р, а не навык. Ему научить нельзя. А теперь отпусти меня. Я чувствую близость своего брата. Он зовет меня к себе".
     - Чем занимается твой брат?
     "Другим искусством, не знаю, как тебе объяснить. Я могу лечить мир. Он может его построить".
     - Как?!
     "Он зажигает звезды и делает планеты. По ту сторону времени".
     По ту сторону чего? Вре-ме-ни? Что он хочет этим сказать?!
     "По ту сторону" - это либо в Вечности, либо в Прошлом, либо в Будущем. Я бы так понимал...
     Неожиданное, колючее и страшное подозрение шевельнулось в глубинах моего сознания. Пси-мастер воспринял его как прямо поставленный вопрос. Слов мне не потребовалось.
     "Я полагаю, что сообщил уже достаточно. Все, что я могу сообщить про своего брата, не будет иметь отношения к тебе и твоим родичам. К тебе и твоим родичам имеет отношение такое мое слово. Вы будете занесены в наш кадастр потенциально разумных рас. Мы не будем убивать вас, я не буду лечить ваши планеты. Это продлится треть того времени, которое требуется свету, чтобы преодолеть расстояние от этой планеты до вашей..."
     "Примерно сорок стандартных лет", - прикинул я.
     - Ван Гримм, ты с ума сошел? Болтаешь сам с собой, чушь какую-то молотишь! Сережа, эй! Э-ге-гей!
     Этот новый голос прозвучал в моих наушниках, отнюдь не в моем сознании. Неожиданный и нежданный. Не менее десяти секунд мне потребовалось, чтобы вернуться к реальности и сообразить: говорит Иштван Радуль, первый комендор "Юнгера".
     - "Юнгер"?! Где вы?
     Радуль шумно выдохнул. Кажется, он испытал грандиозное облегчение.
     - В километре от тебя, солдафонская твоя башка.
     - Вы сели на планету?!
     - Пришлось. Благо это рейдер, а не крейсер. Не уверен, правда, что нам посчастливится взлететь. Почему не отвечают Вальдо и Свечников?
     - Ворэнт, кажется, погиб, а Вальдо... У Вальдо повреждения. Экоброня обесточена. Что там снаружи происходит?
     - Это надо видеть. Но в целом - ситуация под контролем. Пока что. Вам нужна помощь?
     - Нет. То есть да. Да, нужна! Пришлите человек шесть на каком-нибудь транспортном средстве!
     - Ишь чего захотел... Разве что на шагающем погрузчике?
     - Да хоть на инвалидной коляске. Я Вальдо в одиночку не дотащу, это три центнера! А с местными "же" - и все четыре. Главное, у меня тут еще один подарочек...
     Который, хм, вовсе не подарочек...
     И в этот момент уста разлепила моя бесстрашная Севериночка. А может, она сказала то, что сказала, не размыкая губ:
     - Хороший. Убью.
     И махнула на страшного кроверна ручкой.

***

     Я ожидал увидеть что угодно, но только не это.
     Дождь и ветер ослабли, град совсем прекратился. Дымка исчезла. Местность теперь просматривалась на десятки километров. Очистилось и полукружие залива. Вдали, у противоположного берега, угадывались циклопические сооружения кровернов.
     Посадочные гусеничные группы "Юнгера" уходили глубоко в размякшую, жирную землю. Рядом с компрессорной башней рейдер не казался таким уж большим.
     Между озером и сопками зияли три громадные воронки. Лаконичное свидетельство гибели патрульного сквада турбоплатформ. Там смешались с четырьмя стихиями убийцы нелюбезной Карлскроны и моей отчаянной красавицы, Тайши Вассерфаль.
     Сомневаться в том, что над турбоплатформами потрудились батареи ближней обороны "Юнгера", не приходилось. Точнее - потрудилорь то, что от этих батарей осталось. Рейдер смахивал на кашалота, который выдержал схватку с грандиозным спрутом, а потом долго уходил от целой своры оголодавших касаток.
     Антенна гиперсвязи огромной угольно-черной кляксой растеклась по корме. Выгоревшая до каркасов правая группа планетарных двигателей походила на клетки, из которых только что вырвались на свободу осатаневшие от бескормицы драконы планеты Сира. Две из трех батарей ближней обороны тоже были сожжены.
     Весь корпус "Юнгера" был покрыт черными и рыжими полосами, вмятинами, выбоинами. В нескольких местах виднелись обугленные заплаты из так называемого "быстрого стекла", которым система живучести автоматически латала пробоины...
     - Сениор флэг-лейтенант, как вы отважились идти на посадку? Ведь "Юнгер", похоже, взлететь уже не сможет?
     - У нас не было выбора, капрал. Мы выполняли приказ.
     - Чей? - не понял я. Что, впрочем, было вполне
     простительно для экс-вице-покойника.
     - Разумеется, капитана Вальдо.
     - Так ведь приказ был уничтожить пси-мастера кровернов любой ценой!
     - За ценой мы не постояли. Под огнем станций противокосмической обороны "Юнгер" вышел на позицию для торпедной атаки южного полюса климатизации за две минуты до назначенного срока. Но все наши торпеды сбили. Рейдер был вынужден спешно отступить под угрозой уничтожения корабля. В этот момент к Виндхайму прорвался центаврианский крейсер. Он связал боем кровернские корветы, благодаря чему нам удалось оторваться от преследователей. Боезапас тяжелого оружия класса "космос-космос" и "космос-поверхность" был израсходован полностью.
     Тогда корветтен-капитан Голдсмит приняла решение совершить посадку в зоне экстерминации и взорвать пси-мастера вместе с рейдером. Космофлот выполняет приказы всегда, капрал.
     В этих словах Радуля мне послышался укор в мой адрес. Не хотел ли лизоблюд Иштван намекнуть, что живой кроверн, который сейчас маячил рядом со мной на спине посадочного,катера, свидетельствует о моей измене?
     - Штурмовая пехота тоже, сениор флэг-лейтенант, - вставил я, вроде как намека не понял.
     - Разумеется, капрал. Так слушайте же. Мы рассчитали траекторию и уже вошли в атмосферу, когда получили уточненные координаты борта-один. Оказалось, что они изменились и полностью совпадают с координатами вашей боевой группы, которые транслировались в авто матическом режиме с компрессора-19. У нас с корветтен-капитаном возникли разногласия. Голдсмит полагала, что пси-мастер по-прежнему находится в южном полюсе климатизации. Я же ратовал за то, чтобы совершить посадку рядом с компрессором-19. Другие офицеры согласились со мной. Мы с Кумаром временно отстранили Голдсмит от управления кораблем, и вот мы здесь. Красный скат рядом с тобой свидетельствует о том, что мы не ошиблись.
     ...Грозовой фронт, который прошел здесь, не был обычным грозовым фронтом. Дождь не был обычным дождем, град не был градом. Мы стали свидетелями последней фазы климатизации Виндхайма.
     И сопки, и глиняные валы в озере, и вся равнина до самого моря была засыпана толстым слоем рыхлых, неряшливых хлопьев ядовитого синего цвета. На уцелевшем хвостовом стабилизаторе катера сидела Беата Даль. С сигареткой- в зубах. Без гермошлема. Живая!
     Это не умещалось в голове.
     Требовались разъяснения.
     Срочно.
     Немедленно!
     - Когда мы во главе с Вальдо попытались прорваться на грузовую палубу, я шла замыкающей в группе. Одно из водяных щупалец выдернуло меня из пробоины и утащило на дно. Какое-то время я отбивалась от него под водой. Потом щупальце исчезло и я вырвалась на поверхность. Милитум сообщил, что экоброня разрушена, cистема регенерации вышла из строя. Обзорное стекло тоже было разбито. Экстренная кислородная маска тоже отказала. И тут пошел этот удивительный дождь, nocыпались семена...
     - Какие семена?
     Беата протянула мне открытую ладонь. На ней лежал граненый наконечник стрелы длиной четыре дюйма.
     Конечно, не наконечник стрелы, нет.
     Семя неизвестного растения, заключенное в твердую черную кожуру с мелкими шипами. Там, где у этого "наконечника" полагалось находиться древку стрелы, из семени торчали три острых желто-зеленых хвостика-роска.
     - ...И когда я уже почти потеряла сознание отравления, дышать неожиданно стало легче. В дождевых каплях содержался какой-то удивительный катализатор. В результате химической реакции летучие циады были связаны и выпали в твердом виде как серые хлопья. А из воды, находящейся на поверхности почвы Виндхайма, выделился дополнительный кислород. Теперь на Виндхайме можно дышать полной грудью, Серж. Только виски ломит и уши болят, - виновато усмехнулась Беата. - Давление в полтора раза выше стандартного.
     Кто-то тронул меня за локоть. Я вздрогнул. Этс просто не может быть, ведь я в экоброне! Она не зволяет ощущать прикосновения непосредственно!
     Пси-мастер, о котором я как-то уже начал забывать. Обновленный пейзаж Виндхайма, "Юнгер", Беата это полностью поглотило мое внимание. Да и Северину я тоже перестал воспринимать как что-то отдельно от моего тела, значимое самостоятельно - так ладно усиделась на моей левой руке. Усталости я не чувствал ни малейшей, ведь Северину удерживали силовые приводы экоброни, а не мои мышцы.
     И вот - это прикосновение пси-мастера.
     Его хвост даже не касался экоброни, остановившись в нескольких дюймах от моего правого предплечья. Но у меня возникло отчетливое ощущение, будто он прошел сквозь нее и вступил в прямой контакт с моей кожей!
     - Что?
     "Ты, твои люди, твой корабль пришли сюда, чтобы убить меня, - сказал пси-мастер. - Но ты отвел смерть. Ты спас не только меня, но и всю свою потенциально разумную расу. Потому что на мою смерть мой брат ответил бы полным уничтожением твоих родичей. Мой брат очень любит меня, но вам этого не понять... Итак, ты заслужил право на истину. Я хочу, чтобы ты увидел то же, что вижу я сам. В меру твоей слепоты, разумеется, ибо полная мера истины тебе Недоступна. Удали покровы со своей головы".
     Я покосился на Беату. Жива старушка и без "покровов". Вроде даже чувствует себя неплохо.
     Огляделся по сторонам. Хоб-Тох, оклемавшийся Вок и Шулу уже успели снять шлемы своих легких гермо-костюмов. Тоже вроде в добром здравии пока что.
     Эх, была не была!
     Я приказал милитуму откинуть шлем на спину. Тот переспросил. Я повторил. А надо ли все-таки? - не унимался милитум. Зона боевых действий, как-никак! И фонит чуть выше обычного.
     Надо, надо.
     Чпок!
     Шлем шмякнулся за спину. Мне в рожу, словно лож-ножелудок растения-хищника на длинном стебле, сразу же бросилась экстренная кислородная маска. Содрал и ее. К черту! Хочу раз в жизни подышать воздухом зоны боевых действий!
     Но не успел я насладиться сложным ароматом жженой плоти, горелой брони и морской свежести, как на мою макушку легла...
     ...Я утратил человеческую телесность. Но и кровенской не обрел, хотя ожидал чего-то в этом духе.
     Пять человеческих чувств выродились в одно-единственное: осязание. Но это чувство перестало быть привычным, одномерным осязанием. Пожалуй, его следовало бы назвать "умным" осязанием. Я обрел целое соцветие новых непривычных ощущений, которым врядли смог бы подобрать имена и доктор философии.
     Я ощущал свои многослойные внутренности и разнообразие своей новой "кожи", различая при этом тончайшие оттенки происходящих во мне процессов. Если бы у человека нервные окончания в кровенох сосудах, в легких и внутри сердца получили каждое отдельному милитуму-анализатору - вот тогда что-то подобное мы бы и чувствовали, наверное.
     Я ощущал, как струятся во мне жизненные соки - магма и вода, сжатый грандиозным давлением металл - жидкие литий, натрий, железо. И не просто ощущал, но понимал еще и смысл этого сложнейшего метаболизма. Метаболизма целой планеты.
     Мое знание не было бесстрастным. Я испытывал эмоции. Их было три: гордое спокойствие, наслаждение происходящими внутри меня процессами и гордость от знакомства с самим собой. Самим собой равным возрастом звездам, почти бессмертным, почти неуязвимым.
     Я бы сказал еще вот как: меня радовал прирост сложности.
     Я помнил, что некогда был шаром, купавшимся в беспощадных лучах другого, гораздо большего шара, который, в отличие от меня, горел ослепительным светом. Я же по сравнению с ним был холоден и мал. Я кажется, тогда еще не понимал, где "я", а где "он". Именами мне казалось, что есть только "мы", которому равно "мне".
     Потом я постепенно становился самим собой и обнаруживал, что делаюсь все сложнее. Моя поверхность покрылась твердой подвижной корой. Кое-где на этой коре появилась вода. Выше, над корой и водой, клубились газы.
     И все это тоже был Я!
     Я заканчивался где-то высоко, на границе вечного холода, из которого некогда возникли мои чувства и моя память. Но отчетливой границы не было. Я словно растворялся в этом холоде, врастал в него, а он - в меня. И это тоже было интересно.
     Большой ослепительный шар жегся теперь не так сильно. Его лучи прогревали мою поверхность, трепали (словно гриву - подсказало человеческое сознание, сознание Сержа ван Гримма) мою газовую оболочку. Эти лучи были вполне осязаемы. Я чувствовал, что моя и без того нечеткая верхняя граница под их давлением размазывается еще больше. Там, в холоде и пустоте, в нее иногда входили плотные тела маленьких чужаков: ледяных, каменных, железных.
     Иногда эти чужаки растворялись в моей оболочке. Иногда - падали прямо на меня, мне было щекотно. Двум крупным созданиям удалось даже проломить мою каменную броню до самой теплой мантии. Это тоже был прирост сложности, и поначалу я обрадовался.
     Но потом я познал четвертую эмоцию: страх. Я понял, что, если бы создания, прилетающие из холода, были крупнее, они смогли бы разорвать меня на части.
     Я был немного знаком с разрушением. Я чувствовал, как разваливаются некоторые чужаки в моей газовой оболочке. А время от времени обмен веществ внутри моего организма приводил к выбросу огромных камней. Они сталкивались друг с другом и разлетались вдребезги.
     Но крупные чужаки не появлялись вовсе, и я успокоился. Тем более, что на границе твердой и воздушной поверхностей начались некие новые процессы. Интереснее всех предыдущих!
     Возникла жизнь.
     Я знал, что произвел ее сам, но в то же время не знал, как именно. А можно было считать иначе: жизнь возникла помимо моего участия. В том же смысле, в каком помимо моего участия дули ветры и выплескивались потоки магмы.
     В конце концов я воспринял новую жизнь как неотъемлемую часть себя.
     Сложность прирастала теперь куда быстрее. Наслаждение росло. Формы жизни были очень мелки, и в высшей степени любопытны. Они отличались от все известного мне ранее тем, что умели воспроизводить самих себя с большой точностью, и при этом постешно, исподволь изменялись, приходя к новым, еще более интересным формам. Меня веселили эти новшества.
     Я научился, немного им подыгрывать, управляя ветрами, магнитным полем, циркуляцией воды и химических элементов. У меня возникло нечто, напоминающее созидательную, а не созерцательную волю. Или лишь казалось, что дождь идет по моей воле? Но чья воля в таком случае стояла за всем этим, если я постиг понятие воли, и...
     (Тут я, Серж ван Гримм, и без того "потерявший знание", едва не потерял его повторно и окончательно. Эта область планетарного мышления, видимо, относилась к "полной мере истины", которую мне познать было не суждено. Мои восприятия оборвались и возобновились в совсем другом "соцветии осязаний".)
     ...И тут снова появилось нечто новое. Это были подкидыши - формы жизни, не имевшие ко мне никакого отношения. Они появились в маленьких горячих железных чужаках. Но эти чужаки не растворились во мне и: разбились о мою кору.
     Они опустились плавно. То есть так, как - не бывает и не может быть.
     И хотя спускались они плавно, жглись эти чужаки так, словно были кусочками того большого лучистого шара, с которым мы некогда делили одно "я" на двоих.
     Кажется, они могли сжечь меня без остатка!
     И снова пришел страх.
     Потом стало еще хуже. Сложность этой чуждой жизни была мне недоступна и, следовательно, неинтересна. Кроме того, жизнь эта была не во всем схожа с жизнью на моей поверхности. Много предметов из железа и недоступных моим восприятиям веществ, мертвых веществ, вели себя не так, как я привык.
     Они двигались, будто живые. Они умели взлетать в воздух и подыматься вверх по склонам гор. Действовать подобным образом - свойство жизни, я знал. Но жизни в них не было.
     Из этих предметов настоящая, но чужая жизнь иногда выходила, иногда заходила обратно внутрь. Я пытался сделать так, чтобы чужая жизнь стала моей жизнью, но ничего не...
     (Здесь снова был обрыв. Какая-то леденящая кровь тайна содержалась и в этой области планетарного мышления.)
     А потом чужая жизнь начала убивать меня. Они не могли убить меня сразу. Однако они действовали методично и очень успешно.
     Я испугался, как никогда раньше.
     На мою поверхность обрушились сотни чужаков из холода. В тех местах возникли острые иглы высотой с гору. Иглы время от времени вспыхивали невиданным пламенем, от которого, казалось, веет самим небытием.
     Жизнь на поверхности вокруг этих игл умирала полностью.
     Чужаки разрушали все. Из-за них изменилась циркуляция жидкостей внутри и снаружи моего тела. Моя воздушная оболочка испортилась. Часть жизни ушла из нее насовсем. Потом жизнь стала убывать и на моей поверхности.
     Так моя сложность, достигнув своего предела, пошла на убыль. И все по причине чуждой сложности, которая не вызывала у меня ни наслаждения, ни ликования.
     По моим меркам я бы умер удивительно быстро, потому что вдруг узнал еще одну страшную истину: мое тело, мои недра - это не одно и то же. Похоже стоит жизни уйти из моей поверхности, а самой поверхности утратить некоторую долю сложности - и я останусь почти совсем без осязания.
     Что произойдет после этого - я не знал. Но было предположить, что осязание со временем будет утрачено полностью. Смогу ли я жить без наблюдений собой? Или же вернусь в то состояние, когда "меня не было? Может быть, я стану частью чьего-то большего, уже не "моего" сознания?
     И вдруг я ощутил присутствие Его.
     Будучи тоже частью другой, чуждой жизни, Он единил свое сознание с моим. Он узнал мою боль и страхи.
     С ним пришла Его жизнь. Эта жизнь тоже появь на моей поверхности в раскаленных чужаках и тоже несла предметы из неведомых веществ. Но страха уже не было. Потому что Он дал мне понять: сложное прервется.
     Новые гости быстро превратили чуждую жизнь, грозившую мне гибелью, в неживую часть меня. И сделал так, чтобы из страшных игл, воткнутных в мою поверхность, ушло небытие. И хотя эти иглы остались стоят своих местах, в них больше не содержалось ничего угрожающего. Вода, почва, ветер и моя жизнь рано или поздно сделают их крошечной и безопасной частичкой меня.
     А потом началось нечто совсем уж необычное.
     Мою воду, мою почву, мой ветер пронзили части неведомого, но жизнетворящего-пламени. Новые вещества вошли в меня. То, на что моей воле потребовалось огромное время даже в том случае, если бы я смог волю задействовать, произошло почти мгновенно...
     Дальше шел настоящий припадок радости по поводу очередной суперсложности, а еще дальше - полнейшая невнятица. Оргазм, можно сказать.
     Пси-мастер не смог больше удерживать мое сознание. Я заорал благим матом и свернулся до размеров старого доброго сапиенса по имени Серж ван Гримм.
     Но я так понял: то, что провернула техника кровернов под руководством пси-мастера, больше всего походило на ухватки китайских медиков. Кроверны сделали несколько умелых растираний сложносоставными мазями в сочетании с интенсивной прицельной иглотерапией. Но - в масштабах планеты.
     А можно было понять и совершенно иначе. Пси-мастер вступил с планетой в технически сложные эротические отношения.
     Но это совсем уже не лезло в ворота моего скромного восприятия, а потому я покраснел до корней волос. Редкий случай, когда подобные мысли меня смутили. И показались едва ли не кощунственными, хотя с другой стороны...
     "Действительно, понимать можно по-разному. В обоих случаях ты не совершаешь грубой ошибки, - успокоил меня пси-мастер. - Я думаю, ты еще лучше поймешь нас, если..."
     Хвостовая присоска пси-мастера снова потянулась к моей несчастной макушке.
     - Спасибо тебе. Спасибо, - зачастил я. - Но я чуть не сошел с ума. Думаю, этот полезный эксперимент было бы интересно повторить. Но позже. Позже. -
     Я умоляюще поглядел на