французского  строгого
классицизма, характерного для правительственных учреждений 50-х годов  этого
столетия.  Конические  вечнозеленые  деревья  стояли  по  периметру,   четко
очерчивая границы и углы  двора.  По-военному  педантично  посаженные  кусты
невольно заставляли вглядываться в строгую перспективу ансамбля зданий.
   "Ну, -  подумал  он,  -  может  быть,  здания  и  выглядят  массивными  и
внушительными,  но  они  такие".  Гордон  немного  отклонился  назад,  чтобы
полностью разглядеть здание, гранитный фасад которого устремлялся в небо. Он
вынул руки из карманов и убрал со лба волосы, где уже появились  залысины  -
верный признак того, что он, как и его отец, к сорока годам начнет лысеть.
   Гордону пришлось толкнуть три стеклянные двери подряд.  Промежутки  между
ними, казалось, служили воздушными шлюзами,  в  которых  сохранялось  тепло.
Внутри он увидел столы, покрытые дорогими скатертями. В центре  фойе  стояли
группки людей в строгих костюмах. Гордон преодолел последний воздушный  шлюз
и вошел в  помещение,  гудящее  от  разговоров.  Толстые  ковры  под  ногами
приглушали  звуки,  придавая  всему   торжественность   покойницкой.   Слева
расположилась стойка регистрации. Одна из девушек в чем-то длинном кремового
цвета подошла к нему. Гордон принял бы ее одежду за вечернее платье, если бы
не полдень. Она спросила фамилию и, когда он медленно и четко  произнес  ее,
удивленно воскликнула, округлив глаза, и поспешила к задрапированным столам.
Вскоре она вернулась, неся не обычную карточку из пластмассы,  а  деревянную
рамочку, внутри которой на белом фоне написанная  каллиграфическими  буквами
красовалась его фамилия. Этот художественно  выполненный  ярлычок  она  сама
прикрепила к его костюму.
   - Мы очень хотим, чтобы наши гости сегодня выглядели наилучшим образом, -
сказала она серьезно и смахнула невидимую пылинку с рукава его пиджака.
   У Гордона потеплело на душе от такого приема, и он простил ей ее  деловой
лоск. Мужчины в черных костюмах заполняли фойе. Регистраторши встречали их и
прикрепляли к пиджакам именные  карточки.  Женщина,  которая  выглядела  как
секретарь руководителя, помогала снять тяжелое пальто  хрупкому  седовласому
человеку. Он двигался осторожными нетвердыми шагами. Гордон  узнал  Джулиуса
Чардамена, физика-ядерщика, открывшего какие-то  частицы  и  получившего  за
свои хлопоты Нобелевскую премию.
   "А я-то думал, что он уже умер", - удивился про себя Гордон.
   - Гордон, я пытался вчера до вас дозвониться, - раздался отрывистый голос
у него за спиной.
   Он повернулся и, на мгновение замешкавшись, пожал  протянутую  руку  Сола
Шриффера.
   - Я поздно приехал и вышел прогуляться.
   - В этом-то городе?
   - Мне показалось, что здесь безопасно.
   - Может быть, они не стараются оглоушить мечтателей.
   - Наверное, я не выгляжу очень процветающим, с их точки зрения.
   Сол сверкнул своей известной всей стране  улыбкой.  ;  -  Ну,  сейчас  вы
выглядите просто великолепно. Как ваша жена? Она с вами?
   - С ней все в порядке. Она поехала к своим родителям показать наших детей
и должна прилететь сегодня утром. - Гордон посмотрел на часы. - Скоро придет
сюда.
   - О, прекрасно. Мне очень бы хотелось снова  встретиться  с  ней.  Может,
пообедаем вместе сегодня?
   - Сожалею, но сегодня у нас все  занято.  -  Гордон  понял,  что  ответил
слишком быстро, и добавил:
   - Может, завтра?
   - Мне нужно к полудню быть в Нью-Йорке. Постараюсь  встретиться  с  вами,
когда окажусь на вашем берегу. , - Прекрасно.
   Сол бессознательно поджал губы, обдумывая, как подать следующую фразу:
   - Знаете, те части старых посланий, которые вы оставили у себя...
   Лицо Гордона окаменело.
   - Это фамилии, и только. В публичном заявлении я сказал, что  потерял  их
из-за шумов.
   - Да-а. - Сол внимательно изучал выражение лица 1 Гордона. - Мне кажется,
прошло так много времени... А ведь это осветило бы все с другой стороны.
   - Не нужно, Сол. Мы это уже обсуждали с вами раньше.
   - Но прошло столько лет. Я не понимаю...
   - Я не уверен, что правильно  воспроизвел  имена.  Знаете,  буква  здесь,
буква там, а в результате - неправильно  названная  фамилия,  и  уже  другие
люди.
   - Но послушайте...
   - Забудьте об этом. Я не намерен публиковать  то,  в  чем  не  уверен.  -
Гордон улыбнулся, стараясь смягчить свои слова. Были  и  другие  причины,  о
которых он не хотел упоминать.
   Сол добродушно пожал плечами и потрогал свои недавно отращенные усики.
   - Хорошо, хорошо. Я просто решил попытать счастья, надеялся поймать вас в
размягченном состоянии. Как идут эксперименты?
   - Все еще боремся с шумами,  добиваемся  повышения  чувствительности.  Вы
ведь знаете, как это бывает.
   - Какие-нибудь сигналы поступают?
   - Трудно сказать. Помехи невероятные.
   - Там что-то должно быть, - нахмурился Сол.
   - Да.
   - Нет, я имею в виду не то, что вы получили тогда, в  1967-м.  Я  уверен,
это было четкое послание, только не в том коде и не на тех  языках,  которые
мы знаем.
   - Вселенная обширна.
   - Вы полагаете, оно издалека?
   - Это только мои догадки, но сигнал поступил четко  сформулированный.  Мы
смогли показать, что его передавали три дня подряд, а затем отключили  из-за
того, что Земля проходила по траектории тахионного луча. Я думаю, мы  попали
в чью-то коммуникационную сеть.
   - М-да, - задумался Сол. - Если бы мы  только  могли  доказать,  что  эти
нерасшифрованные послания передавались не людьми из далекого будущего...
   Гордон улыбнулся. Сол считался теперь большим ученым, по крайней  мере  в
глазах общественности. Его популяризаторские лекции стали  бестселлерами,  а
телевизионные выступления транслировались в самое коммерческое время. Гордон
закончил за него фразу:
   -  Вы  хотите  сказать,  что  у  нас  на  руках  доказательство   наличия
негуманоидной технологии?
   - Конечно. Это стоит попытки, а?
   - Может быть, и так.
   Большие  бронзовые  двери  в  дальнем  конце  фойе  открылись,  и   толпа
направилась в зал. Гордону показалось, что группки людей  движутся  будто  в
медленном диффузионном процессе. Многих из них он знал.  Вот  Чет  Мэннехен,
педантичный физик, специалист  по  полупроводниковым  структурам,  всегда  в
костюме-тройке с галстуком, знает пять языков и сообщает об этом через  пять
минут после знакомства Сидней Роман, смуглый, худощавый,  очень  деликатный,
его точнейшие уравнения  приводили  к  невероятным  выводам,  часть  которых
подтвердилась; Луиза Шварц, с очень светлой кожей и памятью, вопреки фамилии
хранившей, как каталог,  все,  что  касается  астрофизики,  в  том  числе  и
большинство   непроверенных   слухов;   Джордж   Маклин,    краснолицый    и
громкоголосый, с  мускулистыми  плечами,  который  проводит  эксперименты  с
нитевидными, кристаллами,  погруженными  в  жидкий  гелий,  измеряя  моменты
энергии; Дуглас Карп - король аспирантов, которые публиковали по две  статьи
в месяц по  вопросам  полосопропускающих  структур  различных  твердотельных
материалов, благодаря чему он  преподает  солнечным  летом  в  лекториях  на
берегу Средиземного моря; Брайан Нантес, человек огромной  энергии,  который
своими  статьями,  умело  сжатыми  до   лаконичных   уравнений,   не   давал
современникам повода для споров и комментариев,  сопровождая  эти  уравнения
текстом, являвшимся воистину метанием бисера. Были здесь и многие другие,  с
кем Гордон иногда встречался на конференциях, спорил на  сессиях  в  научных
советах; некоторые оставались  для  него  лишь  инициалами  под  интересными
статьями, кое-кого он встречал на факультетских ленчах с сэндвичами и  пивом
или видел их выступления, сопровождаемые вежливыми аплодисментами.
   Сол уплыл куда-то в толпу, так и  не  договорив  о  своем  плане  выявить
внеземные цивилизации из всплесков и провалов  тахионного  спектра.  По  его
мнению, Гордон  мог  бы  проводить  наблюдения,  а  он,  Сол,  на  основании
полученных данных делал бы выводы.
   Гордон стал пробираться в зал с таким расчетом, чтобы между ним  и  Солом
образовался заслон из группы оживленно беседующих физиков,  специалистов  по
частицам.  Прямо  перед  ним  оказались  накрытые  для   ленча   столы.   По
обыкновению, никто из ученых не блистал хорошими манерами и  умеренностью  у
"шведских столов". Гордон наложил порядочный слой ветчины на хлеб и  ушел  с
огромным сэндвичем. Щедрой рукой намазанный хрен вышиб слезы сразу  же,  как
только он откусил кусок. Пунш оказался  великолепной  смесью  высокосортного
шампанского и острого апельсинового сока.
   Вокруг Шриффера столпились почитатели. Даже удивительно, с каким  напором
теперь вторгаются в науку всякие знаменитости. Шоу Джонни Карсона производит
в ННФ большее впечатление, чем публикация целой  серии  блестящих  статей  в
"Физикал ревью".
   "Да, в конечном счете популярным  становится  то,  о  чем  много  говорят
средства массовой информации", - подумал Гордон. В  конце  пресс-конференции
Рамсея и Хассингера Гордон почувствовал, что его душит поток тепла, который,
казалось, просто вытеснял воздух из помещения. Когда  он  мрачно  следил  за
выступлением Кронкайта 22 ноября, у него возникали  те  же  самые  ощущения.
Являлось ли это признаком истинного парадокса? Может быть,  именно  в  такие
моменты радикально менялось будущее? На этот вопрос нет ответа,  по  крайней
мере  сейчас.  Он  пересмотрел  все  сообщения  об   атмосферных   явлениях,
результатах измерений космического излучения и  радиошумов  -  и  ничего  не
нашел. Пока не существовало приборов, которые могли бы измерить этот эффект.
Тем не менее Гордон  субъективно  чувствовал,  когда  происходили  перемены.
Может  быть,  из-за  того,  что  он  находился  там,   где   непосредственно
наблюдались парадоксы? А может, потому,  что  он  все  время  напряжен,  как
говорила Пенни, то есть тонко  настроен.  Этого  он,  наверное,  никогда  не
узнает.
   Кто-то кивнул ему. "Вот это день", - двусмысленно обронил Исаак  Лакин  и
пошел дальше. Лакин стал директором департамента ННФ,  возглавлявшим  работы
по  ядерному  резонансу.  Неопределенная  зона  исследований,  связанная   с
детектированием тахионов, которой занимался  Гордон,  находилась  в  ведении
другого человека. Лакин теперь был  известен  главным  образом  как  соавтор
статьи о спонтанном резонансе в "Физикал ревью леттерс". Эхо  славы  подняло
его до того положения, которое он теперь занимал.
   У другого соавтора,  Купера,  дела  также  шли  неплохо.  ;  Его  тезисы,
освобожденные от упоминания эффектов  спонтанного  резонанса,  очень  быстро
прошли через комиссию.
   Он вздохнул с облегчением и отправился в Пенсильванию. ; Там, занимаясь в
постдокторантуре  фундаментальным  исследованием  электронных   спинов,   он
получил место на факультете и теперь спокойно  изучал  компаунды  III  и  IV
типов, определяя коэффициенты их переноса. Гордон  встречал  его  на  ученых
сборищах, они выпивали и осторожно беседовали, стараясь обходить  щекотливые
темы.
   Он случайно услышал о возобновлении работ по проекту "Орион", касавшемуся
запуска космических кораблей, и о новой работе Дисона. Потом,  когда  Гордон
раздобыл  другой  сэндвич  и  беседовал  с  репортером,  подошел  еще   один
специалист по частицам. Он хотел обсудить план создания нового ускорителя, с
помощью которого можно было бы попытаться получить тахионный каскад.  Гордон
слушал его с вежливым вниманием, но затем поймал себя на  том,  что  по  его
лицу невольно расплывается скептическая улыбка. Он сразу же  поджал  губы  и
изобразил профессиональный интерес. Физики в области высоких энергий  теперь
старались генерировать  тахионы,  но  большинство  наблюдателей  считало  их
усилия  преждевременными,   так   как   для   этого   не   разработали   еще
соответствующей теории. Гордон председательствовал в нескольких комиссиях по
этому вопросу  и  спокойно  реагировал  на  новые  предложения,  требовавшие
огромных средств.  Физики,  занимавшиеся  частицами,  просто  помешались  на
громадных ускорителях.
   Человек, единственным  инструментом  которого  является  молоток,  всегда
считает, что каждую новую проблему нужно решать, забивая гвозди.
   Гордон, задумчиво кивая, попивал шампанское.  Хотя  свидетельств  наличия
тахионов теперь более чем достаточно, они не входили в стандартные программы
по физике, представляя собой нечто большее, чем просто новые виды частиц. Их
нельзя поставить в один ряд вместе с I-мезонами, гиперонами  и  каонами.  До
открытия тахионов  физики  с  привычками  бухгалтеров  раскладывали  мир  на
отдельные компоненты, создавая очень удобную картину. Другие  более  простые
частицы давали лишь незначительные изменения этой картины. Все они входили в
состав Вселенной, как мраморные шарики в мешок, наполняя его, но не  изменяя
сути. С тахионами все оказалось иначе.  Они  давали  начало  новым  теориям,
сбивая  пыль  с  залежавшихся  космологических  проблем  уже   одним   своим
существованием. Стали возникать новые гипотезы осмысления Вселенной.
   Помимо этого, имелись сами послания. Они перестали приходить в 1963 году,
раньше, чем Зиннес смогла получить достаточно материалов, подтверждающих  их
существование. Однако некоторые физики считали, что они действительно  были.
Другие же,  настороженно  относившиеся  ко  всяким  спорадическим  явлениям,
полагали, что сюда вкралась какая-то случайная ошибка.  Эта  ситуация  очень
смахивала на ту, с которой столкнулся в  1969  году  Джой  Вебер,  обнаружив
волны гравитации. Остальными учеными, проводившими аналогичные эксперименты,
эти волны не фиксировались. Значило ли  это,  что  Вебер  ошибался,  или  же
всплески гравитационных волн происходили апериодически? Может быть,  пройдут
десятки лет, прежде чем очередная вспышка этих волн позволит  решить  данный
вопрос. Гордон разговаривал с Вебером, и жилистый экспериментатор  с  пышной
седой гривой, казалось, относился к этому, как к комичной  неизбежности.  "В
науке вы, как правило, не можете обратить в свою веру оппонентов, -  говорил
он. - Вам нужно их пережить". Для Вебера оставалась какая-то надежда. Гордон
чувствовал, что для его случая этот рецепт не подходит.
   Однако Таннингер предложил новое решение  проблемы.  Он  ввел  тахионы  в
теорию относительности весьма  оригинальным  способом.  Классический  вопрос
квантовой механики о том, кого считать наблюдателем, наконец решен.  Тахионы
представляют собой новый вид волновых явлений,  так  сказать,  случайностные
волны, проходящие между прошлым  и  будущим,  и  создаваемые  ими  парадоксы
образуют  новый  вид  физики.  Суть  парадокса  состоит  в  том,  что  могут
возникнуть взаимно  противоречивые  результаты,  и  таннингеровская  картина
случайного замкнутого контура оказалась подобной волнам квантовой  механики.
Разница состояла  в  интерпретации  результатов  эксперимента.  В  созданной
Таннингером теории определенный вид волновой  функции,  напоминающей  старую
квантовую функцию, давал различные результаты замкнутого контура парадоксов.
Однако новая волновая функция не описывала  вероятности  -  она  говорила  о
различных вселенных. Если устанавливался контур, то вселенная  раскалывалась
на две новые. Если контур был простым, типа убийства  собственного  дедушки,
тогда оставалась одна вселенная, в которой дедушка  оставался  жив,  а  внук
исчезал и появлялся в другой вселенной, пропутешествовав по времени  к  тому
моменту, когда он убивает дедушку, а далее он продолжает жить в той, второй,
вселенной, которая навсегда изменилась благодаря его действиям. Никто  ни  в
первой, ни во второй вселенной не  думает  о  том,  что  в  мире  существуют
парадоксы.
   Все это выяснилось в процессе создания стоячей волны временного  контура.
Без участия тахионов не происходило никакого разделения на разные вселенные.
Таким образом, мир будущего, который направлял послания Гордону, исчез, стал
недосягаемым. Они разделились осенью 1963 года - Гордон был в  этом  уверен.
Какое-то  событие  -  пресс-конференция  Рамсея  -  Хассингера,  послание  в
абонентском ящике  или  же  гибель  Кеннеди  -  сделало  эксперимент  Ренфрю
невозможным или ненужным. Одно из них, конечно, но какое именно?
   Гордон двигался сквозь толпу, раскланиваясь со знакомыми,  но  мысли  его
витали где-то далеко. Он припомнил, что человеческое существо, когда  ест  и
двигается, выделяет до 200 ватт  тепла.  В  этом  помещении  все  это  тепло
задерживалось, и он почувствовал едкие капли пота  на  лбу.  Адамово  яблоко
упиралось в тугой узел галстука.
   - Гордон! - пронесся  над  толпой  звонкий  голосок,  отчетливо  слышный,
несмотря на шум.
   К  нему  проталкивалась  Марша.  Она  несла  дорожную  сумку,   рассеянно
размахивая ею, когда оборачивалась, чтобы  поздороваться  со  знакомыми.  Он
наклонился и поцеловал ее. Возбужденно жестикулируя, подчеркивая слова,  она
рассказала Гордону о сумасшедшем движении на улицах  города,  с  которым  ей
пришлось столкнуться по дороге из аэропорта. Перспектива провести  несколько
дней с мужем без детей значительно подняла ее настроение, и  оно  передалось
Гордону. Он вдруг ощутил, что его мрачное состояние в перегретом  и  залитом
светом помещении улетучилось после появления Марши. Именно это ее качество -
бурлящая жизнерадостность - всегда вспоминалось  ему,  когда  он  оказывался
вдали от дома.
   - О Господи, здесь Лакин. - Она театрально закатила глаза. - Давай пойдем
в другое место. Я не хочу с ним цапаться.
   Лояльность настоящей жены. Она потянула Гордона  к  салату  из  креветок,
подхватив по дороге нескольких своих друзей, - чтобы образовать барьер между
собой  и  Лакином,  как  она  объяснила.  И  все  это  с   такой   комически
преувеличенной деловитостью, что вызвало  улыбки  даже  на  очень  серьезных
лицах. Их нашел официант и предложил шампанское.
   - Ум-м-м. Спорим, это совсем не то шампанское, что в пузыре на  столе?  -
засмеялась Марша.
   Официант замешкался, а потом признался, что председательствующий приказал
ему  принести  шампанское  из  запасников.  После  этого  официант  поспешно
удалился, боясь, что и так наговорил лишнего.  Казалось,  присутствие  Марши
раскололо окружающих на два лагеря.  Вокруг  них  как  бы  образовался  свой
кружок, отовсюду к Марше стекались  друзья.  Появился,  пожимая  всем  руки,
Кэрроуэй. Гордон просто купался  в  лучах  неиссякаемой  энергии  жены.  Ему
никогда не удавалось расслабиться так в обществе Пенни, и,  может  быть,  об
этом стоило задуматься раньше. В 1968 году, когда они снова  увлеклись  друг
другом - как выяснилось, в последний раз, -  он  и  Пенни  зимой  поехали  в
Вашингтон. Город окутывала  дымка  тумана,  поднимавшегося  от  беспокойного
течения Потомака. Он припомнил, что в тот приезд старался избегать вечеров в
компании физиков из-за Пенни, потому что ей они казались скучными,  а  кроме
того, он не мог предугадать, когда она ввяжется в какой-нибудь  политический
спор или, того хуже, замкнется в мрачном молчании. Имелись  и  такие  сферы,
которых они с Пенни по молчаливому  уговору  старались  не  касаться,  и  со
временем их становилось все больше. Им было из-за  чего  ломать  копья.  "Ты
копишь обиды", - обвинила его однажды Пенни. Но, как ни странно, когда после
черной полосы наступала белая, оба они буквально светились. Его  взгляды  на
протяжении  67-го  и  68-го  годов  постоянно  менялись.  Он   не   принимал
фрейдистских рецептов, которые предлагала Пенни,  но  не  находил  и  других
альтернатив. "А не слишком ли явно ты пренебрегаешь анализом?" -  спрашивала
Пенни, и он понимал,  что  она  права.  Ему  казалось,  что  в  четкости  ее
формулировок спрятана какая-то ловушка. Психология развивалась по  образу  и
подобию точных наук, имея перед глазами яркий пример физики.  Но  и  они  за
образец для себя взяли старый  часовой  механизм  Ньютона.  Для  современной
физики не существует живущего по законам м