сь сходятся. Это  может
объяснить способность людей к языкам и звукоподражанию. Тогда, если верить
Адаму, люди здесь  не  что  иное,  как  средство  связи  между  различными
существами).
   Я: Скучно так жить. Там, откуда я пришел, все не так.
   Он: А как?
   Я: Ну, к примеру, просить милостыню у какого-то дуба мы  не  стали  бы.
Отрясли бы в два счета и взяли столько ананасов, сколько нам надо.
   Он: Волки не позволят.
   Я: Будем мы у волков спрашивать! Кишки вон, и все  разговоры.  (Адам  в
растерянности пожимает плечами.  Молчит.  Хочет  возразить,  но  не  может
подобрать слова. Я тем временем перехожу в наступление.) А зачем  ты  рыбу
по ночам ловишь?
   Он: Так надо.
   Я: А самому ее есть нельзя?
   Он: Нельзя.
   Я: Кто это тебе сказал?
   Он: Никто. Я знаю. (Раздраженно.) Раз нельзя - значит, нельзя!
   Я: А сеть где ты взял?
   Он:  От  отца  досталась.  (Встает  и  уходит  с   несвойственной   ему
торопливостью.)
   Беседа с Евой состоялась несколькими днями позже, под вечер, когда  она
отправилась за водой к источнику. Я вызвался помочь. Несу горшки.  На  мои
вопросы Ева вначале отвечает  неохотно,  скованно.  Чувствуется,  что  она
растеряна. Ей такое галантное отношение незнакомо. Начинаю издалека.
   Я: Хороший у тебя муж.
   Она (кивает головой): Хороший.
   Я: Любишь его, наверное?
   Она: Он мой муж. Как же его не любить?
   Я: А как вы познакомились?
   Она: Никак. Отец с матерью ушли куда-то и больше  не  вернулись.  Тогда
Дуб, возле которого мы жили (опять этот дуб!), послал  меня  сюда.  Муж  -
правда, тогда еще он мне не был мужем - тоже один остался. С тех пор мы  и
живем вместе. (Интересно - дуб в роли свахи! Такого  в  фольклоре  землян,
кажется, нет.)
   Я: Ну, и нравится тебе такая жизнь?
   Она: Нравится.
   Я: Тут же тоска зеленая!
   Она: Тебе тоска. А мне нет. Вот если бы я попала туда, где  раньше  жил
ты, мне была бы тоска. Зеленая.
   Я: Ты так говоришь только потому, что ничего о нас не знаешь. А была бы
моей женой, все  бы  имела.  Холодильник,  телевизор,  стиральную  машину,
дубленку.
   Она: Я не знаю, о чем ты говоришь. Но если я  сейчас  без  всего  этого
обхожусь, значит, оно мне совсем не нужно.
   Я: Но ведь так жить нельзя, как вы живете. Развиваться  надо,  учиться!
Вы же про самих себя ничего не знаете!
   Она: А ты про нас знаешь еще меньше. Ко всему подходишь только со своей
меркой. Откуда ты взял, что мы не учимся? Ведь я говорю на твоем языке.
   Я: Дело не в этом...
   Она: В этом! Мы  учимся.  Если  считаем  это  нужным.  Твоему  языку  я
научилась. А учиться у тебя жить не хочу.
   Я: Интересно, почему?
   Она: Для тебя главное в жизни - собственные желания. Разве не так?
   Я: Можно подумать, у вас по-другому.
   Она: По-другому.
   Я: Что-то не заметил.
   Она: Ты многого не замечаешь. Иногда ты похож на  глупого  ребенка.  Но
ребенок хоть любопытен. А ты нет.
   Я: Давай не будем переходить на личности. Причем здесь я? Разговор  был
о вас. О том, как скучно и убого вы живете. И  ничего  не  хотите  делать,
чтобы эту жизнь изменить. Не  развиваетесь.  Не  пытаетесь  узнать  что-то
новое.
   Она: Пока нам вполне хватает того, что мы знаем. Узнаешь что-то новое и
обязательно попробуешь  этим  воспользоваться.  А  конец  может  оказаться
печальным.  Если  и  не  сейчас,  то  через  много  лет.  Разве,   начиная
какое-нибудь дело, знаешь, как оно обернется? Чем  угодно,  но  только  не
тем, чего ты ожидал.  (Да  она  прямо  мыслитель!  Философ  от  горшков  и
веников!)
   Я: Если так думать,  ничего  вообще  не  добьешься.  Так  и  останешься
навсегда голым и босым. А мы добились всего, чего хотели.
   Она: Всего-всего?
   Я: Ну, почти всего.
   Она: Значит, вы стали счастливыми?
   Я: Ну, так вопрос ставить нельзя."
   Она: Можно. Так вы стали счастливыми или нет?
   Я: В двух словах не скажешь.
   Она: Да или нет?
   Я: Ну хорошо - нет.
   Она: Так чего же ты от нас хочешь? А я счастлива. Мне здесь  хорошо.  У
меня есть муж и сын. И другого счастья мне не надо. Ведь ты же не  знаешь,
как бывает плохо, когда ты совсем один.
   Я: А если тебя еще кто-нибудь полюбит?
   Она: Кто меня может полюбить?
   Я: Ну я, к примеру.
   Она: Ты? (Очень спокойно и, кажется, даже без удивления.) Зачем?
   Я: Откуда я знаю - зачем! (Страстным шепотом.) Полюблю и все!
   Она: Хорошо. Ты полюбишь меня, я тебя. А как же муж?
   Я: Ну". Я не знаю, как это у  вас  делается.  Дашь  ему  развод.  Пусть
уходит куда-нибудь.
   Она: Куда? Он все время жил здесь. У нас с ним  все  общее.  Даже  сын.
Зачем ему уходить? А ты чужой. Как пришел, так и уйдешь.
   Ее ноги заскользили по крутой  песчаной  осыпи.  Я  поддержал  Еву  под
локоток. Наши глаза встретились. Родился я не  вчера,  и  кое-что  в  этих
делах смыслю. Любое другое выражение  ее  глаз:  любопытство,  сочувствие,
жалость, даже страх могли дать мне надежду  на  успех.  Любое  другое,  но
только не это снисходительное равнодушие.
   - Я пошутил, - пробормотал я. - Извини, если  что  не  так.  Больше  не
буду.
   - Будь, - ответила она. - Мне то что!
   Дольше всего я искал контактов с Авелем. Он все время куда-то  исчезал.
А  когда  появлялся,  к  разговорам  был  явно  не  расположен.   На   его
предварительную обработку  ушло  больше  недели.  Беседа  наша  продлилась
недолго, но, говоря официальным языком, оказалась весьма плодотворной.
   Я: Какие трудности, дорогой?
   Он: Никаких, вроде.
   Я: А что ты такой хмурый?
   Он: Не хмурый я, вроде.
   Я: А где гуляешь по ночам?
   Он: Ищу, где бы пристроиться. Я уже взрослый.  Здесь  мне  больше  жить
нельзя.
   Я: А почему нельзя?
   Он: Отец с матерью еще одного ребенка хотят завести. (Неужели Каина?)
   Я: Ну и пусть заводят на здоровье. Ты то чем мешаешь?
   Он: Есть нечего будет.
   Я: Неужто дуб всех не прокормит?
   Он: Нет, вроде.
   Я: Просто смешно! Ну ладно, родится у тебя брат, но ты отсюда не  ушел.
Что будет?
   Он: Волки, вроде, должны прогнать.
   Я: А ты все равно не уходишь. Что они могут тебе сделать?
   Он: Разорвут, вроде. Или меня, или брата. А может отца.
   Я: А говорили, что волки людей не трогают.
   Он: Так то людей. Люди ничего такого, за  что  волки  разорвать  могут,
никогда не делают.
   Я: А если сделают?
   Он: Значит, они не люди. (Ну и логика!)
   Я: Ничего себе делишки! Разве вы на волков управу найти не можете?
   Он: Где же ее найдешь?
   Я: А рук у вас нет? Волки не заколдованные. Что их - перебить нельзя?
   Он (испуганно): Как перебить? Совсем убить?
   Я: Можно и совсем. Пускай не лезут!
   Он: Про такое я, вроде, даже не слышал. Чтобы убить кого-нибудь.  Разве
можно? Мы же не подземники. Людям нельзя никого убивать.
   Я: Волки - хищники. Их жалеть нельзя. Обвели вас  всех  вокруг  пальца.
Запугали. Где это видано, чтобы волки людей разрывали! Правильно я говорю?
   Он (задумчиво): Правильно, вроде... Но, вроде, и неправильно.  Если  бы
не волки, мать хоть каждый год по ребенку рожать могла бы. Так мы  все  на
свете съедим.
   Я: Не съедите. На дубе  ананасов  много.  Потом  новые  дубы  посадите.
Огород  разведете.  Каких-нибудь  животных  приручите.  Охотой  займетесь,
рыбалкой. Хватит еды.
   Он: Выходит, мы животных есть будем?  И  рыб?  (Смотрит  на  меня  так,
словно я, по меньшей мере, предлагаю ему стать людоедом.)
   Я: Конечно! Зубки-то у тебя вон какие! Острые. Как  у  волка.  Выходит,
дед твой не одни только ананасы ел. Их можно и без зубов есть.
   Он (трогает свои зубы): Острые. Но у волка вроде острее.
   Я: Ты же с волками не зубами будешь драться.  Возьми  палку  подлиннее,
привяжи к ней что-нибудь острое, камень или кость - копье получится. Очень
красиво им колоть. Р-раз - и волку каюк! Понял меня?
   Он: Понял, вроде. (Авель явно в растерянности. Мои слова переворачивают
все его представления о жизни.  Слава  богу,  они  у  него  еще  не  очень
прочные.)
   Я: Ну признайся, ведь не хочется тебе отсюда уходить?
   Он: Нет, вроде...
   Я: Ну и не уходи. А я против волков что-нибудь придумаю.
   Он: А отец с матерью что скажут?
   Я: Ты им пока ничего не говори. Тяни время. Не торопись. А потом я  все
на себя возьму. Договорились?
   Он (тихо): Вроде...
   Встаю. Пойду прогуляюсь. А он пусть посидит,  подумает.  Переварит  мои
слова. Для его травоядного мозга пища, конечно, непривычная. Отхожу, потом
возвращаюсь. Есть еще один вопрос.
   - Слушай, а кто такие подземники?
   - Подземники? Ну... просто подземники и все.
   - Кто они - люди, звери?
   - Не знаю.
   - Как они хоть выглядят?
   - Ну... как все подземники. Вроде,  как  из  земли  сделаны.  И  пахнут
землей.
   - Ты их сам видел?
   - Если бы видел, меня бы здесь уже не было. Они такие - чуть что, сразу
каюк! (Молодец, запомнил мое словечко.)



   9. КРОВАВЫЙ СЛЕД

   Вот так проходила моя жизнь, тягучая  и  скучная,  как  научные  обзоры
Авдея Кузьмича. Никто особо не ограничивал мою свободу, и я несколько  раз
предпринимал дальние походы. Двигаясь в сторону восхода солнца, я дошел до
топких, непроходимых болот, в которых  жутко  орали  какие-то  похожие  на
крокодилов твари.  Двигаясь  в  противоположном  направлении,  я  вышел  к
огромной реке, такой же чистой и холодной, как все реки и речушки  в  этих
краях. В  пути  мне  нередко  встречались  разные  животные  -  большие  и
маленькие.  Мохнатые  полукошки-полуобезьяны  взбирались  мне  на   плечи,
пестрые цапли приветственно махали  крыльями,  козочки,  так  испугавшиеся
меня в первый раз, теперь доверчиво брали листья прямо из моих рук. И  все
это  только  потому,  что  я  был  голым.  В  природе  здесь   действовала
своеобразная система "свой - чужой". Голый - свой.  Одетый  -  чужой.  Еще
один способ унизить человека!
   Только волки испытывали ко мне стойкую неприязнь. Умные и  недоверчивые
звери, видимо, печенками чувствовали мои далеко идущие планы.
   Скоро я узнал, что в какую сторону ни пойдешь, везде  рано  или  поздно
натыкаешься на дуб, возле которого живет человеческая семья  из  двух-трех
человек, а по соседству бродит волчья стая. Можно было подумать,  что  вся
планета разделена на какие-то удельные княжества.
   Возвращаясь к шалашу, я  подкреплялся  опостылевшими  ананасами,  потом
ложился в тенек и, делая вид, что сплю, сквозь полуприкрытые  веки  издали
любовался Евой. В отвлеченные разговоры с ней я больше не  вступал,  да  и
она, кажется, начала сторониться меня. Однако, всякий раз, когда я заводил
беседу  с  кем-нибудь  из  мужчин,  ее  тревожный  и  растерянный   взгляд
неотступно следил за нами.  Отдаю  должное  ее  интуиции.  И  вообще,  мне
кажется, они с мужем совершенно разные люди. Ева устроена гораздо  тоньше,
сложнее. Даже я по сравнению с ней иногда чувствую себя глупым. И к дубу у
нее совсем другое отношение. Ходит она к нему редко. А если и  придет,  то
просто  стоит,  задумчиво  поглаживая  ствол,  и  не  мечется,  как  Адам.
Чувствуется, она себя с дубом ровней считает. А все звери и  птицы  так  к
ней и льнут. Как к родной мамочке.
   В общении с Адамом я ограничивался негативной информацией типа:  "Разве
это еда? Вот у нас... Разве это горшок? Вот у нас... Разве  этого  погода?
Вот у  нас..."  И  так  далее.  Не  знаю,  действовало  ли  это  на  него.
По-видимому, действовало. Человека, который  никогда  не  ел  редьку,  при
желании можно убедить, что она слаще меда.
   Зато уж с  Авелем  я  отводил  душу.  Очень  скоро  диковатый  парнишка
привязался ко мне. Идея человека-бога, человека-царя, человека-судьи не на
шутку увлекла его. Он слушал меня, открыв рот.
   Бесспорно, Ева догадывалась, о чем мы шушукаемся  наедине.  И  ответные
меры принимала. Сужу об  этом  потому,  что  не  однажды  уличал  Адама  в
отступничестве. Однако я не отчаивался и терпеливо продолжал свою работу.
   А время шло. Однажды  Еве  понадобилось  для  чего-то  несколько  новых
горшков. Супруг, хоть и с большой неохотой, но все же  согласился  сделать
их. По известным только ему одному признакам Адам  долго  подбирал  ивовые
прутья, бесконечное число раз сортировал их по разным кучкам и, если бы не
постоянные понукания жены, наверное, так  никогда  и  не  приступил  бы  к
работе. Делать горшки одинаковой формы было ему, видимо, неинтересно. Одна
заготовка формой напоминала греческую амфору, вторая  -  таз,  третья,  из
которой в разные стороны торчали сразу три горлышка,  -  выглядела  вообще
чем-то невообразимым. С этими каркасами он на следующее утро отправился  в
лес. Я, конечно, увязался следом.
   Мы вышли к круглой яме, на  дне  которой  бил  родничок.  Вода  размыла
склоны, и на  солнце  влажно  блестели  пласты  жирной  глины.  Хорошенько
перемешав ее ногами, Адам принялся обмазывать  плетеные  каркасы  горшков.
Делал все это он не спеша, с расстановкой.
   Я тоже зачерпнул полную ладонь жидкой глины, отжал воду и  слепил  шар,
величиной, примерно, с кулак. Потом еще один. Сначала я занялся этим делом
от скуки, но потом работа увлекла меня.
   - Что это такое? - покосился на меня Адам.
   - Да так, - отозвался я. - Ничего особенного. Игрушки-безделушки.
   Скоро на солнцепеке уже лежало не менее полусотни глиняных  шаров.  Для
прочности я напихал в них веточек. Вместо арматуры, Адам, не доведя  своей
работы и до половины, уже сладко похрапывал в траве.
   Я  оттащил  его   в   тенек   и   пошел   назад.   В   вышине,   словно
самолеты-разведчики, плавали большие черные птицы. Они были неотделимы  от
неба, так же как облака и солнце. Я видел их  всякий  раз,  когда  задирал
голову вверх.
   Стороной обойдя шалаш, я вышел к реке. Слева от  меня  возвышался  дуб.
(Все же сила убеждения - великая вещь: каждый раз, когда я  прихожу  сюда,
мне кажется, что за мной кто-то наблюдает.) Справа, за рекой, как  пугало,
маячил мой пиджак, распятый на кусте. Невдалеке от него,  на  ярко-зеленом
газоне, резко выделялось большое круглое пятно жухлой травы.  Не  вызывало
сомнения, что это след моего появления здесь.  Примерно  такой  же  размер
имела контактная площадка, на которую  я  так  опрометчиво  залез  в  свое
время. Уже несколько раз я становился в центр этого круга, но - увы -  без
всяких результатов.
   Солнце грело, но не слепило  и  не  обжигало.  Все  кусты  вокруг  были
усыпаны, "пьяными"  ягодами.  Некоторые  сочились  густым  розовым  соком,
который сосульками застывал на ветках и листьях. Ни одна  мошка,  ни  одна
бабочка не вились над ними.
   В прозрачной воде, недалеко от берега, стояли  головой  против  течения
несколько огромных рыбин. Хвосты их лениво  подрагивали,  гоняя  мусор  по
песчаному дну. Ловят их ловят, а им хоть бы что, не переводятся!
   На дальнем конце поляны, окружавшей дуб, еле  заметно  дрогнули  кусты,
потом еще и еще, уже ближе. Кто-то  двигался  там  наискосок  от  меня.  Я
отступил поглубже в заросли и присел на корточки.
   На поляну один за другим вышло шестеро волков. Впереди,  высоко  подняв
узкую, продолговатую морду, шагал красивый поджарый  зверь  очень  светлой
масти, очевидно, волчица. Процессию замыкал мой косматый  знакомец.  Звери
шли очень медленно. Волчица то и дело оглядывалась назад, и очень скоро  я
понял причину этого. Один из волков ковылял на  трех  лапах.  Из  глубокой
рубленой раны на его левом плече сочилась кровь, и он на ходу слизывал ее.
Дойдя примерно  до  центра  поляны,  раненый  зверь  зашатался.  Лапы  его
подгибались, голова бессильно моталась. Два волка тут же подскочили к нему
и, зажав с обеих сторон своими телами, заставили двинуться  дальше.  Скоро
вся серая компания скрылась в кустах. Лишь  седой  ветеран  задержался  на
секунду и повернул морду в мою сторону. Он  видел  меня  или,  по  крайней
мере, чувствовал. Его отношение ко мне ничуть  не  изменилось  со  времени
нашей первой встречи. Он ненавидел меня  всей  своей  звериной  душой,  но
какая-то высшая сила до поры до времени  оттягивала  неминуемую  расправу.
Наконец, тихо и злобно прорычав, он канул в сумрачные дебри леса. Я  успел
заметить, что вся его морда и грудь были облеплены высохшей рыбьей чешуей.
   Просидев в своем укрытии время,  вполне  достаточное  для  того,  чтобы
волки удалились на приличное расстояние, я  выполз  на  поляну.  Дуб  тихо
шелестел над моей головой. Толстые и длинные нижние ветки торчали  во  все
стороны, словно  бушприты  сказочных  парусников,  распустивших  на  ветру
зеленые кливера и стаксели. Из каждой  такой  ветки  вышло  бы,  наверное,
кубометров десять деловой древесины. Эх, некому за это дело взяться! И все
же надо признать, в дубе определенно что-то было. Он казался непоколебимым
и древним, как земля  и  небо.  Его  величавое,  отстраненное  спокойствие
утоляло боль, просветляло душу.  Ну  как  тут  не  понять  бедного  Адама,
который считает это дерево чуть  ли  не  живым  существом.  То  же  самое,
наверное, ощущали и  мои  далекие  предки,  пораженные  красотой  и  мощью
баньянов, секвой, эвкалиптов.
   Кровь на траве уже успела засохнуть. Я без труда проследил пересекавшую
поляну цепочку бурых пятен. Неплохо было  бы  пойти  по  следам  волков  и
узнать, где  находится  их  логово.  Сходить,  что  ли?  Однако,  вспомнив
ощеренную пасть вожака, я сразу отбросил эту мысль. Двигаться  вперед  мне
не позволяла осторожность. (Страх, скажете вы? Пускай. Ведь страх  не  что
иное, как  гипертрофированная  осторожность.)  Зато  никто  не  мешал  мне
прогуляться по следу в обратном направлении и узнать, если повезет, кто же
нанес волку такую рану - соперник из враждующей стаи, какое-нибудь крупное
копытное, вроде лося, или Его Величество Человек Разумный.
   В лесных зарослях мне сразу пришлось сбавить ход.  Отыскивать  засохшие
капли крови в  зеленом  сумраке  среди  пятен  света  и  трепещущих  теней
оказалось не таким уж и простым делом, тем более, что волки придерживались
какого-то странного, нелогичного маршрута. След  их  все  время  петлял  и
много раз пересекался. Недаром говорят: для собаки десять километров -  не
крюк. А для волка - тем более. Хорошо хоть, что  здесь  совсем  не  бывает
колючек, иначе мне пришлось бы туго.  Проплутав  таким  образом  несколько
часов, я неожиданно оказался у  одного  из  своих  ориентиров  -  круглого
камня, похожего на поросший  мхом  великанский  череп.  Возле  него  волк,
очевидно, лежал: на землю натекла порядочная лужа крови. Я пошел по  следу
дальше. Лес становился все более сырым и темным. В этих местах мне ни разу
не приходилось бывать. Вскоре я увидел еще один огромный валун, а потом  и
целое нагромождение, напоминавшее  какие-то  древние  руины.  Серо-зеленый
плотный мох целиком скрывал поверхность камня.  Кое-где  из  трещин  росли
молодые  деревья.  Вскоре  я  оказался  в  довольно   узком,   затемненном
растительностью проходе между двумя почти отвесными стенами.  Земля  здесь
была истоптана и обильно полита кровью. Куски  дерна,  выбитые  из  почвы,
валялись вперемешку с обломанными ветками и ошметками мха.  Казалось,  тут
побывали не волки, а бешеные кентавры.
   Все говорило за то, что схватка произошла именно в этом месте. И отсюда
волки вернулись к реке. А куда ушел тот, кто сражался с ними?  Я  двинулся
по каменному ущелью дальше и  буквально  через  несколько  десятков  шагов
увидел под одним из утесов узкий, полускрытый кустами лаз. Из него  тянуло
холодом и затхлостью, как из подвала с  проросшей  картошкой.  Сердце  мое
колотилось часто-часто, когда я,  пересилив  страх,  сунул  голову  в  эту
крысиную нору. Однако, никто не огрел меня дубиной по лбу и не  укусил  за
нос. Прошло не менее минуты, прежде чем  мои  глаза  привыкли  к  скудному
свету подземелья. Косые солнечные лучи проникали  только  в  самое  начало
пещеры, дальше простирался абсолютный мрак. Прямо подо мной была  глубокая
яма, на дне которой что-то смутно белело. Справа  вдоль  стены  шел  узкий
каменный карниз, пробраться по которому могли разве что  горный  козел  д