де капюшона. Он напоминал хищную  птицу,  дремлющую  на
своем суку.
   Первым моим чувством было скорее удивление, чем страх. Ведь  я  впервые
увидел здесь одетого человека. Я уже открыл рот, чтобы окликнуть  его,  но
тут он сам медленно и плавно стал поворачиваться в мою сторону.
   Несомненно, это был подземник. "Вроде как из  земли  сделаны  и  землей
пахнут", - вспомнил  я  слова  Авеля.  Мутные  воспаленные  глаза  в  упор
уставились на меня. Щербатый рот растянулся в  жуткой  идиотской  ухмылке.
Розовый сок "пьяных"  ягод  стекал  по  его  давно  небритому  подбородку.
Широкий плащ распахнулся и я увидел в руках подземника натянутый  лук.  Не
спеша, в каком-то замедленном гипнотическом ритме, он поднял  лук,  прижав
тетиву к лицу так, что она расплющила ему нос и прицелился в меня.
   Сзади пронзительно вскрикнул Авель. Крик оборвался на полуслове, словно
кто-то накрепко зажал ему рот. Я  зайцем  метнулся  в  кусты  и  зигзагами
помчался по  склону  холма.  Хриплый  хохот  раздался  сзади.  На  бегу  я
оглянулся. Подземник стоял на прежнем  месте,  продолжая  целиться  мне  в
спину. Двое других вязали Авеля, на голову которого было  накинуто  что-то
вроде мешка.
   "Почему он не сопротивляется?" - подумал я; Ведь у него есть праща.
   Меня никто не преследовал, и я уже почти достиг поросшего редким леском
гребня холма, когда кусты впереди шевельнулись и на моем пути возникла еще
одна закутанная в саван фигура. Шагнув мне навстречу, подземник нагнулся и
вытащил из-за  голенища  длинный,  сильно  сточенный  нож.  Лука  у  него,
очевидно, не было, или он не хотел тратить стрелу на  такую  жалкую  цель,
как я. Деваться было некуда и я,  изобразив  на  лице  покорность,  поднял
вверх руки. Черт с вами, сдаюсь. Берите в плен, а там посмотрим.
   Снисходительно, и даже ласково улыбаясь, подземник отрицательно помотал
головой.  Чувствовалось,  что  все  происходящее  доставляло   ему   массу
положительных эмоций, но главное удовольствие  было  еще  впереди.  Он  не
просто убьет меня, а будет с садистским восторгом долго ковырять ножом.
   Нас разделяло уже не больше пяти шагов. Пятясь, я вжался спиной в куст.
Мои руки шарили в поисках хоть  какого-нибудь  оружия,  но  находили  одни
только мягкие, податливые ягоды. Их сок обжигал мне  ладони.  Тонкий,  как
шило, кончик ножа опустился вниз и  немного  отклонился  назад.  Подземник
метил мне в пах.
   И в этот момент я, не размахиваясь, плеснул ему прямо  в  глаза  горсть
едкого розового сиропа. Он  зарычал,  схватившись  левой  рукой  за  лицо,
пригнулся и вслепую нанес резкий колющий удар. Но  я  двумя  прыжками  уже
достиг гребня холма и кувырком покатился вниз.



   15. ЕВА

   Ночь я провел под кустом, свернувшись калачиком, как бездомная  собака.
Да и куда мне было теперь идти? Вернуться к шалашу? Но там, наверное,  уже
вовсю хозяйничает огонь. Бежать к дубу?  Вряд  ли  он  примет  меня  после
всего, что случилось вчера. Прямо скажем  -  невеселые  делишки.  Как  там
говорила Ева: "Ведь ты же не знаешь, как это плохо, когда ты совсем-совсем
один..." Теперь я знаю...
   На рассвете я направился к реке. С собой у  меня  ничего  не  было.  Ни
галстука, ни зажигалки. Единственное, что еще могло напомнить мне о родном
мире, было желтое пятно увядшей травы.
   Небо было мутным от дыма. Запах гари за ночь  усилился.  Обгоняя  меня,
промчалось стадо козочек. Быстро проползла зеленая, толстая, как  пожарный
рукав, змея. Похожая на индюка птица гнала перед собой  суетливый,  громко
пищащий выводок.
   Я напился из реки, кое-как вымыл лицо и остался сидеть на берегу,  тупо
глядя на рыб, которые, копнув носом ил, ловили что-то в быстро  исчезающих
облачках мути.
   Расслабляющая,  дремотная  апатия  овладела  мной.   Не   хотелось   ни
шевелиться, ни дышать, ни думать. Как прекрасно было бы вечно  сидеть  вот
так, без забот и  желаний,  грезить  наяву,  отрешенно  созерцать  ленивое
движение рыб, мерное покачивание камыша, тени облаков на воде.  Только  бы
забыться, только бы не вспоминать ни о чем: ни о приближающемся пожаре, ни
о  холмике  сырой  земли  возле  разрушенного  шалаша,  ни   о   коротком,
захлебывающемся вскрике Авеля, ни о жутких ухмылках подземников.
   Я понимал, что потерпел поражение, и сейчас у меня не было ни  сил,  ни
желания продолжать борьбу. Кто я теперь? Полководец без армии? Король  без
подданных?  Пророк   без   учеников?   Голый,   безоружный,   слабосильный
человечишко, со всех сторон  окруженный  врагами.  Интересно,  кто  первый
доберется до меня - огонь, волки или подземники?
   Внезапно  колеблющееся  отражение  милого  измученного  лица  легло  на
поверхность реки рядом  с  плоским  закопченным  блином  моей  физиономии.
Длинные пряди светлых волос коснулись воды. Несколько долгих минут длилось
молчание, потом я забормотал что-то о нелепой случайности, о своих  добрых
намерениях, о непредвиденном стечении обстоятельств. Я просил  прощения  и
тут же принимался доказывать, что прощать меня нельзя.
   - Не надо, - сказала Ева. - Лучше молчи. Я уже все знаю.
   - А-а-а, - глупо протянул я и потом добавил. - Наверное, ты хочешь меня
убить?
   - Нет. Разве этого можно хотеть?
   - Уж лучше ты, чем кто-то другой.
   - Как бы я не хотела стать птицей, я все равно никогда не смогу летать.
И убить тебя я тоже не могу. Даже если бы и хотела. Ведь я человек.
   - Человек - не человек... Какая разница? Подземники ведь тоже люди.
   - Нет, они не люди. Для того, чтобы стать  человеком,  мало  иметь  две
руки и две ноги. Нужно еще жить по-человечески. Без убийств. Без  зависти,
злобы, недоверия.
   - Вот и объясните это подземникам. Договоритесь как-нибудь.
   - Нельзя. Человеком можно  стать  только  по  своей  собственной  воле.
Каждый подземник знает, что можно прийти к Дубу и начать новую  жизнь.  Но
не все хотят этого... Моя  прабабушка  и  отец  мужа  тоже  когда-то  были
подземниками. Раньше я думала, что и ты подземник...
   - Нет. Я здесь совсем-совсем чужой.
   - Я поняла это. Ты не похож ни на кого из тех, кого я знаю.  Подземники
творят только зло. Мы же стараемся избегать всякого  зла.  А  в  тебе  все
перемешано - и добро, и зло. Может быть, поэтому  и  Дуб  не  смог  помочь
тебе.
   - Я не совсем такой, как вы... Но об этом долго рассказывать.
   - Не надо рассказывать. Все и так  понятно.  Ты  любишь  только  самого
себя. Считаешь, что все зависит от  собственной  воли.  Не  только  другие
люди, звери и растения, но и  вся  природа.  Но  ведь  природа  совершенно
безразлична к тебе. Она глуха и слепа  ко  всем  твоим  замыслам.  Попытки
изменить ее бесполезны. Куда проще изменить себя самого.
   - И, тем не менее, в мире есть такие места, где люди изменяют  природу.
И довольно успешно.
   - Это вам только кажется. Борьба с природой бессмысленна. Вы ничего  не
приобретете от этого. Зато  многое  потеряете.  Душевное  равновесие.  Дух
терпимости и согласия... Ведь нам дан разум. А как ты его используешь? Для
познания самого себя? Для совершенствования души? Ответь...
   - Не будем говорить об этом сейчас. Я виноват перед  тобой...  и  перед
всеми. Если тебе нужна помощь, скажи. Я постараюсь сделать все, что в моих
силах.
   - Мне помощь не нужна. И мужу ты уже ничем не  поможешь.  Надо  спасать
лес, зверей. Надо искать сына.
   - Тогда пойдем.
   - Сначала спросим совет у Дуба.
   Всю дорогу  до  поляны,  окружавшей  дуб,  я  ощущал  себя  нашкодившим
школьником, которого за  ухо  ведут  на  место  преступления.  Следы  моей
деятельности были заметны уже  издали:  кучи  гниющих  ананасов,  засохшие
ветки, глубокие царапины на коре дерева.
   Ева села на землю, боком к  дубу,  и  замерла,  прикрыв  глаза.  Каждая
черточка ее лица, взятая отдельно, была безупречна: и бледная  бархатистая
кожа, и немного курносый, с удивительным вырезом ноздрей нос, и припухлые,
всегда чуть-чуть приоткрытые губы. Но  красота  эта  была  трагична.  Тень
горькой и  злой  судьбы  лежала  на  ней.  Печать  вечного  неискупленного
наказания за грехи давным-давно исчезнувших поколений.
   Она стремилась жить в  согласии  не  только  с  самою  собой  и  своими
собственными принципами, но и со всем тем, что окружало ее.  Вряд  ли  эта
жизнь была так уж легка и безоблачна, как казалось мне со  стороны.  Я  не
знаю цену, которую она заплатила за благополучие, царившее в ее  маленьком
мирке, но думаю, в любом случае, цена эта была немалой. Недаром в  глубине
ее прекрасных глаз всегда таилась печаль и предчувствие беды. И вот, когда
самое тяжелое, казалось, уже было позади, выяснилось вдруг, что  милый  ее
сердцу мир слишком уязвим и хрупок. Он рухнул всего за одну ночь, и вместе
с ним рухнуло и ее счастье. Сейчас, возможно, она находилась еще в  худшем
положении, чем я.
   Что мог сказать ей дуб - пусть даже и разумный? Знает ли он  что-нибудь
о любви, печали, одиночестве, смерти? Способен ли понять материнское горе?
Слишком долго стоял он на этом месте, слишком много видел на  своем  веку,
слишком привычен был ко всяким  проявлениям  добра  и  зла,  чтобы  понять
страдания хрупкой человеческой души.
   В чем же тогда предназначение  этого  загадочного  дерева?  В  чем  его
власть над людьми? Почему дети и внуки убийц, выросшие  в  темных  пещерах
среди зла и насилия, с молоком  матери  впитавшие  пренебрежение  к  чужой
жизни,  стали  потом   людьми?   Что   сделал   с   ними   дуб?   Вылечил,
загипнотизировал, уговорил? Почему же тогда он не разговаривает  со  мной?
Только потому, что я родился на другой планете, в другом измерении?
   Много раз я приходил к дубу и никогда еще в моих мыслях  не  появлялось
ничего такого, о чем я мог бы сказать - да, это не мое, такое могло прийти
на ум только сверхмудрому и сверхсовершенному существу. Ведь  все,  что  я
передумал, стоя или сидя под дубом, давно таилось  во  мне  самом.  Просто
раньше я гнал это от себя, считал малодушием,  слюнтяйством.  Давным-давно
прошли детские  годы,  когда  я  плакал  ночами,  пораженный  человеческой
жестокостью, ложью, бездушием. Очень скоро я  понял,  что  подлым  и  злым
живется на свете куда как легче. Нельзя сказать, что я силой гнал от  себя
все доброе. Нет, оно вытекало само, понемногу, по капельке. А если  что-то
и осталось, то на самом донышке. Окончательной сволочью я не  стал,  но  и
сволочей  особо  не  осуждал.  Считал  нахальство  и  хитрость  такими  же
счастливыми качествами, как здоровье. Ну разве  виноват  человек,  что  он
таким уродился?
   Но вот что странно! Пожалел бы я, спрашивается, Еву, окажись мы в такой
ситуации раньше? Если только для виду. Или  с  подленькой  мыслишкой  -  я
пожалел тебя, ты пожалей меня... А вот теперь, прикажи она мне утопиться -
пойду и утоплюсь. Даже слова не скажу. Значит, все же влияет на меня  дуб?
А может быть, это я стал другим?
   И тут меня вдруг осенило. Конечно же, дуб и не станет разговаривать  со
мной. Я просто не могу его понять. Слишком груба и  глуха  еще  моя  душа.
Чтобы понимать дуб, нужно, наверное, прожить рядом с ним  всю  жизнь.  Как
Адам, как Ева. Дуб не умеет разговаривать с чужаками. Зато он умеет другое
- пробуждать в них  совесть.  А  если  и  не  совесть,  то  хотя  бы  стыд
человеческий.  У  кого,  конечно,  его   хоть   немного   осталось.   Вот,
оказывается, чем он берет подземников. Вот почему они потом остаются  жить
возле него, постепенно превращаясь из зверя в человека.
   Лишь самые подлые, самые жестокие, самые закореневшие в зле не захотели
покинуть свои норы. Вот уж кто, наверное, никогда  не  слыхал  о  жалости,
добре и сострадании! Но и они боятся дуба.  Недаром,  едва  поднявшись  на
поверхность, начинают обжираться "пьяными" ягодами. Нет  лучшего  средства
от упреков совести, чем  всякий  дурман,  будь  то  водка,  наркотики  или
что-нибудь еще. Это я по себе знаю... С этими-то маньяками и обязаны  были
сражаться волки. Вряд ли к этому их понуждал только скудный  рыбный  паек.
Может, и здесь не обошлось без влияния дуба? Или даже звери могут отличать
людей совести от двуногих хищников?
   Ева встрепенулась и медленно, словно пробуждаясь от  тяжелого  забытья,
открыла глаза.
   - Дуб не может одолеть огонь, - сказала она. - Но он сделает  все,  что
только возможно. Скоро ему должны помочь другие Дубы.  Нам  нужно  спасать
животных.
   По поляне в беспорядке металось множество зверей. Шерсть  на  некоторых
уже была основательно подпалена.  На  моих  глазах  здоровенный  клыкастый
боров сбил с ног теленка антилопы и  умчался  куда-то  влево,  но  тут  же
вернулся, весь дымясь  и  жалобно  хрюкая.  Из  кустов  галопом  вынеслось
несколько низкорослых пегих  лошадок.  Ева  крикнула  им  что-то,  и  они,
заржав, повернули к реке, но стадо горбатых вилорогих быков,  мчавшихся  в
противоположном направлении, погнало лошадей обратно в лес.
   Через наши головы  летели  уже  не  искры,  а  целые  головешки.  Пожар
подступал с трех сторон. Единственным  путем  к  спасению  была  река.  Но
обезумевшие от страха животные, не  слушая  Еву,  продолжали  носиться  по
поляне, давя и калеча друг друга.
   Тогда Ева приложила ко рту обе руки и издала призывный  волчий  вой.  И
почти сразу же издалека донесся ответ - хриплый и могучий вой. Несмотря на
жару, я почувствовал между лопаток неприятный холодок.
   Не прошло, наверное, и пяти минут, как седой вожак,  отряхивая  с  себя
воду, уже выбрался на наш берег.  Его  намерения  в  отношении  меня  были
весьма красноречивы, но в последний момент Ева успела  стать  между  нами.
Наклонившись, она сказала что-то волку в самое ухо.
   Тот, как видно, сразу  понял  ее,  прыгнул  в  сторону,  цапнул  зубами
истошно  визжащую  свинью,  ударил  плечом  бестолково  прыгающего  козла,
разогнал двух сцепившихся рогами быков, завернул назад несколько антилоп и
погнал их всех прямо в речку.
   Очень скоро вода в ней буквально кипела от  множества  переправлявшихся
животных. А  волк  продолжал  молнией  носиться  по  поляне,  направляя  к
спасению все новые и новые стада.
   Тут только я обратил внимание на то, что пожар,  обложивший  нас  почти
правильным полукругом, за все время почти не продвинулся вперед. Не  знаю,
дуб ли был тому причиной или что-то другое, но волны бушующего огня  никак
не могли пересечь какую-то невидимую для меня, но  строго  обозначенную  в
пространстве границу.
   Из-за реки потянуло вдруг свежим ветром.  Тотчас  взметнулись  огромные
столбы искр, но могучий вихрь легко отбросил их куда-то  назад,  за  стену
дыма. Я оглянулся. Прямо на нас по небу неслись черные  густые  тучи.  Как
кавалерийская лава накатывались они на горящий лес.



   16. КРУГ ЖУХЛОЙ ТРАВЫ

   А на другом берегу, между тем, произошла заминка. Многие животные,  уже
сумевшие благополучно преодолеть реку, бросались обратно в воду.  С  диким
ржанием взвился на дыбы пегий жеребец.  В  шее  его  торчала  стрела.  Еще
несколько стрел вонзилось в  прибрежный  песок.  Из  кустов,  растянувшись
редкой цепью, один за другим выходили  люди  в  длинных  балахонах.  Почти
каждая выпущенная стрела находила себе жертву. Подземники ножами  добивали
бьющихся в судорогах животных, выдергивали свои окровавленные стрелы и шли
дальше, все теснее сжимая круг и отрезая нам единственный путь спасения.
   Среди них я сразу  узнал  Авеля.  Лохмотья,  в  которые  он  был  одет,
волочились по земле. Руки его сжимали все ту же злополучную, сделанную  из
моего брючного ремня пращу. На боку висел короткий меч  без  ножен.  Авель
жевал что-то на ходу и бессмысленно улыбался. Скорее всего он был пьян  до
бесчувствия. Ева, узнав его, слабо вскрикнула.
   Подземники тоже заметили нас. Кто-то, возможно их предводитель, пальцем
указал на Еву. В цепи визгливо захохотали. Весь правый фланг отряда -  три
или четыре человека - бегом бросились в нашу сторону.
   Навстречу им  метнулся  волк.  Ловко  увернувшись  от  пущенных  стрел,
налетел на переднего подземника, каким-то чудом миновал подставленный нож,
клацнул челюстями и отскочил обратно, оставив на лице подземника  глубокие
следы клыков. Остальные подземники тут же встали в круг и натянули луки. А
волк тем временем продолжал свой отчаянный танец. Влево,  вправо,  вперед,
назад, опять назад, вперед. Клацанье челюстей, вопль, звон тетивы. Уже три
стрелы торчали в его теле. Очередной подземник  взвыл,  тряся  прокушенной
рукой, но это был последний успех старого бойца. Сразу два топора с разных
сторон опустились на его череп.
   И тут Ева повела себя очень странно. Она отошла к дубу  и  прижалась  к
нему спиной, постояла так немного, словно прислушиваясь к чему-то, а затем
стала шагами мерить длинный толстый  корень,  торчащий  из  земли,  словно
хребет какого-то доисторического зверя. Уж  не  сошла  ли  она  с  ума  от
пережитого?
   - Копать здесь! - сказала она и  пяткой  сделала  углубление  в  земле,
почти рядом с корнем.
   - Зачем? - спросил  я,  не  спуская  глаз  с  подземников.  Нас  теперь
разделяла только река.
   - Не знаю. Так Дуб велел.
   Она опустилась на колени и стала руками разгребать грунт.  Я,  все  еще
недоумевая, стал помогать ей. К счастью, копать глубоко  не  пришлось.  Не
прошло и минуты, как мы извлекли из земли увесистый продолговатый сверток.
   - Эту вещь спрятал отец мужа, когда пришел сюда в первый раз, - сказала
Ева, разворачивая черный, скользкий на ощупь пластик.
   Тяжелая, аккуратно сработанная  из  хорошего  металла  штуковина  имела
довольно странный вид, и если бы не торчащая  из  нее  короткая  трубка  с
высокой, зловещего вида мушкой, я пожалуй бы и не  догадался  об  истинном
предназначении  нашей  находки.  Смазка,  покрывавшая  металл,  уже  стала
твердой, как лак. Приклад и рукоятка были отполированы чьими-то  пальцами.
Запасные магазины по виду напоминали банки с сардинами.
   - Ты знаешь, что это? - спросила Ева.
   - Оружие, - ответил я. - Машинка для убийства.
   - Дуб сказал, что теперь она твоя.
   - А больше он ничего не сказал?
   - Он сказал, что все остальное ты знаешь сам.
   - Но ведь я тоже человек. Я не хочу быть убийцей.
   - Разве кто-нибудь заставляет тебя убивать? Ты должен  принять  решение
сам.
   Я вставил магазин, передернул затвор и, никуда  специально  не  целясь,
нажал на спуск. Автомат рявкнул и добрая половина магазина  ушла  в  небо.
Подземники сразу сыпанули обратно на берег и там залегли.  Хоть  сами  они
огнестрельным  оружием  и  не  пользовались  (видно,  давно  все   патроны
расстреляли), но представление о  нем  имели.  Поэтому  и  не  паниковали.
Понимали, что численное превосходство за ними, а  я  никуда  не  денусь  -
огонь вот-вот заставит меня сигануть с берега в речку.
   - А что будет со мной потом.", после всего этого?.. Если  мы  останемся
целы?
   - Тебе придется уйти. Ни один Дуб, ни одна человеческая семья не примет
убийцу. Но изгнание все же лучше смерти. Люди  жалеют  таких,  как  ты,  а
волки не трогают.
   - Круто!
   Тучи клубились уже прямо у нас над головой. Все небо было мутно-желтым,
тревожным,  и  эта  муть  во  всем  своем  огромном   объеме   шевелилась,
опалесцировала,  тускло  вспыхивала.  В   ней   ощущалась   дикая,   почти
космическая сила.
   Уцелевшие животные давно разбежались. Подземники схоронились по ямам  и
за кустами. Один только Авель, как потерявший управление робот,  бесцельно
бродил по берегу.
   Сзади  меня  треснуло  так,  будто  рухнул  небосвод.  Пламя   прорвало
невидимую плотину и с трех сторон обрушилось на дуб. Вверх взлетел ревущий
гейзер огня. Так, наверное,  горят  нефтяные  вышки.  Мне  опалило  спину.
Волосы на затылке затрещали. Я схватил Еву  за  руку  и  потащил  к  воде.
Подземники тоже  вскочили,  вскидывая  навстречу  нам  луки,  но  я  одной
короткой очередью снова прижал их к земле.
   - Плыви! - закричал я Еве. - А потом прячься и жди меня.
   Она хотела что-то возразить,  но  я  столкнул  ее  в  воду  и  принялся
поливать свинцом