ейчас, когда сам был в полном порядке), обтер ее о штаны и вместе с кружкой
воды подал Клещову.  В другие времена тот от Бори и горелой спички не принял
бы,  но сейчас, когда рассудок его помутился, а сердце ныло особенно сильно,
без  возражений  проглотил  пилюлю,   решив,   очевидно,  что  это  какое-то
успокаивающее средство.
     Никакой  заметной  реакции,   конечно  же,   не   последовало.   Клещов
по-прежнему подавленно молчал, в лице не изменился и даже позы не переменил.
Избавился ли он от своей, хоть и не заразной, но весьма прилипчивой болезни,
или  все  еще находился в  ее  власти -  сказать было трудно.  Тут нужен был
эксперимент,  и план его уже вызрел в обострившемся до невозможности Борином
уме.
     Он тихонечко удалился в  спальню и спустя некоторое время позвал оттуда
Клещова.  Тот,  все  еще  пребывая в  трансе,  послушно последовал на  голос
сообщника.  Сцена,  представшая перед ним,  была из числа тех,  что способны
повергнуть в трепет самые заскорузлые души.  Кровать Клещова была сдвинута с
места, а тайник под ней разорен. В эмалированном тазу бесшумно и жарко пылал
огонь,  в который Боря щедро подкладывал все новые и новые купюры.  Ситуация
обязывала  Клещова  как-то  высказаться  -  похвалить  Борю  или,  наоборот,
обругать, однако молчание затягивалось, и лишь временами с губ его срывались
жалобные мычащие звуки.
     Боря принял это мычание за вопрос и жизнерадостно стал пояснять:
     - Это  я,  шефуля,  опыт  такой провожу.  Тест  на  жлобство.  Выясняю,
выработался ли у тебя иммунитет к корыстолюбию.
     Лучше бы  Боря так  не  говорил!  А  еще лучше -  не  разводил бы  этот
дурацкий  костер.  Перестарался он.  Перегнул палку.  Надо  было  для  пробы
сначала рубль сжечь,  да и то желательно свой собственный. Синдром Шейлока -
болезнь не простая, это вам не банальный алкоголизм.
     Как  взбесившийся  лев,  как  тропический  ураган,  налетел  Клещов  на
тщедушного Борю.  Он  даже  не  ударил его,  нет  -  он  просто сдул,  смял,
отшвырнул жертву прочь.  Костер был  погашен в  одну  секунду -  драгоценное
содержимое таза,  вывернутое на пол, Клещов накрыл собственной грудью. После
этого,  обжигая пальцы, он начал торопливо сортировать купюры, выбирая те из
них, на которых сохранился номер, - он точно знал, что при этом условии банк
обязан обменивать поврежденные дензнаки.  Вот  только как объяснить,  откуда
взялось столько обгоревших денег? Что придумать? Ох, беда!
     - У-у,  гад!  -  прорычал он через плечо.  -  Подожди,  получишь у меня
сейчас!
     Однако Боря на  эту угрозу никак не отреагировал.  Он сидел,  привалясь
спиной к стенке,  между кроватью и опрокинутой тумбочкой,  откинув голову на
правое плечо и выпучив желто-кровяные закатившиеся глаза.
     Некоторое время, сидя на корточках, Клещов наблюдал за ним, потом встал
и  встряхнул за  плечи.  Борина  голова мотнулась в  другую сторону,  открыв
залитую кровью щеку и глубокую ссадину между глазом и ухом.
     "Все, - подумал Клещов. - Убил! Этого только не хватало! Ну и ночка!"
     Он долго стоял так в тяжелом раздумье,  между бездыханным телом и кучей
дымящихся банкнот, потом устало вздохнул и глянул на часы.
     До рассвета оставалось часа два-три.
     Борино  тело,  состоявшее из  тонких,  птичьих костей,  весило немного.
Клещов легко взвалил его  на  плечо и,  отпихнув ногой тревожно воющего пса,
потащил за  дом -  туда,  где участок выходил задами к  крутому обрыву,  под
которым глухо  шумела  во  тьме  река,  сильно разбавленная технологическими
отбросами и потому в черте города никогда не замерзавшая.
     "Глубина тут метров десять,  - думал он. - Как говорится, концы в воду.
Кто его, беспаспортного, искать будет".
     От реки пахло тиной и мазутом. Не доходя шагов десяти до обрыва, Клещов
сбросил Борино тело на землю и стал торопливо его ощупывать.
     "Так, в карманах спички, табачные крошки, какие-то бумажки, пробки. Все
вон,  чтоб никаких следов.  Кеды,  лыжный костюм -  в этом я его и подобрал.
Трусы мои, но в таких трусах полстраны ходит. Больше ничего нет".
     Почему-то  Клещов пожалел вдруг,  что так и  не  справил Боре приличной
одежды,  успел только подарить несколько пар  носков и  кое-что  из  старого
белья.
     "Кажется,  все!  Не мешало бы еще камень на шею. Впрочем, сойдет и так.
Тут  на  дне всякой проволоки больше,  чем на  линии Маннергейма.  Бог даст,
зацепится".
     - Ну, прощай, - сказал он. - Видит Бог, не хотел я! Так получилось.
     - О-о-о! - тонко и жалобно простонал Боря. - О-о-о! Голова-а-а!
     Зубы Клещова клацнули. Он присел, ухватил Борю за щиколотки и, по-рачьи
пятясь, поволок к краю обрыва.
     Дико,  истошно орали  немногочисленные,  а  потому необыкновенно наглые
петухи. Вот-вот на улицах должны были появиться первые прохожие.
     "Дотащу до ближайшего телефона-автомата,  вызову неотложку, его оставлю
возле будки, а сам смоюсь", - решил Клещов.
     Он до сих пор не мог понять,  почему не исполнил задуманного,  почему в
самый последний момент,  когда голова Бори  уже  свешивалась над  пропастью,
куда более темной,  чем окружавшая их  ночь,  а  по  склону обрыва застучали
запрыгали,  уносясь к  воде,  сбитые камешки,  в  его  собственных руках  не
хватило силы на  один-единственный,  последний толчок...  То  ли кишка тонка
оказалась,  то  ли  причиной был  сам  Боря,  тихо  и  даже как-то  спокойно
промолвивший вдруг: "Не надо в воду... Боюсь... Лучше здесь добей... " - кто
сейчас разберет.  Факт оставался фактом - вместо того, чтобы пускать пузыри,
Боря,   вновь  потерявший  сознание,  трясся  сейчас  на  закорках  Клещова.
Телефонная будка встретила их зиянием расколотых стекол. Дверь отсутствовала
напрочь,  точно  так  же,  как  и  трубка,  вместо  которой торчал короткий,
разлохмаченный обрывок шнура.
     Следующий  переговорный пункт  находился в  километре отсюда,  напротив
здания милиции.
     "Брошу здесь,  кто-нибудь подберет,  - подумал Клещов. Тыльной стороной
ладони  он  попытался утереть пот,  а  вышло  -  размазал по  лицу  липкую и
холодную чужую кровь. - Нет, не брошу! Сдохнет! Не хочу брать грех на душу!"
     Он  свернул налево,  в  провал тупика,  протиснулся в  узкую щель между
забором и  углом трансформаторной будки,  таща  на  себе тихо постанывающего
Борю,  где шагом, а где рысью пересек пустырь, зимой служивший для окрестных
мальчишек катком, а летом - футбольным полем, преодолел низкий - по колено -
заборчик,  чуть  не  упал  при  этом,  зацепившись штаниной  за  гвоздь,  по
скрипучим мосткам перебрался через  подготовленную для  теплотрассы траншею,
разминулся с  заспанным гражданином (судя  по  одежде -  железнодорожником),
ничем  не  выразившим  своего  удивления  от  такой  встречи,  обогнул  ярко
освещенную  стройплощадку,   нырнул  под  монументальную  кирпичную  арку  и
оказался на задворках областной клинической больницы,  возле мрачного здания
с  замазанными белой краской окнами -  не  то  кухни,  не  то прозекторской.
Клещов точно помнил,  что  ночью в  этом здании всегда горит свет,  а  возле
двери имеется кнопка звонка.
     Несколько облезлых бродячих кошек  метнулись прочь  от  вмерзшей в  лед
лужи чего-то красновато-бурого,  густого и  комковатого.  Возможно,  это был
всего лишь прокисший борщ,  но  на  ум Клещову пришли другие,  гораздо более
мрачные ассоциации.  Он кулем свалил Борю на садовую скамейку,  поправил его
голову,  потом,  поднявшись на  крыльцо,  несколько раз  позвонил  -  долго,
требовательно -  и, услыхав, наконец, за дверью шаркающие шаги и недовольное
ворчание, из последних сил бросился наутек.

     Постепенно светало.  Из  мутного  промозглого сумрака медленно,  словно
проявляясь на  фотоснимке,  проступали очертания деревьев,  домов,  заборов.
Победительница-весна,  оставив на  время поле  боя,  полное грязи,  мусора и
черного льда, уползла куда-то зализывать раны. Ничего живого не было заметно
вокруг -  ни листика,  ни травинки. Только ветер, свежий и томительный ветер
ранней весны, ветер перемен, дул и дул над миром.
     "Интересно,  выдаст меня Борька или нет, - думал Клещов, окольным путем
пробираясь к дому. - Наверняка, выдаст. Может, все же зря я его не утопил? И
мне было бы  спокойнее,  и  ему.  Лежал бы себе под бережком,  не мучился...
Бр-р-р,  ну и мысли. Мороз по коже. Черт с ним, пусть живет, хоть одна живая
душа  на  свете  будет  мне  чем-то  обязана.  Но  вот  из  города  придется
сматываться.  Значит,  так:  деньги и  новые документы -  в чемодан,  ничего
лишнего не брать,  дом на замок и  сразу на вокзал.  Не забыть спустить пса.
Основной тайник пока не трону,  пусть подождет до лучших времен. Все, хватит
корячиться.  Завязываю.  Сколько той жизни осталось. Коттедж куплю на юге, у
моря.  Обязательно  женюсь.  Но  торопиться  не  буду.  Присмотрюсь сначала.
Покажусь врачам.  Это в первую очередь.  И режим, режим... Господи, и чего я
столько лет сам над собой издевался? С сегодняшнего дня начинаю новую жизнь.
Забыть,  забыть,  забыть все,  что было. Я не знаю, не помню, откуда взялись
эти деньги.  Достались в наследство.  Нашел под забором.  Получил премию.  Я
больше не Клещов. Моя фамилия с этой минуты... как там... тьфу, позабыл!"
     Может быть,  впервые в  жизни он с надеждой думал о завтрашнем дне.  До
сих пор все хорошее -  покой,  роскошь,  здоровье,  благосклонность женщин -
связывалось у него с будущим, которое обязательно придет в свой срок (только
срок этот,  целиком и  полностью зависевший от вожделенной суммы,  все время
отодвигался - сначала сто тысяч, потом - двести пятьдесят, в последнее время
- миллион),  придет  и  решит  все  проблемы,  все  образует в  лучшем виде,
расставит на  свои  места,  благословит и  утешит,  вычеркнет из  памяти все
тяжкое,  постыдное,  грязное.  Настоящее Клещов терпел как нудную обузу, как
при вычное, неизбежное зло. Крепко сжав зубы, он изо всех сил изо дня в день
тянул, тянул, тянул свое постылое волчье житье, все больше свыкаясь с тем, с
чем  нормальному человеку  свыкнуться  невозможно  -  с  вечным  страхом,  с
постоянной опасностью,  с неизбежностью худого конца. "Ну, и дурак же я был,
- думал он.  -  Какая разница, миллион или полмиллиона? Всей жизни не хватит
истратить. Лишнее раздам. В Фонд мира. Или в детские дома. Себе же спокойнее
будет.  Потом Борю отыщу,  когда все успокоится. Пусть со мной живет. Это же
надо -  из-за  паршивых бумажек такого человека чуть не  угробил!  Сам  ведь
скоро загнусь!  Хуже пса живу.  На могиле у матери десять лет не был! Нет, к
черту! Будь они прокляты, эти деньги!"
     Какие-то бурные разрушительные процессы происходили в душе Клещова.  От
роившихся в  голове горьких,  путаных мыслей хотелось самому себе  плюнуть в
морду.  Лекарство из будущего действовало, хотя Клещов совсем не догадывался
об  этом.  Про пилюлю он  уже забыл.  Бориных туманных слов об иммунитете не
понял,  а  странный  его  поступок  объяснял  очередным  психическим вывихом
хронического алкоголика.
     Он добрался до своего дома,  привычно пошарил рукой, отыскивая щеколду,
однако калитка от первого же случайного толчка распахнулась сама собой.  Все
еще находясь во власти своих невеселых дум, Клещов машинально шагнул вперед,
но тут же застыл, словно напоровшись на минное поле.
     Город просыпался,  рождая много новых звуков: гудели редкие еще машины,
хлопали двери подъездов,  где-то на проспекте звенел троллейбус - но все это
было сравнительно далеко,  здесь же предутреннюю тишину нарушали только стук
капель да монотонный шум реки.
     "Запирал я,  уходя, калитку или нет, - попытался вспомнить Клещов. - Не
помню, хоть убей, не помню!"
     Дом  и  окружавшие его  купы  деревьев сливались в  черную неразделимую
громаду.  Очень осторожно,  замирая после каждого шага, Клещов приблизился к
крыльцу.  Дверь,  как и полагалось,  была заперта на замок, ключ от которого
лежал у него в кармане.  Явных следов чужого присутствия заметно не было, но
это само по  себе еще ничего не значило.  Что-то неясное беспокоило Клещова,
мрачным предчувствием сжимало душу,  чего-то определенно не хватало здесь, а
он никак не мог понять -  чего именно!  -  Пират! - тихо позвал он. - Пират!
Тишина была ему ответом. Тишина куда более страшная, чем любой вопль.
     "Вот,  значит, как, - подумал Клещов, ощущая, как рот его вмиг пересох,
а ладони вспотели.  - Убрали пса! Чтоб не мешал. Чтоб шума не было. Чтоб все
тихо,  благородно...  А может, самому сдаться? Покаяться? Поймут - ведь люди
же! Отсижу, что положено... Нет, никогда! Только не тюрьма! Не выдержу! Куда
же деваться? Назад нельзя. Сзади уже наверняка все перекрыто. Вперед, только
вперед. Еще посмотрим, кто кого!"
     Каждый миг ожидая окрика или нападения,  он прокрался мимо дома.  Слева
темнела стена  сарая,  справа -  заросли бузины,  скрывавшие общую для  всей
улицы помойку. Что-то треснуло совсем рядом, плюхнулось в талую воду, звонко
рассыпалось.  Сосулька!  Клещов еле  удержался,  чтобы опрометью не  рвануть
через огород. "Спокойно! Только спокойно! Пусть думают, что я попался".
     В  десяти шагах  перед  ним,  прикрытый кучей прошлогодней картофельной
ботвы,  находился вход в старый,  полуразрушенный,  давно не используемый по
назначению канализационный коллектор,  одно из  отверстий которого -  не раз
проверено -  выходило на  поверхность невдалеке от лодочной пристани,  среди
лабиринта ветхих сараюшек, гаражей, голубятен и курятников.
     "Только бы пронесло,  -  думал он.  - Только бы проскочить, не поломать
ноги, нигде не зацепиться. И клянусь тогда, не знаю только кому - Богу, если
он  есть,  высшей справедливости,  всем прокурорам сразу,  своей собственной
совести, клянусь, что никогда больше не позарюсь на чужое, никого не обману,
никого не обижу!"
     Вдруг за голыми кустами кто-то шевельнулся,  зашуршал бумагой,  лязгнул
металлом -  не то курок взвел,  не то нечаянно тряхнул наручниками. В глазах
Клещова полыхнуло багровым, резануло грудь, зазвенело в ушах. Ничего не видя
перед собой и почти ничего не слыша,  он побежал. Побежал, как бегают только
во  сне,  спасаясь от  кошмара -  натужно,  изо всех сил и  в  то  же  время
мучительно медленно,  -  побежал  мимо  кустов,  за  которыми  вновь  что-то
залязгало,  мимо  холмика  полусгнившей ботвы,  скрывавшей спасительный люк,
мимо остатков плетня, когда-то отделявшего огород от обрыва.
     Клещов  не  уловил мгновения,  когда  земля  ушла  из-под  его  ног,  и
продолжал  свой  бессмысленный отчаянный бег,  перебирая в  пустоте  ногами,
словно собираясь таким образом преодолеть всю  сотню метров,  отделявших его
сейчас от противоположного берега...
     ...  Цепной пес Пират,  трое суток до этого не кормленный и  сумевший в
голодной ярости перегрызть деревянный брус,  к  которому крепилась его цепь,
давно  учуял  хозяина,  однако  упорно  молчал,  продолжая судорожно глотать
всякую вытаявшую из-под снега тухлятину.  Услышав негромкий сдавленный крик,
а  несколько секунд спустя -  далекий всплеск,  он,  лязгая цепью,  вылез из
кустов  и  побрел  к  обрыву.  Запах  хозяина терялся здесь,  растворяясь во
множестве других запахов.  Постояв еще немного,  Пират зевнул, встряхнулся и
затрусил обратно к помойке,  туда, где ожидала его обильная и вкусная жратва
- трудное счастье собачьей жизни.



    Брайдер Юрий Михайлович, Чадович Николай Трофимович.
    Инопланетный сюрприз



     --------------------------------------------------------:)
     Брайдер Ю., Чадович Н. "Инопланетный сюрприз"
     Книга: Брайдер Ю., Чадович Н.
     Собрание сочинений, Том 1, "Телепатическое ружье"
     Издательство "Эридан", Минск, 1994
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zpdd@chat.ru), 29 августа 2001
     --------------------------------------------------------:)


     Издательство "Эридан", Минск, 1994


     Еще   летом  прошел  слух,   что  со   следующего  года  училище  будет
экспериментальным.  Говорили об  усовершенствованных программах интенсивного
обучения, о методе внечувственных ассоциаций, об анализе восприятия и других
новинках. В августе несколько студентов подали заявления об уходе.
     - Мы не подопытные кролики, - говорили они, прощаясь.
     Целую  неделю  в  учебной группе  было  всего  три  человека.  Учитывая
приближение осенней спартакиады,  такое положение вещей имело много минусов.
На  успех  могли  рассчитывать группы  численностью в  четыре-пять  человек,
способные укомплектовать настоящую команду. Вика неплохо плавала, но ко всем
другим видам спорта относилась с  пренебрежением.  Петька был силен только в
гамбитах и эндшпилях. Сергей умел все понемногу, но ничего в совершенстве.
     Однажды утром группу удостоил визитом директор училища.  Его  появление
могло предвещать и милость, и неприятности - одним словом, перемены. Вопросы
организации и реорганизации были любимым коньком директора.  Поздоровавшись,
он с порога объявил:
     - Вашу группу решено доукомплектовать. Надеюсь, вам известно, кто такие
алетяне?
     - Известно,  - ответил Сергей. - Это первая инопланетная цивилизация, с
которой мы установили прямой контакт.
     - Не мы с  ними,  а  они с  нами.  Несколько алетян находятся сейчас на
Земле.  Их  родина  отличается чрезвычайно суровым и  неустойчивым климатом,
поэтому  космические экспедиции  алетян  разыскивают удобные  для  заселения
планеты.  Сатурн  их  вполне устраивает.  В  ожидании окончательного решения
алетяне  выразили  желание  поближе  познакомиться  с   Землей.   Они  очень
выносливые и жизнеспособные существа.  Хотя образ жизни и биология наших рас
различны, основные понятия о нравственности и этике совпадают. С завтрашнего
дня  один из  них  будет обучаться вместе с  вами.  Честь эта  оказана вашей
группе не  за  какие-то определенные заслуги,  а  за то,  что ваша аудитория
находится на первом этаже.
     - А кто он? - спросила Вика. - Мужчина или женщина?
     - Затрудняюсь  ответить.   Поскольку  имя   вашего   будущего  товарища
совершенно непроизносимо для человеческого речевого аппарата,  он по словарю
выбрал себе новое имя - Жора. Заметьте: Жора, а не Жоржетта.
     - Опять я буду в меньшинстве, - вздохнула Вика.
     Назавтра Вика явилась на занятия в  своем лучшем наряде.  Петька принес
любимую шахматную доску. Один лишь Сергей ничего не придумал. В аудитории их
ожидал сюрприз. Все столы были сдвинуты в левый угол, а в правом возводилось
странное сооружение из стальных труб и  деревянных брусьев -  не то трибуна,
не то эшафот. Выходящая на улицу стена была разобрана, а вместо нее устроены
двухстворчатые ворота высотою до самого потолка.
     В половине девятого ворота распахнулись,  и в аудиторию вошел алетянин,
сопровождаемый директором. Нельзя сказать, чтобы он был очень высок ростом -
так,  метра два,  два с  половиной,  но  зато в  ширину необъятен.  Короткие
могучие конечности,  редькой сужающаяся кверху голова, висячие уши и большой
нос делали его похожим на слона,  вставшего на задние ноги, но среди складок
серой кожи светились ярко-голубые, совершенно человеческие глаза.
     - Здравствуйте,  -  на  чистом  русском  языке  сказал  алетянин  Жора,
усаживаясь в свое циклопическое кресло.
     - Как говорится,  прощу любить и жаловать, - добавил директор, кашляя в
кулак. - Первой лекцией у нас будет математика.
     Очень  быстро выяснилось,  что  Жора  не  знаком не  то  что  с  высшей
математикой,  но  даже и  с  алгеброй.  Однако ответ на  задачу из  сборника
дискретных уравнений он нашел быстрее всех.
     - Ваша математика - неплохая тренировка для ума, - сказал Жора. - Жаль,
что она не имеет для нас практического значения.
     - Что  вы   говорите,   -   взволновался  директор.   -   Математика  -
универсальная наука. Как без ее помощи вы составляете календари и исчисляете
точное время? А расчет элементов планетной орбиты?
     - Рассчитать движение  Алета  не  может  никакая  математика.  В  на