сон  подумал  Сергей.  Ну,  конечно!  Этого
следовало ожидать. Лес не злой и не  добрый,  он  рациональный,  как  сама
природа. Смерть неудачникам! Дорогу сильным  и  нахальным!  Может  быть  и
Тахтаджяна бросила любимая. Как же ее звали?.. Ирина Ковач, кажется.
   И Сергей вспомнил.
   Ирина Ковач -  ну,  конечно!  Это  именно  она  доказала  биологическую
природу Большого Красного Пятна на Юпитере. Потом участвовала в экспедиции
"Галилей-12"... Что-то там у них случилось. Экспедиция погибла.  Точно!  В
тот же день погиб  Тахтаджян.  Конечно  же,  он  любил  эту  женщину.  Лес
улавливает эмоции любого разумного существа. Страх, гнев, горе  совершенно
неведомы жителям Ксанфы, и, столкнувшись  с  ними  здесь,  Лес,  наверное,
испытал нечто вроде стресса. Отсюда огромное выделение энергии.  Вот  она,
причина урагана! Тахтаджян! Вика!
   Внезапно  его  словно  пронзило  -  "Станция!  Вика!"   Станция   будет
разрушена!
   Ветер валил с ног. Сергей невольно опустился  на  колени.  Вырванные  с
корнем побеги уносились ввысь. В двух шагах уже ничего не было видно.  Это
его горе породило бурю. Тоска превратилась  в  ревущий  ветер,  боль  -  в
песчаный вихрь, обида - в грохот и стон ломающихся деревьев.
   Тахтаджян погиб, когда понял, что он единственная причина бури.
   Неужели уже ничего нельзя сделать? Усилием воли  блокировать  сознание?
Вряд ли  сейчас  получится.  Уснуть,  выключиться?  Хоть  бы  какой-нибудь
наркотик! Ничего нет.  Тахтаджян  нашел  выход.  Но  он  не  успел.  Какой
неподатливый клапан  в  маске...  Скорее,  скорее!  Щелчок!  Пронзительное
шипение. Тесно в костюме! Душно! Запрокидывается в пропасть голова...
   Очнувшись, Сергей увидел склонившегося над ним брюнета.
   - Это моя вина, - торопливо сказал брюнет. - Целиком моя вина. Я  хочу,
чтобы ты это сразу понял. Раз и навсегда.
   Слова доходили до сознания с  трудом,  словно  набор  звуков,  лишенный
смысла и человеческих эмоций.
   - О чем вы? - безучастно сказал Сергей.
   Кроме брюнета вокруг стояли, склонившись к нему, еще несколько человек.
Кто-то поддерживал его под голову. Вики нигде не было видно.
   -  Ну,  понимаешь,  -  продолжал  брюнет,  -  первоначально  в  условия
эксперимента это не входило...
   - Какого эксперимента?
   - ...В общем, мы уже подозревали,  что  причиной  урагана  были  эмоции
Тахтаджяна, но только подозревали...
   - Значит, мы с Викой...
   - Нет, нет! Ты не должен так думать! Просто  требовались  три  условия,
трудно выполнимые,  если  брать  их  все  вместе:  нужен  был  специалист,
достаточно неустойчивая психика и незнание того, что отрицательные  эмоции
могут вызвать ураган. Специально для эксперимента не разбудишь ведь в себе
злобу или там зависть, ревность, не  станешь  стонать  от  горя.  У  меня,
например, - я главный специалист  проекта  Постников,  -  всегда  были  на
редкость положительные эмоции.
   - Вроде... как у  сытого  питона,  -  Сергей  сел,  давясь  мучительным
кашлем.
   Брюнет  нисколько  не  обиделся  и,  кажется,  даже  воспрянул   духом,
обнаружив в пострадавшем явственные признаки жизни.
   - Это уже потом, когда привез Викторию, мне пришла  в  голову  дурацкая
идея попросить ее разыграть сценку...  Если  бы  она  не  согласилась  так
сразу... Да нет, что тут - не прощу себе! Когда мы увидели, что начинается
ураган, бросились за тобой  в  лес.  Рация  твоя  почему-то  не  работала,
кажется, ты просто забыл ее подключить. И вот - не успели.
   - Где Вика?
   - Ее сразу пришлось  увезти.  Эмоции  такие,  что  возможен  был  новый
ураган. Повторяет только, что любит.
   - Кого?
   - Как кого? Тебя, конечно...  Скверно  получилось,  но  может  быть  ты
учтешь, что...
   Не дослушав, Сергей поднялся и, пошатываясь, пошел прочь сквозь покорно
расступающиеся заросли.



   Юрий Брайдер, Николай Чадович.
   Ищейка

   -----------------------------------------------------------------------
   Авт.сб. "Ад на Венере". Минск, "Эридан", 1991.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 25 October 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   К этому тягостному разговору сержант милиции Кульков готовился чуть  ли
не целую неделю,  даже  тезисы  кое-какие  обмозговал  заранее,  однако  в
понедельник утром, оказавшись, наконец, в кабинете  начальника  райотдела,
он так растерялся, что напрочь забыл все полагающиеся  для  такого  случая
вступительные слова. На языке почему-то вертелось только "Разрешите идти!"
да "Служу Советскому Союзу!" - то есть фразы в данной ситуации  совершенно
неподходящие.  Очень  смущало  Кулькова  еще  и  то  обстоятельство,   что
начальник был не один.  За  приставным  столиком  сидел  его  заместитель,
молодой, но чрезвычайно въедливый майор.
   - Ну? - сказал начальник, не дождавшись от Кулькова даже  "здрасте".  -
Что там у тебя?
   Взгляд у начальника был усталый и мудрый, как у члена Политбюро, и  под
этим взглядом каждый мало-мальски совестливый посетитель  ощущал  себя  по
меньшей  мере  бездельником,   праздным   гулякой,   нахально   отнимающим
драгоценное время у столь загруженного работой человека.
   - Просьба у меня, - поражаясь собственной дерзости, вымолвил Кульков.
   - Излагай.
   - Не могу я больше в КПЗ работать.
   Данное известие нисколько не удивило начальника. Казалось,  он  заранее
знал, с чем именно пришел к нему этот нескладный и  недотепистый  сержант,
похожий на растрепанную печальную птицу.
   - А где можешь?
   - В патруле, как раньше.
   - В патруле нужны ребята молодые,  хваткие.  И  чтоб  внешний  вид  был
соответствующий.  А  на  тебя  глянуть  тошно.  Не  милиционер,  а  чучело
гороховое. Таким как ты в КПЗ самое место. Хоть глаза никому не  мозолишь.
Да и тебе так спокойней.  Как-нибудь  до  пенсии  дотянешь.  Сколько  тебе
осталось?
   - Десять лет и семь месяцев... Только не могу я в КПЗ.
   - Опять двадцать пять! - Начальник  даже  слегка  пристукнул  по  столу
ладонью, что случалось с ним крайне редко. - Ну почему? Толком объясни!
   Мысли, к  этому  времени  начавшие  кое-как  упорядочиваться  в  голове
Кулькова, вновь рассыпались, как стекляшки в калейдоскопе. А  ведь  нельзя
было сказать, что он боится  начальника.  Испытываемые  Кулаковым  чувства
были совсем иного свойства. Начальник казался ему неким сверхъестественным
существом, начисто лишенным всех человеческих слабостей. Кулькову  никогда
не приходилось видеть, чтобы он ел,  курил,  сморкался,  ходил  в  туалет,
улыбался,  ухаживал  за  женщинами.  Суждения   начальника   были   всегда
непререкаемы, а решения  окончательны.  Такие  личности  рождались,  чтобы
командовать армиями, а отнюдь не районными отделами внутренних дел  второй
категории.
   Отчетливо сознавая свою собственную  неполноценность,  Кульков  все  же
выдавил:
   - Не могу и все...  Вентиляции  там  никакой  нет...  Запахи  разные...
Тошнит меня. После дежурства целый день, как пьяный хожу.
   - Да ты прямо как барышня кисейная. Тебе бы не в милиции работать, а  в
галантерейном отделе.
   - В галантерейном  магазине  меня  тоже  тошнит,  -  печально  сознался
Кульков.
   - Что - и там запахи?
   - И там.
   - Может аллергия у тебя. К врачу обращался?
   - Да никакая не аллергия. Просто я  все  запахи  очень  сильно  ощущаю.
Бывает, что и затычки в нос приходится вставлять. Мне парашу  или,  скажем
там, одеколон нюхать, то же самое, что вам  на  солнце  без  черных  очков
смотреть. Все нутро выворачивает. Мне жена даже еду отдельно готовит.  Без
всяких специй. Как розыскной собаке.
   - Ты это серьезно? - Начальник отложил в сторону карандаш,  который  до
этого нетерпеливо перекатывал в ладонях.
   - Конечно, серьезно. Кого хотите спросите. Мамонтову из детской комнаты
спросите. Я ей прошлой осенью кольцо золотое отыскал, что  она  в  огороде
потеряла.
   - По запаху отыскал?
   - Ага, по запаху.
   - И чем же оно пахло? Золотом?
   - Ну и золотом, конечно. Но в основном Мамонтовой.
   - Так ты, выходит, талант! Почему же раньше скрывал?
   - Да ничего я не скрывал, - замялся Кульков. - Чего тут скрывать. И так
весь отдел смеется.
   - Выйди на пять минут, а потом опять зайдешь.
   Кульков послушно  вышел  в  коридор,  по  стенным  часам  засек  время,
потоптался в дежурке, выпил стакан теплой,  несвежей  воды,  для  верности
добавил еще минуту и, не забыв постучать, вернулся в кабинет.
   На краю стола лежал скомканный носовой платок, розовый с синей каемкой.
   - Сейчас мы твое  чутье  проверим,  -  палец  начальника  прицелился  в
платок. - А ну определи, чей он?
   - Определять тут нечего. Товарища майора платочек,  -  сказал  Кульков,
мельком глянув в указанном направлении.
   -  Ты  посерьезней,  посерьезней.  В  угадалки  не  играй.  Чем  можешь
мотивировать?
   Кульков сделал несколько шагов вперед  и  осторожно  -  двумя  пальцами
приподнял сине-розовую тряпицу.
   - Стирали его, значит, с неделю  назад.  Стирала  лично  жена  товарища
майора. Порошком "Лотос". Потом он им свои штиблеты обмахивал.  Сморкался,
само собой. Руки вытирал, после того, как селедочку ел.  Машинистка  наша,
Валька, им один раз пользовалась. Губы вытирала... Вот этим краешком...
   -  Все,  достаточно!  -  остановил   Кулькова   начальник.   -   Весьма
убедительно.
   Затем последовала довольно долгая пауза. Начальник исподлобья глядел на
заместителя. Заместитель смотрел на свои ногти, словно видел их впервые  в
жизни. Кульков смотрел в пространство.
   - Что же с  тобой,  сержант,  делать?  -  Начальник  прервал,  наконец,
неловкое  молчание.  -  А  если  тебя  инспектором  в   уголовный   розыск
определить? Ведь ты любого преступника можешь по следу найти.
   - По следу я не найду. Собака, когда по следу идет, у самой  земли  нос
держит. А я на четвереньках далеко не убегу.
   - А если тележку такую низенькую сделать, вроде тачки?  -  встрепенулся
заместитель, явно довольный тем, что разговор переменил тему. - Чтобы  его
носом вперед везти!
   - Пустое все это, - сказал уже вконец осмелевший Кульков. - Никто  меня
в розыск не возьмет. Образование мое вам известно.
   - Да... тут ты прав, - начальник потер переносицу.
   - А если в виде исключения? По личному распоряжению министра,  -  опять
влез заместитель, которому очень хотелось  реабилитироваться  за  казус  с
Валькой. - Можно  сослаться  на  слова  товарища  Брежнева.  Помните  -  в
"Целине"? Дескать, руководитель обязан умело использовать  в  работе  все,
как сильные, так и слабые стороны подчиненных.
   Начальник ничего на это не ответил. То ли он имел какое-то иное мнение,
то ли просто не помнил такое место в "Целине",  поскольку,  в  отличие  от
простых смертных, политзанятий не посещал и был избавлен от  необходимости
подробно конспектировать любимую книгу советского народа.
   - И давно это у тебя? - спросил он Кулькова.
   - Да лет пять уже. С тех пор, как в пивбаре кружкой по затылку получил.
   - Вот-вот, - усмехнулся заместитель.  -  Не  было  удачи,  так  неудача
помогла. Не надо пиво в служебное время пить.
   - Не пью я пиво, - устало сказал Кульков. - Особенно в служебное время.
В бар я по необходимости зашел. Позвонить оттуда хотел. Я вам это уже  сто
раз объяснял.
   - Погоди, - начальник поскреб висок. - Так ведь получил ты по  затылку,
а не по носу. Причем здесь запахи?
   - Врач говорил, что здесь главное как раз не нос, а мозги.  Что-то  там
такое сдвинулось, что за нюх отвечает.
   Здесь Кульков был  откровенен  не  до  конца.  В  действительности  все
обстояло несколько иначе. Он прекрасно помнил  увесистый,  тупой  удар  по
голове, от которого лязгнули зубы, в глазах вспыхнул радужный фейерверк, а
окружающий мир завалился набок и завертелся, все темнея, темнея и  темнея,
пока не превратился  в  глухой  черный  колодец,  на  дно  которого  он  и
провалился. Очнулся Кульков среди сероватого  мутного  тумана,  в  котором
медленно перемещались какие-то искаженные, неясные тени. Он различал  свет
и мрак, черное и белое, но не узнавал человеческих лиц  и  не  мог  читать
даже самый крупный текст. Зрение сильно сдало, утратив глубину и четкость.
О случившемся несчастье он никому не рассказывал,  опасаясь  увольнения  и
наивно надеясь, что впоследствии все  как-то  образуется  само  собой.  Не
доверяя глазам, он стал полагаться в основном на слух  и  обоняние,  но  в
ушах постоянно звенели невидимые комары, зато нос  не  подводил,  исправно
работая за все другие органы чувств. Постепенно Кульков научился различать
по запаху не только медперсонал и всех навещавших его людей, но  и  многие
предметы, даже самые мелкие и ничем  особым  раньше  не  пахнувшие.  После
окончания лечения зрение несколько  восстановилось,  хотя  в  норму  и  не
вернулось. Видел он как крот, не  далее  чем  на  пять  метров  вокруг,  а
газетные заголовки разбирал только в очках.  Зато  чутье  становилось  все
острее, все изощреннее. С закрытыми глазами он мог опознать любого  жителя
городка, любую улицу, да что там улицу - каждый квадратный  метр  на  ней,
каждый забор, каждое дерево. Более того, сильные  и  резкие  запахи  стали
действовать на организм Кулькова угнетающе  -  ему  все  чаще  приходилось
затыкать ноздри ватой, хотя ходить с вечно приоткрытым  ртом  было  весьма
неудобно. Так он и жил,  погруженный  в  буйную  стихию  запахов,  которые
заменяли ему теперь все краски и образы Земли.
   - Бывает и хуже, - сказал заместитель, демонстрируя свою эрудицию. -  С
головой шутки плохи. Мне на  днях  судья  рассказывал,  как  к  нему  одна
парочка пришла разводиться. В годах уже. Колхозники. Он шофер, она доярка.
Судья,  конечно,  причиной  интересуется.  Может  муж  пьет  или   гуляет?
Оказывается, тут дело совсем не в этом. Супруг после автомобильной  аварии
приобрел  необычайные  сексуальные  способности.  Мог  любовью  всю   ночь
заниматься, от гимна до гимна. А жена чуть  ноги  таскает,  ей  на  первую
дойку в четыре утра вставать. Вот и не выдержала, подала в суд - зам  мог,
конечно, изложить эту историю совсем иначе, простым и  доходчивым  языком,
но присутствие начальника сковывало его и он старательно  подбирал  совсем
другие слова, в приличии которых не сомневался.
   - Ладно, иди Кульков, - сказал  начальник,  немного  подумав.  -  Скажи
дежурному, пусть тебя в КПЗ кем-нибудь заменят. Сегодня отдыхай, а  завтра
с утра чтобы был здесь. Тут у нас как раз рейд запланирован  по  борьбе  с
самогоноварением. Примешь участие.


   В рейд уходили  группами  -  двое  работников  милиции  и  трое-четверо
дружинников. Кулькову в напарники достался участковый инспектор по  кличке
Дирижабль - самый несимпатичный для него человек в отделе. Роста  тот  был
среднего, зато отличался необычайной дородностью.  Его  необъятное,  вечно
урчащее и хлюпающее пузо начиналось сразу от плеч, к  которым  посредством
шеи  сорок  девятого  размера  крепилась   тяжелая   и   шишковатая,   как
репа-рекордистка, голова, куда более  широкая  в  челюстях,  чем  во  лбу.
Верхние конечности Дирижабля толщиной превосходили ногу обычного человека,
а  нижние,  скрытые  широчайшими  галифе  с  болтающейся  где-то  у  колен
ширинкой, мощью  и  объемом  могли  соперничать  с  колоннами  дорического
ордера. Естественно, что обладавшая  такими  редкими  статьями  фигура  не
могла уложиться ни в одну типовую  ростовку.  В  справке  обмера,  которую
каждый работник милиции обязан был  периодически  представлять  в  вещевую
службу ХОЗО, у Дирижабля значилось - "нестандартный". Благодаря  этому  он
получал не готовое обмундирование, а отрезы, в которые умудрялся  обшивать
не только себя самого, но и всех остальных членов семьи.
   Несмотря на пугающую  толщину,  Дирижабль  был  чрезвычайно  энергичен,
особенно если дело касалось его личной выгоды, виртуозно  водил  служебный
мотоцикл, для баланса поместив в  коляску  пятипудовый  бетонный  блок,  в
недолгой потасовке (на долгую дыхания не хватало) мог одним ударом уложить
почти любого противника. Он никогда ничего не читал, даже районной газеты,
Китай и Албанию причислял к членам  НАТО,  на  вступительных  экзаменах  в
среднюю школу милиции не сумел найти на географической карте город Москву,
зато в чисто практических вопросах разбирался  не  хуже,  чем  архиерей  в
священном писании. О гастрономических подвигах Дирижабля  ходили  легенды.
На спор он съедал пятьдесят блинов, а однажды с небольшой компанией друзей
усидел все блюда и напитки, предназначенные для свадебного стола,  включая
таз сметаны и мешок черного хлеба (отец жениха,  пригласивший  участкового
"перекусить с дорожки", надеялся избежать этим наказания  за  изготовление
браги, однако совершенно не учел аппетит гостей и в конечном  итоге  понес
убытки, превышающие  самый  крупный  штраф  раз  в  десять).  Кроме  того,
Дирижабль  был  хитер,  как  шакал,  злопамятен,  злоязычен  и  не   лишен
лицедейских способностей.
   Сейчас он шагал  вместе  с  дружинниками  позади  Кулькова,  и  глухая,
тщательно скрываемая злоба распирала  его,  как  тесто  распирает  квашню.
Во-первых, Дирижабля глубоко возмущал сам факт  рейда.  Весь  этот  район,
вместе с улицами, домами, садами, людишками, собаками и другим  имуществом
он считал чем-то вроде своей феодальной вотчины и со всякими нарушителями,
в том числе и самогонщиками, привык поступать соответственно:  кого  хотел
карал, кого хотел миловал, а кое-кому  и  покровительствовал  -  негласно,
конечно.  Посторонним  тут  делать  было  просто  нечего.  Во-вторых,  его
совершенно не устраивал напарник. Люди робкие,  совестливые,  да  вдобавок
еще и не корыстолюбцы, всегда вызывали у Дирижабля  брезгливое  презрение.
Однако звериное,  подсознательное  чутье  подсказывало  ему,  что  Кульков
опасен, очень опасен, опасен не только своим дурацким, много раз осмеянным
талантом, но главное - той тихой и упорной  безгрешностью,  с  которой  он
влачился по скользкой и ухабистой, полной соблазнов и искушений  жизненной
дороге. Дирижабль понимал, что в случае чего им не договориться  -  и  это
бесило его еще больше.
   Рано или поздно эта злоба должна  была  излиться  на  Кулькова,  и  она
излилась, в свойственной только Дирижаблю форме.
   - Слушай, - приторно ласковым голосом начал он. - Правду говорят, что у
тебя геморрой?
   - Правду, - буркнул Кульков. Спорить тут было бесполезно,  в  маленьком
городке медицинских тайн не существовало.
   - Да, неприятная болезнь, - неподдельное сочувствие  звучало  в  словах
Дирижабля. - Ни себе посмотреть, ни людям показать. Сделал бы ты операцию.
Мой дядька в прошлом году сделал, так теперь как молодой бугай скачет.
   - Где сделал? У нас? - заглотил наживку Кульков.
   - Да нет, в областной больнице. Если хочешь, я тебя устрою.
   - Не знаю даже... А операция сложная?
   - Да нет! Раз плюнуть! - Харя Дирижабля была ясной и  невинной,  как  у
грудного  младенца,  никогда  не  посещавшего  ясли.  -  Ты   врачам   уже
показывался?
   - Показывался.
   - Трубку металлическую тебе в задницу вставляли?
   - Вставляли, - стыдливо признался Кульков.
   - Значит, мерку уже сняли. После этого хирург берет  деревянную  чурку,
дубовую, конечно, и обстругивает по размеру той самой трубы.  Обжигает  ее
паяльной лампой...
   - Паяльной? -  с  сомнением  переспросил  Кульков,  никогда  досель  не
слышавший о существовании такого хирургического инструмента.
   - Ну не простой, конечно,  а  специальной.  Которая  на  чистом  спирте
работает. И вот когда та чурка станет как головешка, ее тебе в задницу  до
самого упора и забьют.
   - Так ведь это то же самое, что горячую кочергу засунуть... -  разговор
этот смущал Кулькова, но актуальность темы не позволяла его прервать.
   - Ты же под наркозом в это время будешь.
   - Ну, тогда другое дело. А Потом что?
   - А потом чурку вытащат и весь твой геморрой будет висеть на  ней,  как
виноградная гроздь. Ну, согласен?
   - С женой надо бы посоветоваться... - взвол