васильевич Ходов и один из его помощников, инженер  Алексей
Карцев.
   Федор Терехов отмечал на карте, какие корабли уже бросили якорь, став  на
рейде в местах, где должны появиться ледяные быки  будущего  мола.  Алексей,
отойдя от карты, вышел на капитанский мостик.
   Ближние корабли выстраивались по кругу, как бы очерчивая своими корпусами
линию ледяного берега будущего  искусственного  острова.  Алексей  вышел  на
мостик и всей грудью вдохнул свежий воздух.  Дул  северный  ветер.  По  небу
плыли белые поля облаков, напоминавшие льды.
   На море была мертвая зыбь,  отголосок  далекого  шторма.  Ледокол  лениво
переваливался с борта на борт. Волны походили на редкие  и  пологие  складки
холмов. Алексею вспомнились валы первого перенесенного им шторма.
   Алексей усмехнулся. Он смотрел на себя со стороны. Разве  рискнул  бы  он
сейчас защищать диссертацию с теми неоформившимися,  самому  еще  не  ясными
мыслями, которые владели им тогда? Конечно, не рискнул бы. Он стал строже  к
себе, вдумчивее. А все же непосредственность молодости принесла свою пользу.
Смело делясь своей мечтой с опытными людьми, он обогатил ее.  И  вот  теперь
мимо идут сотни кораблей, чтобы занять свои места на  трассе  мола,  который
уже строится! Опершись на перила, Алексей смотрел на воду. Она  медленно  то
приближалась, то удалялась, свинцовая, непрозрачная.
   "Где-то там на дне лежат первые жертвы мола... И среди них Галя..."
   Алексей представил себе  Галю,  стройную,  гибкую,  немного  застенчивую,
всегда избегавшую смотреть на него. Теперь уж она никогда не взглянет ему  в
глаза... Комок подкатился к  горлу  Алексея.  Гребни  волн,  на  которые  он
смотрел, стали расплывчатыми, затянулись пеленой.
   Странно, но Алексей не мог думать о Гале и не думать о себе,  он  не  мог
жалеть ее и не жалеть себя.  Невозвратно  утраченная  Галя  казалась  ему  и
прекрасней и ближе, чем была когда-либо на самом деле. Потому,  быть  может,
Алексей, с необычной силой ощутив сейчас горечь утраты, плакал.
   Если мужчина поймает себя на том, что плачет, он в первый миг  устыдится,
но потом, вспоминая об этом, почувствует, что был тогда лучше, чище...
   Алексей выпрямился. Ветер дул порывами и быстро высушил его влажные щеки.
   ...Маститый океановед Петров стал  парторгом  строительства.  Он  пожелал
принять участие в стройке как ученый, знающий море, льды и  жаждущий  влиять
на изменения условий их существования, а не  регистрировать  их  только.  Он
обратился  в  ЦК  партии  с  просьбой  направить  его  на  стройку   научным
консультантом.  Но  в  Центральном  Комитете  рассудили   по-иному.   Старый
коммунист, знаток Арктики и ее людей, как никто другой, мог быть полезен  на
посту партийного руководителя стройки. Одновременно он  мог  консультировать
инженеров по всем вопросам науки о льдах и океанах.
   Александр  Григорьевич  поднялся  на  мостик.  В  руках  он  держал   два
сверкающих полированными поверхностями металлических ящичка.
   Парторг  движением  головы  пригласил  Алексея  пройти  вместе  с  ним  в
штурманскую рубку.
   - Принес? - спросил Ходов, поднимая от карты худое  лицо  с  ввалившимися
щеками.
   - Торжественная минута, - сказал Александр  Григорьевич  и  оглянулся  на
стоявшего в дверях Алексея.
   Федор отошел в угол рубки, словно предоставляя остальным решить вопрос, о
котором будет идти речь.
   - Два ящичка...  нержавеющая  сталь,  -  сказал  дядя  Саша.  -  Пролежат
тысячелетия.
   Ходов открыл крышки ящиков. В первом из них лежала стальная  пластинка  с
выгравированной на ней датой начала Великой полярной стройки. Этот  памятный
знак предстояло зарыть в дно Карского моря на месте, где  поднимется  первый
ледяной бык сооружения.
   Во втором ящике хранилась стальная пластинка с именами  трех  погибших  в
этом месте строителей мола: Галины Волковой, Матвея Доброва и Ивана  Хорхая.
На обратной ее  стороне  были  выгравированы  портреты  погибших,  в  память
которых и было выбрано место начала стройки.
   Алексей взял в руки пластинку с портретами. На него  смотрело  задумчивое
лицо девушки с прямой линией сросшихся бровей, с черными тенями над  верхней
губой, с мечтательным взглядом темных глаз.
   "Вот  такие  в  войну  становились  героями",  -  горько  подумал  он   и
непослушными пальцами положил пластинку в ящичек.
   - Начнем монтаж каркаса двух островов одновременно, -  решительно  сказал
Ходов. - С первыми кессонами спустимся я  и  Карцев.  Алексей  Сергеевич,  -
обратился  он  к  Алексею,  -  берите  ящик...  Вот  этот,  с  датой  начала
строительства. Я возьму другой.
   Алексей покачал головой.
   - Нет, - сказал он. - Закладывайте сооружение вы, Василий Васильевич.  Вы
начальник строительства. А мне позвольте отдать последний долг товарищам...
   Дядя Саша обернулся и ласково взглянул на Алексея.
   - Понимаю вас, Алексей  Сергеевич,  -  своим  обычным  скрипучим  голосом
сказал Ходов. - Право выбирать у вас. В этом вопросе я подчиняюсь вам.
   Подошел Федор и, как бы прощаясь, вынул из ящика пластинку с  портретами.
Положив пластинку обратно, он поднял глаза и встретился взглядом с Алексеем.
Оба опустили головы.
   - Ну что ж, - сказал Ходов, отходя от иллюминатора. - Корабли уже  встали
по местам. Федор Иванович, распорядитесь о спуске  катера,  чтобы  доставить
меня на ледокол второй группы. Я спущусь со вторым кессоном.
   - Почему? - попробовал протестовать Алексей. - Вам  по  праву  начальника
надо спускаться с кессоном номер один.
   - Прошу прощения, мы спустимся одновременно.  Вы  отсюда,  я  с  ледокола
второй группы, - безапелляционно распорядился Ходов.
   - Надо будет объявить об этом людям,  они  уже  собрались  на  палубе,  -
сказал Александр Григорьевич. - Настроение у молодежи приподнятое.
   Выйдя на крыло капитанского мостика, с которого  видна  была  заполненная
людьми палуба, дядя Саша сделал знак рукой.
   Моряки и строители замерли внизу, как по команде "смирно".
   Позади парторга строительства стояли Ходов и Карцев со стальными ящичками
в руках. Александр  Григорьевич  сообщил,  что  эти  ящички  будут  заложены
Ходовым и Карцевым в дно моря под будущими ледяными островами в знак  начала
стройки и в память жертв начавшейся борьбы с ледовой стихией.
   К Алексею подошел Виктор Омулев.
   - Хэлло, друг! Два слова горькой печали, - начал  он,  отводя  Алексея  в
сторону, - крик души... Конечно, я геолог. Разведка грунта  и  так  далее...
Официально говоря, мне не обязательно быть в  первом  кессоне,  но...  зачем
спускаться обреченному на бездействие врачу?
   Алексей пытливо посмотрел на т