изнать, что у этой  волны  нет  конца  и  образующаяся
система  стоячих  волн  подобна  зыби  вокруг  мола  в  океанских   защитных
сооружениях, когда смещаются пики и провалы, но все возвращается обратно, не
меняет поверхности моря. Единственный способ разрешения парадокса состоит  в
том, чтобы вступить в него, разорвать устоявшуюся систему, подобно тому  как
корабль бросается в волны, оставляя за собой бурлящее море.  Корабль  служил
примером классического наблюдателя. Но теперь Маркхем  добавил  в  уравнения
дополнительные члены, разработанные Уикхем,  в  результате  чего  они  стали
симметричными при обмене тахионами. Он покопался в  кейсе  и  достал  работу
Готта "Космология симметричных во времени тахионов материи  и  антиматерии",
которую передала ему Кэти. Как раз такой кусочек территории,  который  можно
отхватить. Однако здесь были выкладки Готта, силы Вилера-Фейнмана, с помощью
которых давались решения  относительно  опережающих  и  отстающих  тахионов,
вместе с неевклидовыми суммами. Маркхем заморгал. В  искусственно  созданной
тишине  он  сидел  совершенно  неподвижно,  и  только  глаза   блестели,   а
воображение мчалось вперед, чтобы увидеть, где уравнения будут  смыкаться  и
разделяться, образуя новые явления.
   Волны стояли неподвижно и безгласно, в общем хаосе. Но здесь  не  нашлось
места для  корабля  -  классического  наблюдателя.  Старая  идея  в  обычной
квантовой механике состояла в том,  чтобы  дать  остальной  части  Вселенной
стать наблюдателем, позволить ей заставить волны распасться. Однако  в  этих
новых  тензорных  членах  уравнений  не  было  места  возврату   назад,   не
существовало способов дать Вселенной возможность в  целом  стать  стабильной
точкой, относительно которой все может быть измерено. Нет, Вселенная  жестко
связана. Поле тахионов соединило все кусочки материи друг с  другом.  Захват
дополнительных частиц в эту  сеть  мог  только  осложнить  ситуацию.  Старые
квантовые  теоретики  от  Гейзенберга  и  Бора  в  этой  точке  прибегали  к
метафизике. Волновая функция разрывалась,  и  значение  этого  факта  нельзя
преуменьшать. Вероятность получения конкретного решения была пропорциональна
амплитуде этого решения в пределах всей волны,  а  потому  в  результате  вы
получаете  только  статистическую  оценку  того,  что  может  произойти  при
эксперименте. Но при введении тахионов этот кусок  метафизики  должен  уйти.
Члены уравнений Кэти Уикхем...
   Вдруг он заметил впереди какое-то  движение.  Пассажир  в  соседнем  ряду
хватался за стюардессу, его глаза остекленели. Раскрытый рот, бледные  губы,
коричневые зубы, щеки покрылись розовыми пятнами. Маркхем вынул заглушки  из
ушей и вздрогнул от пронзительного  крика.  Стюардесса  уложила  человека  в
проходе, прижав к полу его отчаянно сгибающиеся руки. "Я не могу.., не  могу
дышать!"  Стюардесса  бормотала  что-то  успокаивающее.  Человек  трясся   в
приступе.  Когда  его  пронесли  мимо  Маркхема,  он  уловил  кислый  запах,
исходивший от больного, и сморщил нос, поправляя очки.  В  рассеянном  свете
салона было видно, как тяжело дышал человек. Маркхем снова вставил беруши.
   И опять он  погрузился  в  глубокую  тишину,  ощущая  только  монотонный,
успокаивающий гул моторов. Без звука мир  казался  губчатым  и  мягким,  как
будто максвелловский  классический  эфир  стал  реальностью,  которую  можно
ощупывать кончиками пальцев. Маркхем на минуту расслабился, подумав, как  он
любит такое состояние. Углубление в сложные проблемы уносило его  далеко  от
реальной  жизни.  Есть  много  вещей,  которые  можно  увидеть   только   на
расстоянии.  С  детства  он  искал  это  состояние  свободного   скольжения,
стремился уйти от компромиссов бурного мира. Он использовал  свои  несколько
мрачный юмор, чтобы держать людей на достаточном расстоянии от своей  жизни.
Это иногда распространялось и на Джейн. Ученый должен  выработать  для  себя
четкий язык общения с  миром,  чтобы  преодолевать  неприятности  житейского
опыта  и  заменять  грубость  и  сухость  повседневной  жизни  -   нет,   не
определенностью, но неведением, с которым можно  жить.  Именно  эти  пределы
являются критическими. Галилеевы блоки, скользящие  по  мрамору  итальянских
фойе; их скользкие боковые поверхности повинуются твердой руке инерции - они
действительно служили отображением мира. Аристотель в глубине души  понимал,
что трение правит миром и все вещи молят об остановке. Это был мир человека.
Детская игра в бесконечные плоскости и гладкие поверхности,  реальность  без
морщин - все это  сплеталось  в  паутину  управляемого  порядка  бесконечных
траекторий, гармоничной жизни. Из  этого  нарисованного  мира  всегда  нужно
возвращаться назад, укрывая  волнующие  полеты  респектабельным  дедуктивным
стилем. Но, когда появлялись труды  с  их  замаскированными  абстракциями  и
немецким маньеризмом, это вовсе не  означало,  что  ты  не  побывал  в  том,
другом, месте, о котором редко говорили.
   Его мысль на мгновение запнулась в тишине, а затем пошла дальше.
   Он отстранение думал, оказалась ли правильной его первая догадка  о  том,
что уравнения Уикхем не дают выхода из парадокса,  поскольку  в  эксперимент
вовлечена вся Вселенная. Последствия образования стоячей  волны  состояли  в
том, что при этом тахионы посылались назад и вперед во  времени,  но,  кроме
того, они распылялись со сверхсветовой скоростью по всей Вселенной.  В  одно
мгновение каждая частица материи во Вселенной "узнавала"  о  парадоксе.  Вся
структура пространства-времени сливалась в один сгусток столь же быстро. Это
был новый элемент в теории тахионов. До их появления  физики  полагали,  что
возмущения во Вселенной распространяются со скоростью света.
   Маркхем улыбнулся, ощутив спокойствие и усталость. Проблемы  подхватывают
и уносят тебя так, что ты не замечаешь движения времени. И все-таки есть  ли
какой-то способ преодолеть парадокс? Он интуитивно чувствовал,  что  в  этом
заключается сердцевина физики, возможность  показать,  можно  ли  достигнуть
прошлого точным способом. Лаконичная записка Петерсона  в  банковском  сейфе
кое-что доказала, но что именно? Маркхем поерзал в узком  и  тесном  кресле.
Путешествие по воздуху снова становилось преимуществом богатых людей, но без
прежних удобств. Он оторвался от реалий постоянно напоминающего о себе  мира
и вновь вернулся к теории. Проблема все еще не  решена,  а  времени  для  ее
обдумывания пока хватало.
   "Но есть ли вообще выход из парадокса?" - подумал он. Немецкий  математик
Гедель показал, что даже простые арифметические системы  содержат  элементы,
которые верны, но  недоказуемы.  Гедель  попробовал  описать  арифметику  ее
собственным языком. Он, если  можно  так  выразиться,  засунул  ее  в  ящик,
отсекая возможности доказательства ее положений с помощью  методов,  лежащих
вне ее. Многие положения арифметики в этих условиях оказались недоказуемыми.
Но это была  всего  лишь  арифметика,  простейшая  из  известных  логических
систем. А что уж тут  говорить  о  целой  Вселенной  с  несущимися  во  всех
направлениях тахионами, пронизывающими ее насквозь? Как могут все эти хитрые
обозначения на желтых листочках всего мира загнать эту обширнейшую  ткань  в
старомодные   логические   ящики   типа   "да-нет",    "истинное-фальшивое",
"прошлое-будущее"? Маркхем расслабился в тепле салона. Самолет начал  быстро
терять высоту.
   Его продолжал мучить вопрос: стоит ли вообще Ренфрю  посылать  сообщение,
чтобы создать парадокс?  Тахионы  постоянно  генерируются  при  естественном
соударении частиц, обладающих высокой энергией,  и  поэтому  их  открыли.  А
почему эти естественным путем появившиеся тахионы не создают парадоксов сами
по себе? Маркхем нахмурился. Самолет накренился еще  больше;  казалось,  что
летишь над бездной, болтая  ногами.  Естественно  образовавшиеся  тахионы...
Очевидно, ответ следовало искать исходя из того, что для получения парадокса
необходим какой-то минимальный импульс.  Необходимо  защипнуть  определенный
объем  пространства-времени,  и  тогда  возмущение  будет   распространяться
мгновенно и с достаточной амплитудой,  чтобы  оно  могло  воздействовать  на
окружающую среду. Вы можете по своему желанию изменять прошлое при  условии,
что вы не создаете парадоксов с большой амплитудой. Как только вы  превысите
пороговую величину, волна тахионов окажет значительное  воздействие  на  всю
Вселенную. Но как в этом случае  вы  можете  сказать,  что  произойдет?  Что
является ключом? Каким образом Вселенная решает  парадокс?  Они  знают,  что
добрались до прошлого - эксперимент Петерсона их в этом убедил. Но  что  еще
может произойти?
   И вдруг - как  удар..,  озарение.  Если  Вселенная  является  системой  с
взаимоувязанными элементами и в ней  отсутствует  классический  наблюдатель,
под влиянием  которого  разрушается  волновая  функция,  то  в  этом  случае
волновая функция не должна разрушаться вообще.
   Резкий поворот, глухой стук. Маркхем с удивлением взглянул в  иллюминатор
и увидел, как неотвратимо приближается земля.  Впереди  раскинулись  зеленые
поля Мэриленда. Под крыльями разрасталось пятно леса. В салоне визг  женщин,
крики. Режущее уши гудение. Лес  мчался  навстречу  с  ужасающей  скоростью,
отчетливо виднелись деревья. Он наблюдал, как они  пролетали  мимо,  самолет
стал каким-то невесомым, подобным сплетенному из металла кузнечику,  и  этот
металл рвался, и немая  материя  под  воздействием  силы  тяжести  описывала
внутри салона странные траектории. Взззззззззззз... Деревья  превратились  в
стойки, над каждой из которых взорвался зеленый шар. Они мчались все быстрее
и быстрее,  и  Маркхем  подумал  о  Вселенной  с  одной  волновой  функцией,
рассыпающейся в новые состояния, когда  внутри  этой  Вселенной  образовался
парадокс как стержень идеи. Если волновая  функция  не  разрушается...  Миры
лежали перед ним, и  миры  лежали  позади.  Раздался  громкий  треск,  и  он
неожиданно понял, что должно случиться.

Глава 21

   Петерсон просыпался медленно. Он продолжал лежать  с  закрытыми  глазами.
Тело подсказывало ему, что он не должен двигаться, но он не понимал, почему.
Вокруг  слышались  какие-то  шорохи,  приглушенные  голоса,  где-то  вдалеке
зазвенел металл. Он на мгновение открыл глаза - белые  стены,  хромированные
спинки кроватей. Ощутив ! сильное головокружение, он вспомнил все  и  понял,
где сейчас находится. Петерсон начал осторожно ощупывать свое тело -  полная
потеря чувствительности. Барьер вдоль боковой части  кровати  попал  в  поле
зрения его плохо фокусирующихся зрачков. Он повернул  голову,  вздрогнул  от
неприятного ощущения  и  увидел  висящую  над  ним  капельницу.  Он  пытался
проследить, куда идут трубки, но не смог. Нос был чем-то заткнут.  Трубочка,
примотанная к руке, уколола его, когда он  пошевелился.  Петерсон  попытался
позвать медсестру, но из горла вырвался только клокочущий хрип.
   Тем не менее она его услышала. Над ним склонилось круглое  лицо  в  белой
шапочке и очках.
   - Мы просыпаемся, не так ли? Очень хорошо. Скоро все будет в порядке.
   - Холодно... - Он закрыл глаза. Руки осторожно подоткнули  его  шерстяное
одеяло. Из носа вынули затычку.
   - Вы можете подержать термометр во рту, или лучше поставить его в  другое
место? - спросил веселый, бодрый голос.
   Петерсон, прищурившись, искоса взглянул на девушку. Она была  ему  просто
ненавистна.
   -  Рот...  -  Язык  казался  огромным   и   шершавым.   Что-то   холодное
проскользнуло в рот. Прохладные пальцы сжали запястье.
   - Ну что ж, нормально приходите  в  себя.  Вам,  знаете,  повезло  больше
других. Вам  успели  ввести  "Инфалайтин-Джи"  раньше,  чем  эта  штука  вас
захватила.
   - А что, есть и другие пациенты? - нахмурился Петерсон.
   - О да, - бодро ответила сестра. -  Нас  просто  захлестнуло.  Все  койки
заняты. Теперь их кладут в отделение "Скорой помощи",  но  скоро  и  там  не
будет места. У вас отдельная палата, но вы бы послушали,  как  они  вопят  и
стонут в отделении "Е". Там шестьдесят коек. И все связано с этой непонятной
пищей, как и у вас. Однако есть много людей с более тяжелыми  случаями.  Да,
вам очень повезло. Ну а теперь пора ввести в вас немного еды.
   - Еда? - с ужасом спросил он. Воспоминание о  последнем  обеде  с  Лаурой
вызывало рвотные позывы.
   - Вас тошнит? - Ее голос оставался по-прежнему веселым. Четкими,  умелыми
движениями она подставила ему под  подбородок  посудину.  Зеленоватая  слизь
потекла по подбородку и оставила  горький  привкус  во  рту.  Страшно  болел
желудок.
   - Ничего в вас не осталось, лежите спокойно и не волнуйтесь.
   - Вы сказали "еда"... - проговорил он обвиняющим тоном.
   Она весело рассмеялась.
   - Да, сказала. Но я же не имела в виду пищу. Пора менять вашу капельницу.
Только и всего.
   Петерсон снова закрыл  глаза.  В  голове  стучало.  Он  слышал,  как  она
суетилась вокруг. Наконец дверь закрылась. За двойными окнами  палаты  почти
не слышался шум лондонского транспорта. Где же он все-таки сейчас находится?
Может быть, в госпитале Гая? Теперь происшедшее  вспоминалось  более  четко.
Неожиданно все встало на свои места. Возвращаясь домой, он  чувствовал  себя
превосходно. Проспав около часа, он вдруг ощутил небольшую тошноту и  встал.
Сделал несколько шагов, и его сжало в  тисках  паралича.  Он  вспомнил,  как
лежал на полу спальни, сжавшись в клубок, не в силах кричать  и  боясь  даже
вздохнуть. Сары, конечно, дома не было. Он подумал, что  мог  даже  умереть,
если бы это случилось в выходной день прислуги.
   Проснувшись, Петерсон почувствовал, что  в  голове  прояснилось,  хотя  в
висках медленно пульсировала боль. Он вызвал сестру.  На  этот  раз  явилась
другая девушка, индуска. Поймав себя на том, что прикидывает размер ее груди
под крахмальной униформой, Петерсон понял, что ему полегчало.
   - Как вы  себя  чувствуете,  мистер  Петерсон?  -  спросила  она  певучим
голоском, наклонившись над ним.
   - Лучше. Который час?
   - Половина шестого.
   - Я бы хотел получить обратно мои часы. Я проголодался. Думаю, что мог бы
управиться с чем-нибудь легким.
   - Я узнаю, что вам можно, - ответила сестра и вышла из палаты.
   Он с трудом сел. Через некоторое  время  она  вернулась,  держа  в  руках
транзистор и записку.
   - У вас была посетительница, - улыбнулась сестра. - Она  не  задержалась,
но оставила вот  это.  Вам  позволили  выпить  немного  бульона.  Скоро  его
принесут.
   Он узнал красивый почерк Сары с  закруглениями  и  завитушками  и  вскрыл
конверт.
   "Ян, представляю, какая это тоска для тебя. Терпеть не могу госпитали,  а
потому приходить не буду, но, думаю, радио  тебе  пригодится.  В  пятницу  я
уезжаю в Канны. Надеюсь  увидеть  тебя  до  отъезда.  Если  не  получится  -
позвони. Возможно, я вернусь домой в среду вечером. Будь-будь. Сара".
   Петерсон скомкал записку и бросил в мусорную корзину. Он включил радио  -
маленькую изящную вещицу на батарейках. Казалось, что, кроме музыки, в  мире
ничего не существует. Он автоматически взглянул на запястье и вспомнил,  что
часов нет. Который час, сказала сестра? В желудке у него  сильно  забурлило.
Неожиданно музыку прервали три коротких сигнала.
   "Говорит Би-би-си, Радио-четыре, -  объявил  женский  голос.  -  Время  -
восемнадцать ноль-ноль. Сообщаем новости. Сначала короткий перечень основных
событий: пятьдесят  человек  погибли  в  результате  беспорядков  на  улицах
Парижа. Самолет "Юнайтед Эйрлайнз", следовавший рейсом Лондон  -  Вашингтон,
разбился сегодня  после  полудня.  Экипаж  и  пассажиры  погибли.  Цветение,
зародившееся в Атлантическом океане,  распространяется  со  скоростью  одной
мили в сутки. Всемирный Совет одобрил план развития энергетики, несмотря  на
вето со стороны ОПЕК. Шестичасовой перебой в подаче электроэнергии привел  к
остановке заводов в Мидленде. Контрольный матч по крикету на Площадке Лордов
сегодня  отменен  из-за  пищевого  отравления  десяти  членов  австралийской
команды, которых пришлось госпитализировать.  Погода  на  завтра:  частичная
облачность, увеличивается опасность штормов". Пауза. "К бунтующим  студентам
сегодня присоединились рабочие..."
   Петерсон не слушал. Он чувствовал себя каким-то невесомым и неустойчивым.
В палату вошла сестра с подносом. Он жестом показал, чтобы она поставила его
рядом с кроватью. Что-то в радиосообщении беспокоило его, но Петерсон не мог
сразу понять, что именно. Наверное, новости о  цветении.  Нет,  это  его  не
задело. Тогда он принялся прокручивать все  в  памяти.  "Юнайтед  Эйрлайнз",
борт 347, Лондон - Вашингтон, Колумбия,  на  подлете  к  аэропорту  "Даллас"
попал в воздушное завихрение и разбился  сегодня  после  полудня.  Сообщения
пилота были неразборчивыми. Создается впечатление,  что  командир  и  второй
пилот запаниковали перед крушением самолета. Как сообщают очевидцы,  самолет
взорвался при столкновении с деревьями. В  живых  никого  не  осталось.  Эта
последняя серия авиакатастроф..."
   Господи! У него взмокли ладони. Он нажал на кнопку вызова  сестры.  Никто
не являлся. Он продолжал нажимать на кнопку, а потом крикнул:
   - Сестра!
   Она торопливо вбежала в комнату.
   - Ну, что опять случилось? Вы даже не прикоснулись к бульону.
   - К черту бульон. Какой сегодня день? Среда?
   - Да, среда.
   - Мне нужен телефон. Почему здесь нет телефона?
   - Его забрали, чтобы вас никто не беспокоил.
   - Хорошо, поставьте его обратно.
   - Я не уверена, что должна это сделать.
   - Что здесь происходит? - Снова появилась первая сестра.
   - Мистер Петерсон просит, чтобы ему поставили телефон.
   - О нет, нам этого не нужно. Мы ведь не хотим, чтобы нас  беспокоили,  не
правда ли?
   - Меня сейчас  беспокоят!  -  заорал  Петерсон.  -  Немедленно  поставьте
телефон!
   - Ну-ну, мистер Петерсон, мы не можем разговаривать в таком духе...
   - Слушай, ты, дешевка, -  выговорил  он  четко,  напряженным  голосом.  -
Немедленно телефон, или я позабочусь, чтобы тебя здесь больше не было.
   Наступило  молчание.  Девушки,   испуганно   поглядывая   на   Петерсона,
попятились к дверям. Он откинулся на подушку.  Его  трясло.  Через  открытую
дверь он слышал стоны.
   Вскоре санитар принес телефон и подключил его. Петерсон глотнул  воды  и,
сдерживая  подступающую  к  горлу  тошноту,  начал  набирать   номер   своей
секретарши.

Глава 22

25 сентября 1963 года

   Гордон, не торопясь, шел через холл в лабораторию, когда услышал  обрывок
разговора.  Беседовали  вполголоса  двое  профессоров.  Подойдя  ближе,   он
разобрал конец фразы: "...и, как сказал Паули, это даже не  ошибка!"  Увидев
Гордона, они сразу же замолчали.  Вольфганг  Паули  был  выдающимся,  весьма
критически настроенным физиком первой половины столетия.  Об  одной  научной
статье он сказал: "Эта работа настолько плоха, что ее  даже  нельзя  назвать
ошибочной". Это означало, что у нее нет ни начала, ни  конца.  Положения  ее
настолько плохо сформулированы, что их невозможно проверить. Гордон сразу же
понял, что профессора говорили о нем. Статья в  "Лайф"  сделала  свое  дело.
Когда он дошел до конца холла, разговор продолжился, но уже шепотом, а затем
раздался взрыв смеха.
   Пенни принесла домой свежий номер журнала "Нэшнл Инквайер", чтобы  Гордон
мог его прочесть. На первой странице крупным шрифтом был напечатан заголовок
"ЯДЕРНЫЙ  ВЗРЫВ  ИЗ  ОТКРЫТОГО  КОСМОСА",   а   ниже:   "Выдающиеся   ученые
контактируют с другими мирами" и под ним два снимка, очевидно, полученные  у
фотографа "Лайфа". Гордон, не читая, бросил журнал в мусорную корзину.
   В начале учебного года был устроен вечер для факультета физических  наук,
чтобы отметить открытие здания  Института  геофизики.  Технический  персонал
продезинфицировал резервуар фонтана на лужайке рядом со зданием. Хью Брендер
и Гарольд Урия наполнили его мощной смесью водки и фруктовых  соков.  Гордон
выбросил пр