всякой другой бакалейной мелочи он  сразу  отделил,
как естественный и не имеющий никакого  отношения  к  делу  фон.  Довольно
сильно пахло людьми: молодыми и старыми, мужчинами и женщинами, неряхами и
чистюлями, однако запахи эти так перемешались, что выделить из них  чей-то
индивидуальный образ было совершенно  невозможно.  Присутствовал  также  и
слабый запах кошки, но кошка могла жить  в  складе  или  по  крайней  мере
наведываться туда. Было и еще несколько  несвойственных  магазинам,  но  в
общем-то объяснимых запахов.  Недоумение  вызывал  лишь  едва  различимый,
сладковатый аромат, напоминавший о  больнице  или  аптеке.  "А  может  это
заведующая лекарства принимает?" - подумал Кульков  и  повел  носом  в  ее
сторону. Нет, не то. Пот, пудра, вчерашние духи, жареный лук.
   - Аптечка у вас имеется? - поинтересовался Кульков.
   Смущаясь чего-то, заведующая достала из-под прилавка фанерный ящичек  с
изображением красного креста. Несколько ампул нашатырного спирта и початая
пачка таблеток от кашля составляли все его содержимое. Если аптечка чем-то
и пахла, то только пылью и паутиной.
   Кулькову ничего не оставалось, как занести загадочный  запах  в  разряд
необъяснимых, что впрочем случалось не так уж  и  редко.  Ему  приходилось
бывать в учреждениях, где пахло, как на бойне, и в туалетах,  благоухающих
оранжерейными цветами. Был он знаком уже и с обонятельными галлюцинациями,
штукой весьма неприятной.
   Осмотр места происшествия тем временем  подходил  к  концу.  Олиференко
сделал все  необходимые  замеры,  составил  протокол,  взял  объяснение  у
сторожа, зафиксировал на  клейкой  ленте  несколько  еще  неизвестно  кому
принадлежащих пальцевых  отпечатков  и  пару  раз  щелкнул  фотоаппаратом.
Участковый нашел завалившуюся за мешки с  мукой  граненую  фомку,  которую
никто здесь раньше не видел. Печенкин не нашел ничего и теперь как  коршун
кружил вокруг заведующей, пытаясь выяснить, как же  могло  случиться,  что
преступники не взяли из магазина ничего, за исключением  денег  -  семисот
десяти рублей, всей недельной выручки, хранившейся в брезентовой рукавице,
которая была засунута в валенок, который, в свою очередь,  был  спрятан  в
складе под нижней полкой и вдобавок тщательно замаскирован всякой ветошью.
При этом ни одна консервная банка не была  сдвинута,  ни  одно  корыто  не
перевернуто,  ни  один  ватник  не   сдернут   с   плечиков.   Создавалось
впечатление, что  проникшие  в  магазин  злоумышленники  совершенно  точно
знали, где именно хранятся деньги. Именно это обстоятельство и порождало у
Печенкина вполне определенные подозрения. Он принялся  подробно,  во  всех
деталях расспрашивать и без того расстроенную женщину о событиях минувшего
дня, по ходу беседы запуская хитрые подковырки и многозначительные намеки.
   - Кто мог видеть, куда вы прятали деньги?
   - Никто.
   - А муж?
   - Муж мой до десяти вечера на  машинном  дворе  сшивается,  домой  чуть
живой приходит.
   - А... друг сердечный не мог?
   - Какой друг, что вы такое говорите! Я за работой  и  за  детьми  света
белого не вижу!
   - Ну так может вы потеряли эти деньги?
   - Да как же я их могла потерять? Я ведь их  никуда  не  носила!  Вот  в
кассовой книге все записано! Да я за десять лет  копеечки  не  взяла!  Все
знают! У кого хоть спросите!..
   Кончилось это тем, что заведующая разрыдалась в голос и допрос пришлось
прервать.
   - Ну что, Володя, - сказал участковый, подавая  Кулькову  завернутую  в
полотенце фомку. - Может, попробуешь? На тебя вся надежда.
   Кроме обычных запахов железа, солярки, коррозии,  инструмент  хранил  и
следы  прикосновений  вполне  определенного  человека:  молодого,  но  уже
распившегося  мужчины,  равнодушного  к  своей  внешности  и  одежде,   не
злоупотребляющего личной  гигиеной,  курящего  все,  что  бог  пошлет,  но
главным  образом  сигареты  "Астра",   имеющего   какое-то   отношение   к
автомобилям, кошкам и коровьему дерьму.
   Сопровождаемый  благоговейными  взглядами   старух,   Кульков   покинул
магазин, прошелся туда-сюда  по  улице,  потом,  не  торопясь,  обследовал
соседние огороды и на узенькой, прихотливо вьющейся по задворкам  тропинке
буквально напоролся на искомый запах, уже сильно ослабленный,  полустертый
утренним туманом и свежим ветерком.
   Шагавший вслед за Кульковым участковый сразу все понял и склонился  над
тропинкой, внимательно рассматривая глубоко отпечатавшиеся в  сырой  глине
следы.
   - Один вроде был?
   - Один, - подтвердил Кульков. - Парень еще. Помоложе нас с тобой.  Этой
дорожкой пришел, этой и ушел.
   - Сапоги резиновые. Размер примерно сорок  третий.  Похожий  след  и  в
магазине остался.
   Они долго шли по  голому  грязному  лугу,  еще  с  осени  выеденному  и
вытоптанному колхозной скотиной (здесь им попалась  раздавленная  рубчатой
подошвой подсохшая коровья лепешка, что объясняла  связь  вора  с  крупным
рогатым скотом),  потом  пересекли  широкую  полосу  жнивья,  присыпанного
кое-где перепревшими прядями соломы, и спустились  к  речке,  прямой,  как
стрела и почти заросшей болотными травами.
   - Рудица, - сказал участковый. - Я здесь тонул когда-то. Была речка как
речка, а теперь канава.
   Действительно, речкой здесь и не  пахло.  Пахло  хлоркой,  ржавчиной  и
аммиаком. Тропа взбежала на холм, за  которым  открылись  изумрудные  поля
озимой пшеницы. Время от времени Кульков приседал и  принюхивался,  всякий
раз убеждаясь, что они идут правильно. В воздухе запах уже  исчез  и  лишь
земля хранила его.
   - Куда мы этой тропкой выйдем? - спросил он.
   - На трассу. Тут до нее самый короткий путь.
   - Может кто из местных залез?
   - Да нет. Местные все робкие. Скорее свое отдадут, чем чужое возьмут. А
дорожка эта многим известна. Дачники по  ней  частенько  ходят...  Слушай,
ничего если я закурю?
   - Кури, я против ветра стану.
   Кульков в душе давно  симпатизировал  Скворчевскому.  Был  тот  мужиком
рассудительным,  добродушным   и   по-крестьянски   основательным,   перед
начальством не лебезил, себя в обиду не давал, чтя законы, не забывал и  о
здравом смысле. Конечно, как у всех нормальных людей, были свои  маленькие
слабости и у него. Притчей  во  языцех  стала  его  затасканная,  облезлая
папка. Чем бы Скворчевский ни занимался, тащил ли пьяницу в  вытрезвитель,
объяснял ли свинаркам тонкости уголовного права, ремонтировал ли служебный
мотоцикл или отдыхал с приятелями на речке - он никогда не выпускал ее  из
рук. Даже хлебая в столовой борщ, он всегда плотно прижимал папку локтем к
правому боку. Незаметно засунуть в нее кирпич, полено или  пустую  бутылку
считалось  в  отделе  чуть  ли  не  высшей  доблестью,  и  случалось,  что
Скворчевский по несколько часов кряду таскал с собой  до  полпуда  лишнего
веса.
   - Ну что, тронемся дальше? - сказал он, затоптав каблуком окурок.
   - Тронемся, - согласился Кульков.
   Спустя четверть часа с гребня  очередного  холма  они  увидели  впереди
серую  полоску  дорогой,  по  которой  в  обе  стороны  сновали  крошечные
разноцветные автомобили, казавшиеся отсюда юркими весенними жучками.
   На обочине шоссе, в  нескольких  шагах  от  кромки  бетонного  покрытия
тонюсенькая ниточка  живого  человеческого  запаха  обрывалась,  исчезала,
поглощенная дизельным чадом, развеянная стремительными воздушными вихрями.
   - Здесь его машина ждала, - сказал Кульков.
   - Похоже,  что  так,  -  согласился  участковый.  -  Вот  след  правого
протектора. "Москвич", скорее всего.
   - Было их, значит, двое. Про  первого  я  тебе  все  рассказал.  А  про
второго... - Кульков глубоко втянул в себя воздух, вновь уловив  ничтожную
частичку загадочного мятного запаха - запаха боли, лекарств,  старости.  -
Про второго ничего не скажу.  Вот  только  капли  какие-то  он  принимает.
Скорее всего от сердца. Но точно не знаю...


   Следующей ночью в деревне Каменке, совсем на другом конце  района,  был
обворован небольшой промтоварный магазин. В понедельник  Такая  же  участь
постигла орсовский универмаг на станции Барсуки. Во вторник злодеи сделали
себе выходной, а в среду, четверг и  пятницу  тряхнули  еще  три  магазина
подряд, в том числе один городской, охраняемый ночной милицией.  Прибывший
через пять минут дежурный наряд, не  обнаружил  ничего,  кроме  расколотой
витрины. Преступники, а вместе с ними и полторы тысячи рублей,  спрятанных
под бочкой с атлантической сельдью, бесследно исчезли.
   Вся районная милиция буквально сбилась  с  ног.  Инспектора  уголовного
розыска и участковые все ночи  напролет  мотались  по  проселкам,  а  днем
отсыпались.   На   трассе   были   установлены    дополнительные    посты,
регистрировавшие номера всех транспортных средств, проезжавших мимо  после
полуночи. Из  Управления  "для  оказания  помощи"  прибыла  целая  бригада
майоров, еще более усугубивших  неразбериху  и  сумятицу.  Было  задержано
полтора десятка подозрительных  граждан,  один  из  которых  действительно
сознался в краже велосипеда, совершенного им лет  двадцать  назад,  еще  в
подростковом возрасте. Всем завмагам было дано указание на  ночь  забирать
выручку домой, однако большинство из них  наотрез  отказались  -  дескать,
своя  жизнь  дороже  (к  этому  времени  по  району  уже  разнесся   слух,
значительно преувеличивающий численность и опасность  преступников,  якобы
уже повесившей на громоотводе строптивого сторожа и в  упор  расстрелявшей
из автоматического оружия милицейскую засаду). На  механическом  заводе  в
спешном порядке изготавливались металлические ящики для хранения  денег  -
сейфы давно числились в дефиците  и  о  том,  чтобы  снабдить  ими  каждый
магазин, не могло быть и речи.
   В этой заварухе о Кулькове забыли, тем  более,  что  его  заключение  о
первой краже было вначале  начисто  опровергнуто  Печенкиным,  а  потом  и
высмеяно Дирижаблем. Он исправно приходил  на  службу,  помогал  дежурному
отвечать на телефонные звонки, носил из столовой обед для  административно
арестованных и подсоблял машинистке  Вальке  подшивать  служебные  бумаги.
Свободного времени сейчас было  у  Кулькова  более  чем  достаточно  и  он
посвящал его размышлениям. Мыслить абстрактно он не  любил,  занимали  его
вопросы чисто практические, а в особенности эта треклятая серия краж.
   Надо сказать, что до этого  он  насмотрелся  их  немало.  Кражи  бывали
разные: мелкие и крупные, тщательным образом подготовленные и  совершенные
наобум, кончавшиеся горем и кровью  и  такие,  после  которых  весь  отдел
неделю  покатывался  от  смеха.  Случалось,  что  воры   очищали   магазин
полностью, прихватив даже пожарные багры и огнетушители, а иногда,  выпив,
закусив и справив нужду в ящик с  макаронами,  они  уходили  восвояси,  не
позарившись ни на меха, ни  на  хрусталь,  ни  на  бижутерию.  Как-то  раз
неизвестный преступник, прихватив  дефицитный  египетский  ковер,  оставил
возле кассы полную его стоимость.
   Однако таких случаев, когда воры  брали  одну  только  выручку,  причем
брали так быстро и уверенно, словно сами ее и прятали - Кульков припомнить
не мог. Бесспорно, здесь  существовала  какая-то  тайна.  Столь  дерзко  и
эффективно  мог  действовать  только  человек,  наделенный  необыкновенной
прозорливостью или особым чутьем на деньги -  в  общем,  личность  редкая,
неординарная, оттого опасная вдвойне.


   В субботу вечером, когда Кульков, согрев на газе ведро воды и занавесив
окно, плескался в корыте (ежедневные омовения в последнее время стали  для
него  жизненно  важной  процедурой:  оказавшись  где-нибудь  в   безводной
пустыне, он погиб бы не от жажды, а  от  невозможности  содержать  себя  в
чистоте), в квартиру позвонили и посыльный торопливо крикнул сквозь дверь,
что всему личному составу приказано срочно  собраться  в  отделе  -  форма
одежды повседневная, при себе иметь  фонарик,  кобуру  и  харчей  на  одни
сутки.
   Спустя пять  минут  кое-как  обсушившийся  Кульков,  хлопая  голенищами
чересчур широких сапог, уже бежал по улице. В  этот  смутный  и  тоскливый
послезакатный час, на переломе света и  тьмы,  когда  пивбары  и  водочные
магазины уже закрыты, а на танцплощадку идти еще рановато, город был тих и
пустынен, и только на площади возле милиции гудели  подъезжающие  один  за
другим автомобили. Здесь были и пропахшие силосом колхозные  грузовики,  и
"Волги" местного начальства,  и  малолитражки  частников.  Объединяла  эту
разномастную транспортную орду одна общая деталь - укрепленный  на  каждом
ветровом стекле ярлык "Внештатный сотрудник ГАИ". Водители,  собравшись  в
кучки,  покуривали  и  вполголоса  обсуждали   вероятные   причины   столь
внезапного сбора.
   Дежурка была битком набита милицейским народом. Пахло ружейной смазкой,
щелкали, загоняемые в магазины, патроны.
   - По две обоймы брать, по две! - кричал дежурный. - Не  толпиться!  Кто
получил пистолет, идите в ленкомнату!
   Мало-помалу все, кто только смог, собрались.  Отсутствующих  занесли  в
черный список.  Одним  из  последних,  ковыряя  спичкой  в  зубах,  прибыл
Дирижабль - как всегда в таких случаях он вначале плотно перекусил.
   - Тише, успокоились! - сказал начальник. - Будем начинать... Повод,  по
которому мы вас сегодня собрали, следующий. Как  известно,  на  территории
района гастролирует преступная группа, в течение недели совершившая  шесть
краж. Чаще всего нападению  подвергаются  магазины,  расположенные  вблизи
автомобильных магистралей, из чего можно сделать  вывод,  что  воры  имеют
транспорт. Наша задача - перекрыть этой ночью все торговые  точки  района,
на которые возможны посягательства.  Операция  готовилась  в  тайне,  дабы
исключить  возможность  утечки  информации,  -  начальник   закашлялся   и
потянулся к графину с водой.
   Этим обстоятельством  не  преминул  воспользоваться  заместитель.  Весь
перетянутый  портупеями,  в  высоких,  до   блеска   начищенных   сапогах,
прилизанный и надушенный, он походил на опереточного белогвардейца.
   - Не следует думать, что  мы  не  доверяем  коллективу,  -  заявил  он,
сверкая очами. - Наоборот. В целом коллектив у нас здоровый. Но  есть  еще
отдельные сотрудники, не умеющие держать язык за зубами.  Не  успеешь  еще
что-то сказать в кабинете, а уже весь базар знает.
   Кое-кто из присутствующих после этих слов иронически улыбнулся. Ни  для
кого не было загадкой,  каким  образом  почти  все  случившееся  в  отделе
становилось темой для обсуждения в женском коллективе макаронной  фабрики,
где работали супруга и теща заместителя.
   - Сейчас группами по два человека вы разъедетесь по району, - продолжал
начальник, напившись воды. -  За  каждой  группой  до  самого  утра  будет
закреплен транспорт. Постарайтесь никого, кроме завмага,  в  это  дело  не
посвящать. Прячьтесь или в магазине, или рядом, дело ваше. Если не сумеете
задержать преступников сами, вызывайте помощь. Оружие применять  только  в
крайнем случае. Соблюдать осторожность, преступники могут быть  вооружены.
Если вопросов нет, приступим к расстановке сил.  Те,  чьи  фамилии  сейчас
назовут, могут сразу отправляться. Пожалуйста, - он кивнул заместителю.
   Тот встал и начал объявлять по списку.
   - Лапцевич и Плохих - магазин номер восемнадцать, деревня Новоселки!
   - У меня пистолета нет, - сказал инспектор пожнадзора Плохих. -  Что  я
там без пистолета делать буду?
   - У соседа двухстволку одолжи. Все, не отвлекай! Сазончик  и  Мышкин  -
магазин номер двадцать, деревня Саковка.
   Дирижаблю достался большой универмаг в рабочем поселке  торфозавода  на
пересечении двух оживленных магистралей. "Этому объекту особое  внимание!"
- напомнил начальник.
   -  Мне  бы  что  попроще,  -  слабым,  полным  муки  голосом,  попросил
Дирижабль. - Не справлюсь я там.
   - А в чем дело? - поинтересовался заместитель.
   - Болен я, товарищ майор. Сердечную  грыжу  врачи  определили.  Вот-вот
операцию жду. Профессор из Москвы специально приезжает. Второй  случай  за
всю историю медицины.
   - Ну если так, мы тебе другие место предоставим. Заместитель заглянул в
самый  конец  списка.  -  Магазин  номер   восемьдесят   девять,   деревня
Глуховщина. Уж туда-то ни один вор не доберется... Так, а кого же это тебе
в напарники дать... - по  интонации,  с  которой  были  сказаны  последние
слова, сразу становилось ясно, что  здесь  нужен  самый  никчемный,  самый
бесполезный человечишко. - Ну, скорее всего, Кулькова. Как раз  парочка  -
баран да ярочка.
   Дирижабль моментально завладел самым комфортабельным из  автомобилей  -
черной   "Волгой"   председателя   райпотребсоюза,   приволок    откуда-то
портативный телевизор  на  батарейках  и  два  свертка  (от  одного  пахло
копченым свиным окороком, в другом что-то булькало), и только после  этого
дал команду трогаться.
   - Со мной, Кулек, не пропадешь, - сказал он  добродушно.  -  Сейчас  на
один хутор заскочим, меда сотового прихватим.
   - Если начальник разрешит, я не возражаю, - холодно ответил Кульков.
   Дирижабль  раскрыл  рот,  чтобы  сказать  что-то  уничтожающее,  однако
передумал и только с ожесточением махнул рукой. После этого он  переключил
свое внимание на водителя, молодого, только что отслужившего армию, парня.
Выяснив, что тот увлекается охотой, Дирижабль стал с самым серьезным видом
расписывать достоинства своей гончей суки по кличке Пьявка.
   - Мне ее один бывший министр подарил. Бери, говорит, задаром, иначе  ее
урки все равно украдут. Такой собаке за границей цена пять тысяч  золотом.
По любому зверю может работать, хоть по утке, хоть по тигру. Не  поверишь,
на кабана одна ходит! Догонит с левой стороны и хвать зубами за бок. Кишки
из кабана сразу наружу, он ими об пень обмотается и стоит, как  миленький.
Я спокойненько подхожу, трах дуплетом в ухо и готово! Ей за это,  конечно,
требуха всякая достается, хвост, копыта. А раз я ее в лесу потерял. Зимой.
Она зайца погнала и как сгинула. Час жду, другой, третий.  Темнеть  стало.
Завтра понедельник, на работу с утра. Делать нечего,  уехал.  А  там  дела
всякие посыпались, как из дырявого мешка. В общем, вернулся я  в  тот  лес
только через неделю. Уж и не надеялся, что живой найду. Ан  нет,  слышу  -
лает! Ближе подхожу. Гоняет она того самого зайца по кругу -  снег  аж  до
земли вытоптан! А у самой только нос виден, вся  льдом  покрылась.  Я  лед
монтировкой отбил, она меня лизнула и дальше пошла. И к утру  загнала-таки
зайца. Только есть его мы не стали -  от  косого  только  кости  да  шкура
остались.
   Кулькову неоднократно приходилось видеть эту собаку, жирную  и  ленивую
таксу, непригодную даже для охоты на мышей. Весь этот разговор был  затеян
Дирижаблем с единственной целью вызвать ершистого напарника  на  словесный
поединок. Однако, Кульков, наученный горьким опытом, помалкивал.
   Машина уже давно шла узкой,  малоезженной  лесной  дорогой,  -  деревня
Глуховщина  располагалась  в  самом  центре  Козырянской  пущи,  в  местах
необжитых и дремучих, где одно человеческое жилье отстояло от  другого  на
десятки километров, а народ еще  чтил  древние  неписаные  законы,  весьма
отличные от законов большого мира. Ни барщина,  ни  колхозы,  ни  немецкая
оккупация не коснулись всерьез этого скудного, болотистого края.


   Деревня состояла из восьми хат, в девятой, разделенной пополам  дощатой
перегородкой, располагался магазин и давно закрытый по причине  отсутствия
персонала фельдшерско-акушерский пункт. Дирижабль отправился искать место,
где можно было бы спрятать машину, а Кульков вошел  в  магазин.  В  данный
момент здесь находились всего два человека:  продавщица  (она  же  завмаг,
грузчик, истопник  и  уборщица),  нетерпеливо  вертевшая  в  руках  связку
ключей, и тщедушный дедок в галошах на босу ногу, копавшийся  в  ящике  со
скобяным товаром. Деду  нужен  был  гвоздь,  причем  один-единственный,  а
поскольку он стоил значительно меньше одной копейки, сделка  купли-продажи
состояться не могла: в