медленно можно начать работы и где он, академик  Овесян,  будет
необходим! А Маша... Маша, конечно, должна остаться  здесь,  в  лаборатории.
Пройдут месяцы - и все уляжется. Надо попросить Сашоль, чтобы они  без  него
почаще бывали с Машей.
   Итак, отепление тундры, уничтожение слоя вечной мерзлоты! Там же по  мере
надобности будут сооружаться и тепловые атомные электростанции, использующие
все тот же рожденный подводным атомным солнцем пар.
   Эта мысль и привела академика  Овесяна  к  Николаю  Николаевичу  Волкову.
Николай Николаевич с неожиданным  интересом  отнесся  к  фантастической,  на
первый взгляд, идее  Овесяна,  и  поэтому  Овесян  был  полон  самых  смелых
замыслов.
   Теперь для Овесяна казалось самым трудным... рассказать обо всем Маше.
   Он уже шел  по  институту,  приближался  к  своей  лаборатории,  невольно
замедляя шаг.  Только  открыв  дверь  в  привычную,  длинную,  как  коридор,
комнату, он, пересилив себя,  ворвался  в  нее,  как  всегда  стремительный,
нетерпеливый. Маша, радостная, поднялась ему навстречу, улыбаясь глазами.
   - Привет! - закричал Овесян. - Привет полной хозяйке этой лаборатории.
   Маша  сначала  недоуменно,  потом  строго  посмотрела  на   академика   и
опустилась на высокий табурет.
   - Как вас понять? - тихо спросила она.
   - Исполнение желаний! - возвестил Овесян. - Поеду топить  наше  солнце  в
полярном море, в Проливах. Возглавлю там строительство установки.
   Овесян прошел в свой кабинет, на ходу открыл крышку рояля и взял  звучный
аккорд. Потом повернулся к столу, - он все  время  старался  не  смотреть  в
сторону шедшей за ним Маши, - и сказал:
   - Вот так. Поеду на север. А вы останетесь здесь... пока.
   -  На  север?  Один...  -  без  интонации  в  голосе  повторила  Маша   и
отвернулась.

   Глава пятая
   ПОЗОВЕТ В БОЙ

   Капитан  дальнего  плавания  Федор  Терехов   остановился   на   знакомом
перекрестке.
   Два года не был он в Москве! Никто из прохожих не догадался бы, глядя  на
моряка, спокойно раскуривавшего трубку, как волновало его все вокруг. И  эта
синяя мостовая, и этот  горбатый  мост-улица,  переброшенный  через  Садовую
магистраль, и дворцы высоты, задевающие шпилями облака...
   Сколько людей! И как спешат все! А тогда они улыбались ему... С Леной.  И
кажется, идет она и сейчас рядом с Федором. У нее тонкие, холодные пальцы. О
многом, о многом хочется спросить  ее.  Не  написала  ни  разу.  Улетела  от
Алексея... А от Федора?
   Федор медленно шел  по  оранжевой  панели,  разглядывая  номера  домов  и
вывески. Казалось, он искал что-то. Остановился  перед  красивым  особняком,
видневшимся за деревьями парка. Верно,  перекочевали  они  сюда  из  пахучей
рощи.
   На калитке узорчатой железной ограды была надпись: "Дворец звуков".
   "Здесь",  -  подумал  Федор  и  решительно  направился  по  аллее   сада.
Поднимаясь по мраморной лестнице,  Федор  испытывал  то  же,  что  чувствует
новичок,  взбираясь  в  бурю  по  трапу.  Покрытые  ковром  ступени   словно
проваливались, уходили у него из-под ног. Сдерживая шаг, он чинно поднялся в
огромный двусветный зал.  Бюсты  великих  композиторов  напомнили,  что  это
концертный зал. Однако здесь не было ни партера, ни балкона, ни лож, ни даже
эстрады. Вместо поперечных рядов кресел вдоль зала тянулись линии прозрачных
кабин с мягкими диванами, обитыми васильковым плюшем.
   Федор, бесшумно шагая по упругому китайскому ковру,  обошел  все  кабины,
пристально всматриваясь в как бы погруженных  в  раздумье  людей.  Потом  он
вошел в одну из свободных кабин, прикрыл за собой тяжелую прозрачную  дверь,
и сразу же неожиданно наступила полная тишина, какая  бывает  лишь  ночью  в
пустой квартире. Федор посмотрел на часы, улыбнулся чему-то и  опустился  на
покойный  диван.  Закурить  он  побоялся,  не  зная,  как   здесь   устроена
вентиляция. Он протянул руку к маленькому столику и взял с него тяжелый том,
оказавшийся каталогом. Дворец звуков,  как  прочел  Федор,  был  грандиозной
"звукотекой", подобием библиотеки, где хранились не книги, а записи  звуков,
все, что можно запечатлеть на  пленке:  выступления  общественных  деятелей,
музыкальные произведения в разных исполнениях, сцены  из  театральных  пьес,
доклады на любую тему, циклы лекций.
   Звукотека была автоматизирована. Ею можно  было  пользоваться  с  помощью
любого квартирного телефона. Достаточно  набрать  номер  ее  коммутатора,  а
потом номер из каталога, аппараты сейчас же  включат  заказанную  запись,  и
можно прослушать ее через свой репродуктор. Телефоном же в это  время  можно
пользоваться, потому что передачи звукотеки идут на токах высокой частоты  и
не  мешают  обычным  разговорам.  Прежде  так  вели   только   междугородные
переговоры, несколько по одному проводу.
   Федор подумал: "Сидя за тысячу миль у репродуктора  и  вуз  закончишь.  А
захочешь, придешь во Дворец звуков, выберешь концерт по  собственному  вкусу
или по вкусу спутницы".
   Федор  сначала   бесцельно   перелистывал   каталог,   но   потом   вдруг
сосредоточенно стал искать что-то. И нашел... Чуть нервничая, он  набрал  на
диске аппарата несколько цифр. Потом замер.
   И откуда-то грянули могучие тяжелые аккорды. Не было  ощущения  звучащего
репродуктора. Чистые, ясные звуки окутали Федора со всех  сторон,  завладели
им. Он физически окунулся в них, ничего не слыша и не ощущая ничего другого,
кроме них.
   Тысячи мелочей  отвлекают  тебя  от  обычного  громкоговорителя.  Музыка,
которую ты слушаешь походя, только краем касается тебя, оставляя нетронутыми
тайные твои струны, а они могли бы зазвенеть ей в ответ.
   Тяжелые аккорды рассыпались блестящим пассажем. И каждая  бисерная  нотка
нашла отзвук в душе Федора. Никогда не думал он, что  способен  так  слушать
музыку. Он забыл про зал, про кабину, забыл, зачем пришел сюда. Могучая сила
завладела им и повлекла его в неведомый  мир.  Гремят  раскаты.  Накренилась
кают-компания, хрустят шпангоуты. Маленькая пианистка мужественно продолжает
играть... Федор видел наклонившееся пианино, девочку со светлыми  косичками,
которая была сильнее собственного огромного детского страха.
   И вот перед мысленным его взором уже другая пианистка, красивая,  гордая,
которая всего лишь один раз играла для него.
   Музыка внезапно оборвалась. В открытой двери кабины  -  потому  музыка  и
выключилась автоматически - стояла  высокая  стройная  девушка  с  красивым,
строгим  лицом  и  настороженными   серо-голубыми   глазами.   Сколько   раз
представлял себе Федор это лицо!
   Он встал.
   - Что вы слушали? - спросила она, горячо пожимая его руку.
   Вместо ответа Федор закрыл дверь кабины, и музыка  возобновилась.  Нежная
мелодия рояля сопровождалась оркестровым фоном: так на лесной поляне  жужжат
пчелы, шелестят листья, журчит ручеек, перекликаются вдали дети, где-то едет
лошадка...
   Они сидели  рядом.  Федор  молча  смотрел  на  Женю:  лицо  ее  покрылось
румянцем, она опустила голову.
   Немного смущенная, она захотела выключить музыку,  но  Федор  удержал  ее
руку. Фортепианный концерт заканчивался могучим гимном.  Федор  все  так  же
молча поднес к своим губам холодные, волшебные пальцы, которые способны были
создать этот звучащий сказочный мир.
   Второй раз в жизни поцеловал он эту руку.
   - Я лучше сама вам сыграю, -  сказала  Женя.  -  Хотелось  поговорить  по
душам.   Я   вообще   люблю   приходить   сюда.   Курите.    Здесь    можно.
Кондиционированный  воздух.  Искусственный  климат.  Можно   заказать   хоть
пургу... - и Женя осеклась. Чья-то тень встала между ними.
   Федор все понял.
   - В знаменательный день  встретились.  Сбылись  мечты,  -  он  достал  из
кармана "Правду".
   Женя уже видела сегодняшнее сообщение, но теперь прочитала его  еще  раз:
"Соорудить от Новой Земли до Северной Земли ледяной  мол,  отгородив  им  от
океана южную часть Карского моря. В дальнейшем  продолжить  этот  мол  вдоль
всего сибирского побережья, чтобы  обеспечить  круглогодичную  навигацию  на
всем протяжении Северного морского пути". В  сообщении  говорилось  также  о
широком освоении природных богатств Дальнего Севера, о строительстве заводов
и городов и, в частности, о сооружении близ  Голых  скал  подъездных  путей,
портов и дорог.
   - Наш праздник, - сказала она, возвращая газету.
   - Потому и рискнул позвонить по телефону.
   Женя с упреком посмотрела на Федора и отвела взгляд:
   - Вас надо поздравить. Мне  приятно,  что  вы  будете  работать  на  мол.
Заместитель  начальника  строительства,  командующий   полярной   флотилией,
капитан флагмана гидромонитора. Это уже адмирал! - и  она  скосила  на  него
глаза.
   - Длинный титул, - усмехнулся Федор. - Сказать проще:  каждая  экспедиция
берет туземца-проводника. Моя роль не больше.
   - За Алешу, каюсь,  чуточку  обидно.  Автор  замысла  и...  всего  только
заместитель главного инженера.
   - А как он сам?
   - Он стал другим. Кажется, даже местоимение "я" употребляет реже.  Хотела
бы и я измениться так же...
   - Не меняйтесь, - неожиданно для себя попросил Федор.
   Женя удивленно взглянула на него.
   - Любить не будут? - усмехнулась она.
   - Любить? - оживился Федор. - По-настоящему любят не за что-нибудь.
   - А как?
   -  Вопреки...  вопреки  всему...  здравому  рассудку,  собственной  воле,
вопреки недостаткам явным и тайным... прощая и оправдывая все.
   Женя никогда не ожидала от Федора такой страстности.
   - И вы умеете прощать? - тихо спросила она
   - Я не о себе, - отвел вопрос Федор, беря себя в руки.
   Женя ждала. Ей хотелось, чтобы Федор снова заговорил  о  том  же,  но  он
молчал.
   - Мы опоздаем! - спохватилась Женя. - Нам ведь надо успеть к Южному парку
на собрание Москвы комсомольской! Молодежь  позовут  на  стройку  мола.  Как
незаметно пролетело время!
   - Да. Два года.
   Федор встал. Он с сожалением оглядел прозрачную кабину, где  за  короткий
миг столько пережил. Молодые люди вышли из Дворца звуков.
   - Два года, - задумчиво говорила Женя. - Федя, много это или мало?
   - Еще двадцать тысяч миль. Для меня. Для вас - страница истории.
   - Какой?
   - Металлургии.
   - Вы следили?
   - За техническими журналами. Прошел техминимум. Проверьте.
   - Таких, как вы, не проверяют. Таким доверяют... Вы  сказали...  вопреки?
Неужели это всегда так?.. Но не будем...  Если  бы  вы  знали,  чего  нам  с
Ипполитом Ивановичем Хромовым  стоила  первая  труба,  которая  выползла  из
вращающегося кокиля! Ипполит Иванович  все  ссылается  на  мои  вытягивающие
валки, которые, если помните, вращались вместе с литейной  формой  и,  кроме
того, вокруг собственных осей. Но дело совсем не в этом. Дело в том, что  за
все годы до встречи со мной Хромов изучил условия кристаллизации. И главное,
сумел воздействовать режимом охлаждения и химическими присадками на скорость
застывания металла. Потому и удалось построить машину.
   - Не написали... письма, - только и сказал Федор.
   - Простите, Федя, - сказала Женя.  -  Очень  трудно  было  разобраться...
Сейчас бы  написала.  Теперь  не  страшно,  что  вы  подумали  бы,  будто  я
"заношусь".
   - Почему теперь?
   - Все из-за вопреки! - рассмеялась Женя.
   Они подошли  к  статуе  теннисистки,  застывшей  в  броске  с  протянутой
ракеткой. Здесь останавливался электробус.
   В электробусе было весело. Ехала по преимуществу одна  молодежь.  Шумели,
смеялись, пели песни. Густой поток машин направлялся к Южному парку столицы.
Вагоны метро, автобусы, высокочастотные электробусы, маленькие  турбобили  и
автомашины, мотоциклы, даже велосипеды - вся  эта  пестрая,  яркая,  гудящая
масса машин везла десятки тысяч молодых москвичей за город.
   Машины останавливались около Южного парка; Женя с  Федором  затерялись  в
потоке людей, направлявшихся к большому лугу.
   -Сколько людей! - тихо сказала Женя. - Тысячи, тысячи...  Они  похожи  на
пестрые цветы. Ковер на лугу.
   Федор смотрел не на луг, а на свою спутницу. Женя почувствовала взгляд  и
оглянулась. Сначала она улыбнулась, потом стала печальной.
   - Я думала о том, сколько здесь  пылких  сердец.  Все  они  стремятся  на
север. У Гали было пылкое сердце. Она пошла туда первой. Раньше  Алеши...  -
Женя опустила голову. - И уже не вернется.
   - Не могу примириться, - ответил Федор.
   Толпа гудела. Комсомольцы все прибывали.
   - Напрасно мы боялись, - стараясь переключиться, сказала Женя.  -  Самыми
старыми здесь не будем. Вон какие почтенные  комсомольцы  идут...  с  усами,
седые...
   - Денис, верно, тут. Не разглядишь.
   - Смотрите! - схватила Женя Федора за руку. -  Это  мушкетеры,  воздушные
мушкетеры Дмитрия Росова. Помните, мы с ним "накричали" друг на друга?
   - Вчера были в ледовой разведке. Сегодня - здесь. У них свой шаг.
   - Бодрый.
   По толпе прокатился рокот.  На  трибуну  поднималось  несколько  человек,
среди них был могучий старик с седыми пушистыми волосами  под  академической
шапочкой.
   - Папа, - прошептала Женя. - А рядом с ним секретарь ЦК комсомола. А  вон
Алеша... А который же Ходов?
   Секретарь ЦК комсомола остановился перед  микрофоном  и  снял  кепку.  По
радиофицированному лугу разнесся его ясный, молодой голос:
   - Товарищи! - Он посмотрел на  тысячи  лиц  и  вдруг  звонко  крикнул:  -
Ребята!
   Две девушки рядом с Женей засмеялись и  захлопали  в  ладоши.  Женя  чуть
улыбнулась. Радостный шорох толпы был ответом на это  задушевное  обращение.
Некоторые из старых комсомольцев переглянулись, но и те  простили  секретарю
эту вольность.
   Секретарь говорил о новой стройке на севере, о романтике тяжелого труда:
   - Всякий труд у нас, будь он физическим или умственным,  требует  больших
знаний, смелой мысли, горячей души. Разница лишь в условиях труда.  Наиболее
тяжелый труд, такой, как в Арктике, привлекает к себе ныне, как подвиг.  Кто
из молодежи времен революций не мечтал о подвиге? Кто из комсомольцев сейчас
здесь, на лугу, не  мечтает  о  нем?  Один  из  старых  наших  комсомольцев,
строитель города юности, Василий  Васильевич  Ходов  назначен  руководителем
ледового строительства.
   Всколыхнулся луг. Ребята  приветствовали  старого  бойца,  пронесшего  от
молодости до седых волос опыт первой комсомольской стройки.
   - Значит, он строил Комсомольск? Я ему уже наполовину прощаю,  -  шепнула
Женя.
   Худощавый, сухой, такой же "тощий",  каким  был  когда-то  Васька  Ходов,
стоял начальник и главный инженер полярной стройки,  немало  построивший  на
своем веку городов и заводов, и  смотрел  на  притихших  молодых  людей.  Он
поправил  комсомольский  значок  у  себя  на  груди  и  рассказал,   как   в
коллективном творчестве родился проект, задуманный Алексеем Карцевым.
   Толпа потребовала Карцева.
   - Где Карцев?
   - Вон стоит около Ходова.
   - Совсем еще молодой, худощавый.
   - Лицо энергичное. Смотрите, кажется, волнуется...
   Женя оглянулась, стараясь увидеть всех,  кто  говорил  об  Алеше.  Федор,
посасывая трубку, пристально следил за ней.
   Алексей стал рассказывать о севере, упомянул, каким комфортом  пользуются
ныне полярники, но тут же заметил, что в  начале  работ  строителям  на  это
рассчитывать трудно. Он вспомнил о русских путешественниках, шедших в  пургу
к неведомым землям или к полюсу не ради выгоды, а во имя  любви  к  науке  и
Родине, вспомнил, как, вопреки  мнению  западных  мореплавателей,  советские
люди доказали, что в Арктике можно плавать, жить и работать.
   - Ученые, писатели, художники, музыканты... - увлеченно продолжал Карцев.
- Можно назвать многих, кто ради своего высокого, вдохновенного труда  готов
был на любые тяготы жизни. А в  нашей  стране  творчески  вдохновенным  стал
любой труд. Вот почему молодежь пойдет сейчас на север, как шла в  поход  на
восток,  поднимала  целину,  строила  атомные  электростанции,  поворачивала
вспять великие реки!
   Ликующий гром прокатился по лугу. Все вскочили.
   - Кажется, я начинаю завидовать, - сказала Женя.  -  Вы  все  пойдете  на
север... А я - в пустыню...
   - Почему в пустыню? - насторожился Федор.
   - На Барханский металлургический завод делать  трубы  для  мола  и  ждать
возвращения... кораблей... - едва слышно, словно сама себе, сказала Женя.
   Федор пристально посмотрел на нее. Она опустила глаза.
   К трибунам пробирались желающие выступить.
   Говорили горячо, пылко и вслед за Карцевым звали на подвиг.
   Жене особенно понравился  некий  Андрюшка  Корнев,  паренек  с  вихрастой
головой,  который,  произнося  речь,  расстегнул  ворот  рубашки.  Он  хотел
работать, не получая зарплаты, поскольку его  будут  на  стройке  кормить  и
одевать, а у него других  потребностей,  кроме  как  потребности  трудиться,
больше нет.
   Женя с Федором видели, как секретарь ЦК комсомола улыбнулся и что-то тихо
сказал академику Омулеву.
   В числе выступающих был и пожилой рабочий. Он говорил о своем заводе, где
уже изготовлялись машины для стройки мола, и заключил так:
   - И построит тот мол вся страна, вся земля молодости, в которой
   Лет до ста
   расти
   нам
   без старости
   Год от года
   расти
   нашей бодрости.
   Славьте,
   молот и стих,
   землю молодости
   Его на руках сняли с трибуны и  понесли  по  лугу.  Кто-то  запел  песню.
Старик, возвышаясь над головами, басом пел вместе со всеми.
   Под песни составлялись предварительные  списки.  Тысячи  людей,  молодых,
здоровых, веселых, увлеченных романтикой  грандиозных  задач  и  трудностей,
продолжали одну из традиций нового общества -  отдавать  все  лучшее:  силы,
уменье, радость жизни - на служение обществу, совершать  для  него  трудовые
подвиги.
   Все это можно было сделать и завтра и послезавтра в своих  учреждениях  и
на заводах, но людям не терпелось. Они не хотели ждать.
   В этот день в число строителей мола записался и Денис Денисюк. Он повесил
у себя в комнате карту Арктики с нанесенной на ней трассой мола.
   В этот день Женя Омулева простилась с Федором и Алексеем, уезжая на южный
металлургический завод.
   В этот день Алексей подал заявление  в  партийную  организацию  Института
холода. Он хотел перед  началом  грядущих  боев  стать  кандидатом  в  члены
партии.

   Глава шестая
   УВИДИТ НЕВИДАННОЕ

   "Все мы, пассажиры мирного торгового парохода, любуясь бирюзовыми  водами
Баренцева моря, близ мыса Канин Нос, что означает  "нос  ястреба",  внезапно
были потрясены ужасающим зрелищем.
   Из Горла Белого моря на простор полярных  вод  выходила  грозная  эскадра
морских кораблей.
   Впереди шел тяжелый флагманский линейный ледокольный корабль, вооруженный
не только крупнокалиберными  орудиями,  -  мы  видели  на  корме  гигантскую
куполообразную  броню  одного  из  них,   -   не   только   гидромониторами,
позволяющими стру„й воды  резать  паковый  лед,  но...  несомненно  также  и
секретным оружием для метания ракетных  атомных  бомб  и  выпускания  завесы
радиоактивных газов, от действия которых жители Америки обречены погибать  в
страшных мучениях без видимых ожогов на теле.
   На мостике флагмана мы видели людей с кровожадными улыбками, читавших  на
борту нашего парохода имя незабвенного военного министра, памятник  которому
красуется в Вашингтоне, но заветы которого преданы  ныне  забвению.  Мировой
коммунизм, которого так  страшился  Форрестол,  стоит  перед  нами,  подобно
тигру, не отгороженному  теперь  ни  решетчатым  забором,  ни  металлическим
занавесом.  Только  видя  это  хищное  чудовище,  можно  осознать   всю   ту
смертельную  опасность,  которая  грозит  цивилизации,  усыпленной  безумной
политикой сближения с коммунистическим миром.
   Мы, потрясенные  пассажиры  корабля  "Форрестол",  видели  эту  опасность
воочию.
   Полоса дыма простиралась до самого горизонта, и  на  ней,  подобно  зубам
акулы, на ожерелье войны, нанизаны были корабли. Их  было  несметное  число.
Они уходили за горизонт, и кто знает, на сколько миль...
   Мы  видели  чудовищ