о необыкновенного  она
от него давно уже не ждала (хотя именно сегодня ей суждено было  убедиться
в обратном).
   - Глянь, что я принес,  -  сказал  Кульков,  выкладывая  журнал  поверх
лекала.
   - Скажи пожалуйста! - искренне удивилась Инесса. - Где достал?
   - Где достал, там уже нет.
   Жена  только  хмыкнула  -  к  коммерческим  способностям  Кулькова  она
относилась весьма скептически. Однако по мере того, как со страниц журнала
ей открывались все новые и  новые  чудеса  западного  индпошива:  она  все
больше смягчалась душой и вскоре дошла до такого  состояния,  что  ласково
сказала:
   - Иди поешь. Картошка еще теплая.
   Радостный  Кульков  ушел  на  кухню  и   принялся   собирать   скромный
вегетарианский ужин - мясо с некоторых пор он совершенно не переносил.
   Его розовые мечты о  том,  какой  тихий,  чудесный  вечер  проведет  он
сегодня в кругу семьи, были прерваны истошным, рыдающим воплем жены...
   На службе Кульков появился только спустя двое суток,  причем  вид  имел
такой,  что  все  сразу  поверили,  что  он  приболел,  даже  справку   из
поликлиники не потребовали. Особенно  сочувствовал  Дирижабль:  принародно
прикладывал ладонь ко лбу  Кулькова,  интересовался  регулярностью  стула,
состоянием  сердечно-сосудистой  системы,  ругал   казенную   медицину   и
рекомендовал переписать рецепт чудодейственного  народного  снадобья,  как
рукой снимавшего  любые  хвори  (несколько  простаков,  поверивших  в  это
снадобье,  впоследствии  жестоко  поплатились  -  все  его  многочисленные
ингредиенты   оказались   слабительными    средствами    разной    степени
интенсивности).
   Кульков  молчал,  униженный,  но  не  побежденный.   За   двое   суток,
проведенных им главным образом в полуразрушенной бане на окраине  городка,
он передумал больше, чем за всю остальную жизнь.
   В тот же день он изложил начальнику свой  собственный  план  ликвидации
самогоноварения в районе, получил "добро" и уже в конце  следующей  недели
возглавляемая им опергруппа сдала в  утильсырье  целый  грузовик  цветного
металлолома, состоявшего главным образом  из  причудливо  изогнутых  труб,
бачков, бидонов, кастрюль и корыт. Кроме того разрушению  подверглись  два
стационарных аппарата, представлявших собой по сути дела ни что иное,  как
маленькие  винокуренные  заводики.   Попутно   "методом   разлития"   было
уничтожено несколько  бочек  готового  продукта  и  не  поддающееся  учету
количество полуфабриката.
   Слух о необыкновенных способностях Кулькова  разнесся  по  городу,  как
лесной  пожар.  Дворники  и  ранние  прохожие  стали  находить  по   утрам
искореженные  и   побитые   конструкции   весьма   специфического,   легко
узнаваемого  назначения  -  явные  приметы  отчаянной  паники,  поразившей
местных бутлегеров. Резко упала продажа  сахара  в  магазинах,  что  могло
пагубно отразиться  на  месячном  плане  товарооборота.  Прекратились  все
сделки по распиловке дров, вспашке огородов,  доставке  навоза  и  ремонту
квартир. Впервые в текущей пятилетке медвытрезвитель остался без клиентов,
за что его начальник немедленно получил головомойку от руководства отдела.
Заведующий райфо вынужден был отложить празднование своего пятидесятилетия
до лучших  времен.  Самогонный  чад,  некогда  висевший  над  городом  как
знаменитый  лондонский  смог,  исчез  в  считанные  дни.  Бывший  работник
культуры, а ныне  законченный  алкоголик  Костя  Шкалик,  за  кружку  пива
слагавший всем желающим  эпиграммы,  а  за  стакан  водки  оды,  сравнивал
события этой достославной недели с такими памятными для города трагедиями,
как  набег  хана  Кайдана  в  тринадцатом  веке;   зверства   князя   Юрия
Милославского в  семнадцатом  и  провозглашение  в  уезде  так  называемой
"независимой республики дезертиров", имевшее место в двадцатом году нашего
века.
   Кульков все чаще ловил на себе  недобрые  взгляды  сограждан.  Знакомая
продавщица, швыряя ему покупки,  высказалась  в  сердцах:  "Жри,  Ирод!  А
подумал ты, что дети мои будут жрать, если я без премии останусь?" В  бане
не нашлось желающих потереть Кулькову спину, а когда он,  намылив  голову,
опрокидывал на себя шайку с горячей водой, кто-то изо всей силы запустил в
него мочалкой. Из бани Кульков ушел не домывшись.
   Неизвестно, чем бы все  это  закончилось,  если  бы  начальник  в  одно
прекрасное утро вдруг не отменил все рейды. Человек тертый и многоопытный,
он умел думать не только о настоящем, но  и  о  будущем.  А  столь  резкий
скачок одного из основных отчетных показателей как раз  и  работал  против
будущего.  Вышестоящие  инстанции  привыкли   оценивать   работу   низовых
подразделений по принципу, изложенному в  известной  песне:  "все  выше  и
выше, и выше-е-е..." Сколько бы самогонщиков ни выявил в этом году отдел -
десять или миллион - в следующем году придется выявить хотя бы на  одного,
да больше.  Иначе  сразу  пойдут  разговоры  о  "работе  ниже  собственных
возможностей",  "утрате  позиций",  "ослаблении  активности  в  борьбе   с
правонарушениями" и так далее. Конечно, Кульков сильно выручал  коллектив.
Но все понимали, что он не вечен. А второго такого где возьмешь?


   Заместитель начальника  очень  любил  вызывать  сотрудников  к  себе  в
кабинет.  "На  ковер",  так  сказать.  И  не  только  любил,  но  и  умел.
Приглашение  никогда  не  передавалось  непосредственно,  а  только  через
дежурного по отделу. Дата назначалась заранее -  пусть  бедолага  поломает
головушку, помучается, стараясь вспомнить, чем это он таким провинился. (А
в том, что грешки водятся за каждым,  заместитель  не  сомневался).  Время
всегда  выбиралось  самое  неудобное  -  поздний  вечер,  выходной   день,
обеденный перерыв. Скрупулезно следя за  точностью  явки  подчиненных,  он
никого из них не принимал сразу, а предварительно  мариновал  в  приемной.
Кулькову в этом смысле еще повезло: назначено ему было на восемь  утра,  а
аудиенция началась уже в половине девятого.
   - Скажи, Кульков, только честно -  ты  употребляешь?  -  хмуро  спросил
заместитель и щелкнул себя указательным пальцем по сонной артерии.
   -  Ни-ни...  Мне  сейчас  что  водка,  что  керосин,  одинаково.   Даже
притронуться противно.
   - А запах улавливаешь?
   - Улавливаю.
   - На каком расстоянии?
   - От человека или от бутылки?
   - От человека, естественно.
   - Ну не знаю даже... Метров с десяти, наверное... А вы что, в ГАИ  меня
хотите определить?
   - Нет, ГАИ как-нибудь и без тебя справится.  Просто  к  тебе  поручение
одно  имеется.  Общественное.  -  Заместитель  с  многозначительным  видом
постучал карандашом по столу. - Утром, как на службу явиться, первым делом
возле некоторых кабинетов прогуляйся. Каких конкретно, я тебе потом скажу.
Но вовнутрь не заходи! Только принюхайся и все. И если откуда-нибудь вдруг
запашком потянет - мне доложить. Ясно?
   - Не ясно, - потоптавшись на месте, сказал Кульков.
   - Почему? - раздраженно спросил заместитель. Он терпеть  не  мог,  если
кто-то не понимал того, что ему самому представлялось совершенно ясным.
   - Я так понимаю, что вы мне стукачом предлагаете стать.
   - Как ты сказал? Стукачом? Чтобы я от тебя таких слов больше не слышал!
Нахватался в КПЗ от блатных! Тебе русским языком  сказано  -  общественное
поручение! Сегодня ты нам поможешь, а  впоследствии,  возможно,  мы  тебе.
Учти, аттестацию на тебя мне писать придется! А вопросов по тебе много.  И
на работе и в моральном плане.
   - А что в моральном плане?
   - А то, что имеются сигналы, будто ты в период отпуска  сожительствовал
с посторонней  женщиной!  Знаешь,  как  это  выглядит  в  свете  последних
постановлений партии и правительства, направленных на укрепление советской
семьи?
   - Знаю... - вздохнул без вины виноватый Кульков. - Только  общественное
поручение вы мне другое дайте. Газеты, может, подшивать или  в  ленкомнате
стулья ремонтировать.
   - Да, Кульков, твоя позиция проясняется.  Выходит,  ошибся  я  в  тебе.
Иди... Иди и подумай на досуге над своей политической близорукостью.


   Пятница считалась в отделе тяжелым днем, потому что всегда начиналась с
совещания, на  котором  обязаны  были  присутствовать  все  сотрудники  за
исключением больных, отпускников и командированных.  Впрочем,  мероприятие
это, нередко затягивающееся на час, а то и на два, совещанием  можно  было
назвать только с большой натяжкой. Никто здесь ни о чем не совещался.  Те,
кто восседал в  президиуме,  должны  были  говорить,  указывать,  учить  и
требовать, а те, кто размещался в зале, должны были слушать, мотать на  ус
и помалкивать. Сценарий этих сборищ был всегда незамысловат  и  однотипен:
сначала  втыки  и  распекания,  потом  вздрючка  и  накачка,  а  в   конце
голословные призывы работать лучше. Девяносто процентов  всего  сказанного
являлось ничем иным, как бессмысленным сотрясением  воздуха.  Если  что-то
кому-то и влетало в ухо, то немедленно вылетало через другое.
   Начальник был занят какими-то неотложными  делами  и  совещание  открыл
заместитель.  Он  долго  и  скрупулезно  проводил  по  списку  перекличку,
безжалостно распекал старших служб, "не обеспечивших  явку",  требовал  от
них письменные объяснения, грозил  взысканием,  судом  чести  и  задержкой
очередного звания - то есть вел себя,  как  обычно.  Затем  речь  пошла  о
дисциплине, соблюдении формы одежды и отдании чести. Из  слов  заместителя
можно  было  сделать   вывод,   что   достаточно   не   забывать   вовремя
приветствовать старших, а  также  равных  по  званию,  до  блеска  чистить
ботинки, наглаживать стрелки на брюках, никогда не носить пестрых  носков,
а только синие - и преступники, испугавшись столь бравых стражей  порядка,
разбегутся сами по себе.
   Аудитория, занятая своими делами, сдержанно гудела. Участковые, положив
на колени планшеты, строчили рапорта и отказные материалы. Инспектор  БХСС
перелистывал толстую пачку актов  документальной  ревизии.  Сыщики  сообща
колдовали что-то над свежими дактилоскопическими картами. В  задних  рядах
хихикали и шуршали газетами. Особенно независимо  вели  себя  следователи,
милицейская интеллигенция, люди, в  юридических  науках  подкованные  и  в
суждениях смелые.
   -  Вы  прекратите  или  нет?!  -  взорвался,  наконец,  заместитель.  -
Олиференко, вы почему Плаксина отвлекаете?
   - Да это он меня сам отвлекает, - спокойно и даже  с  некоторой  ленцой
ответил  следователь  Олиференко,  крупный,  красивый   мужчина,   большой
любитель быстрой езды, охоты и женщин. - Вытащил, понимаете, две  рублевые
бумажки и доказывает, что одна короче другой  на  целый  сантиметр.  Может
такое быть или нет, как вы думаете?
   - Вы мне эти шуточки бросьте! В детство впали от безделья!  За  год  ни
одного преступления следственным  путем  не  раскрыли!  И  на  занятия  по
строевой подготовке не ходите! Вот отсюда все и начинается! Рыба с  головы
гниет!
   - Вы это верно подметили,  товарищ  майор,  -  по-прежнему  невозмутимо
произнес Олиференко. - Но ведь рубль-то на самом деле короче.
   Неизвестно, чем бы закончился столь конструктивный обмен мнениями, если
бы его не прервало появление начальника. Все сразу присмирели, в том числе
и заместитель. В  присутствии  начальника  никто  не  отваживался  шуметь,
пререкаться, а  особенно  -  шутить.  Это  было  тем  более  странно,  что
начальник юмор понимал, ценил, да и сам нередко любил пошутить. Правда, от
шуток этих кое-кого пробирал мороз по коже.
   - Только  что  из  деревни  Котлы  позвонила  заведующая  магазином,  -
будничным тоном сказал  начальник.  -  На  входных  дверях  следы  взлома,
навесной замок отсутствует.  Туда  поедет  начальник  уголовного  розыска,
кто-нибудь из следствия, участковый и... - взгляд его медленно скользил по
лицам присутствующих, - и Кульков. На этом, товарищи,  будем  заканчивать.
Вопросы есть?
   - Есть! - Встал со своего места Дирижабль.  -  Старый  туалет"  значит,
сломали. Говорят, санстанция велела. Ладно, не возражаю. А что вместо него
построили? Скворешник какой-то! Разве нормальный человек в нем поместится?
Требую с этим вопросом разобраться.


   Еще не выехав из города, водитель предупредил пассажиров, что ни первый
класс, ни двадцатилетний опыт работы, ни наличие у автомобиля двух ведущих
осей, не могут превратить человека в бога, а посему доставить их сегодня в
эти самые чертовы Котлы он не обещает. Любой, только что  севший  за  руль
молокосос  знает,  что  дорога  туда  состоит  из  двух  участков,  весьма
различных как по протяженности, так  и  по  степени  проходимости.  Первый
участок - двадцать километров  накатистой,  недавно  проложенной  бетонки,
особых сомнений не вызывает.  Зато  относительно  второго  -  сравнительно
короткого, но совершенно разбитого, утонувшего в болотах проселка, никаких
гарантий существовать не может. В такую погоду его отваживались штурмовать
только хлебовозки да изредка - "скорая помощь", но их у съезда  с  бетонки
обычно  встречает  гусеничный  трактор  с   буксировочным   тросом.   Если
председатель колхоза догадается нам навстречу ЧТЗ  послать,  тогда  другое
дело, тогда прорвемся.
   Однако возле синего эмалевого указателя "д.Котлы  5  км"  их  никто  не
ожидал. Проклиная все на свете,  а  в  особенности  свою  судьбу,  местные
власти и всю их родню по материнской линии вплоть до  прабабушек,  господа
бога,  его  апостолов,  существующий  социальный  строй,  ротозея-сторожа,
дуру-завмага и неизвестных преступников, которых живьем в землю вбить и то
мало, водитель включил ведущий передок и на  первой  передаче  пустился  в
долгое и небезопасное путешествие по зыбкой извилистой  дороге,  все  ямы,
кочки и колеи на которой в данный  момент  были  скрыты  под  полуметровым
слоем густой черной жижи.
   Поскольку в современном литературном языке  (в  отличие  от  народного)
отсутствуют  эпитеты,  достойные  живописать  столь  дерзкое  предприятие,
ограничимся простой констатацией факта - не  прошло  и  часа,  как  газик,
вздымая фонтаны грязи и буксуя через каждые десять метров, достиг  крайних
деревенских домишек. Магазин  -  обычная,  только  обложенная  кирпичом  и
зарешеченная изба - стоял слева от  дороги,  чуть  на  отшибе.  Молчаливая
толпа старух с корзинами, мешками и кошелками  в  руках  окружали  высокое
крыльцо. Приземистая, широкая  спереди  и  сзади  заведующая,  прикрывшись
пестрым зонтиком, втолковывала  что-то  сторожу,  небритому  и  заспанному
инвалиду. Увидев подъезжающую милицейскую автомашину, она сложила зонтик и
заплакала, натужно и некрасиво. Сторож засуетился,  замахал  руками,  стал
орать на толпу:
   - Разойдись! Нечего здесь стоять, тетери глухие! Сказано вам, не  будет
сегодня торговли!
   Старухи послушно отступили на несколько шагов и вновь застыли в прежних
позах - молчаливые и скорбные, привычные к  повиновению,  к  понуканию,  к
терпению.
   - Что же ты, гвардеец, свинью мне такую подложил, да еще  перед  самыми
праздниками?  -  спросил  у  сторожа  участковый  инспектор  Скворчевский,
спросил, впрочем, не особо строго:  краж  на  своем  веку  он  насмотрелся
предостаточно, они были для него  неизбежным  злом,  надоедливой  рутиной,
такой же как соседские свары, семейные скандалы, хищение  кормов,  буйное,
упорное пьянство мужиков и тихое, но не  менее  упорное  пьянство  баб.  -
Признавайся, где был? Дрых, должно быть?
   - Никак нет! - сторож вытянулся по стойке  "смирно".  -  Бдительно  нес
службу!
   - А это что? - участковый указал на распахнутую дверь магазина.
   - Не могу знать!
   - А ну дыхни...
   - Гы-ы-ы...
   - Все ясно. С тобой потом будем говорить.
   Тем  временем  следователь  Олиференко  и  начальник  розыска  Печенкин
решали, что же делать - ждать эксперта из Управления или проводить  осмотр
места происшествия  самостоятельно.  В  конце  концов  доводы  Олиференко,
сводившиеся к тому, что ни один уважающий себя эксперт не попрется в такую
даль и по  таким  дорогам,  чтобы  зафиксировать  кражу  нескольких  пачек
сигарет и пары горстей окаменевшей карамели (как было известно заранее, ни
спиртное,  ни  дефицитные  промтовары  в  эту  торговую  точку  давно   не
завозились)  взяли  верх  и  оперативная  группа  гурьбой  направилась   к
магазину.  На  крыльце  Печенкин   обнаружил   целую   кучу   вещественных
доказательств -  несколько  свежих  щепок,  два  кривых  ржавых  гвоздя  и
открытый замок с глубокими царапинами на дужке. Все это Печенкин  приобщил
к делу, а попросту говоря, спрятал в свой вместительный саквояж. В розыске
он был человек  новый  и  свою  некомпетентность  старался  компенсировать
неуемной энергией и истовым отношением к делу. Раньше Печенкин  подвизался
в Госпожарнадзоре, где показал себя работником исполнительным и  усердным.
Он в срок обследовал  закрепленные  объекты,  ретиво  штрафовал  нерадивых
хозяйственников,   вовремя   приостанавливал   эксплуатацию    неисправных
отопительных приборов, создал фотовыставку "01 информирует" и  организовал
кружок юных пожарников.  Кроме  того,  он  всегда  правильно  выступал  на
собраниях и умел дружить с нужными людьми. Поэтому, когда встал вопрос  об
укреплении уголовного розыска (а люди  там  подобрались  со  странностями,
формы носить не любили, в строевом  отношении  не  дотягивали,  речь  свою
засоряли   блатными   словечками,   вечно    запаздывали    с    принятием
соцобязательств, дрыхли на политзанятиях и вообще много о  себе  понимали)
лучшей кандидатуры, чем Печенкин, не нашлось.
   Любо-дорого было посмотреть со стороны на его бессмысленную, но кипучую
деятельность. С оружием в руках он первым ворвался в магазин и так  быстро
затоптал все  следы,  что  Олиференко  только  крякнул  в  сердцах.  Затем
Печенкин  обшарил  все  углы  и  заглянул  во  все  щели,  словно  надеясь
обнаружить там преступника, а поскольку такового не оказалось, излил  свой
праведный гнев на участковом.
   - Я тебя,  Скворчевский,  предупреждал!  Неоднократно  предупреждал!  И
начальник предупреждал! И заместитель предупреждал! А тебе наши слова, как
с гуся вода! Мохом оброс! Спишь, как сурок, целыми  днями!  Вот  вся  твоя
работа, как на ладони! Где  профилактика?  Где  связь  с  общественностью?
Почему топочного листа возле печки нет? А  вьюшка  какая?  Ты  посмотри  -
разве это вьюшка? Вот как ты народное добро бережешь!
   На это участковый вполне резонно ответил, что если возле печки  прибить
даже двадцать пять топочных листов, а вместо  вьюшки  поставить  дверь  от
сейфа, сие все равно не спасет магазин от кражи. В дымоходе  воров  искать
нечего. И с больной головы валить на здоровую не надо. Если  "глухарь"  за
отделом повиснет, вместе будем отвечать. Так что  особо  не  разоряйся,  а
помогай искать, коли уж приехал.  А  то  сейчас  пешочком  домой  пойдешь.
Сыщик, мать твою!
   Кульков, едва сунувшись в дверь, сразу ретировался обратно  и,  заткнув
ноздри заранее припасенной ватой, остался стоять на крылечке.  В  магазине
витало  плотное,  почти  непроницаемое  для   обоняния   облако   резкого,
удушливого аромата. Источник его  определить  было  нетрудно  -  сразу  за
порогом валялись осколки флакона  из-под  дешевого  цветочного  одеколона.
Таким способом преступники предполагали сбить со следа  служебную  собаку.
Действовали они в общем-то правильно, но не  учли  одного  обстоятельства:
одеколон был отнюдь не французский, а наш отечественный,  сработанный  без
всякой амбры, на одной химии, а посему  -  нестойкий.  Махорка  с  молотым
перцем была бы куда эффективней.
   Кульков вызвал заведующую и попросил, чтобы она настежь открыла  заднюю
дверь. Вскоре сквозняк немного развеял тошнотворное благоухание, и Кульков
стал различать много  других  ароматов,  свойственных  маленьким  сельским
магазинам, где торгуют всем, чем придется,  начиная  от  спичек  и  кончая
хомутами. Запахи кожи, керосина, мышей, резины,  хлеба,  лаврового  листа,
уксуса, табака, мыла и