о  меняющиеся.  После  того  как  ты  видел
описанные математикой картины, ты действительно видел мир, и тот факт, что в
пределах одних миров могут существовать другие миры,  что  другие  вселенные
могут буйно разрастаться в пределах нашей Вселенной,  уже  не  кажется  тебе
столь непостижимым и загадочным. Математика служит для тебя мерилом.
   - Я думаю, что это может объяснять аномальный уровень шумов.  Если  я  не
ошибаюсь - это не тепловые шумы, - сказал Маркхем. - Нет, шумы  генерируются
самими тахионами. Этот кусочек антимонида индия не только посылает  тахионы,
но и принимает их. Это фон от тахионов, которым мы пренебрегли.
   - Фон? - спросил Ренфрю. - Но от чего?
   - Давайте разберемся. Попробуйте включить ваш коррелятор.
   Ренфрю поколдовал над приборами и отступил от осциллоскопа.
   - Вот, так должно получиться, - кивнул он.
   - Что должно получиться? - спросил Петерсон.
   -  Это  блокирующий  анализатор  последовательности  сигналов,   -   стал
объяснять Маркхем. - Он отфильтровывает настоящие шумы, возникающие  в  этом
кусочке индия - я имею в виду шумы на звуковых волнах, - л выделяет  сигналы
из хаотического фона.
   Ренфрю напряженно всматривался в экран  осциллоскопа.  На  экране  теперь
наблюдалась волна сложной формы.
   - Такое впечатление, что  это  серия  импульсов,  связанных  между  собой
определенными интервалами, -  сказал  он.  -  Но  сигнал  является  функцией
времени и затухает. - Он показал на расплывающуюся линию, которая опускалась
до уровня шумов у правого края экрана.
   - Довольно регулярные сигналы, - произнес Маркхем. - Смотрите - один пик,
потом пауза, затем два пика и снова ничего, потом четыре пика, которые почти
наползают друг на друга, а потом опять ничего. Странно.
   - Как вы думаете, что это? - спросил Петерсон.
   - Совершенно ясно, что это не обычный фоновый шум, - сказал Ренфрю.
   - Здесь прослеживается определенная последовательность, которая не  может
быть естественным шумом, - подтвердил Маркхем.
   - Да, это больше смахивает на код, - согласился Ренфрю.
   - Вот именно, - поддержал Маркхем. - Давайте это зафиксируем. -  Он  стал
писать в настольной папке с зажимами для бумаг, потом оторвался и спросил:
   - Кривые на экране в масштабе реального времени?
   - Нет, я подрегулировал систему  так,  чтобы  выделять  образцы  шумов  с
интервалом в сто микросекунд. - Ренфрю потянулся к  ручкам  осциллоскопа.  -
Если хотите, я могу выбрать другой интервал.
   - Подождите, пока я не скопирую это.
   - А почему бы вам не сфотографировать? - спросил Петерсон.
   Ренфрю посмотрел на него и сказал со значением:
   - У нас нет пленки. Знаете, везде нехватка, а лабораториям в наши дни все
достается в последнюю очередь.
   - Учтите это, Ян, - вставил Маркхем.
   Через  час  появились  результаты.  Шумы   оказались   суммой   сигналов,
накладывающихся друг на  друга.  Иногда  возникали  группы  коротких  резких
скачков, которые тут же поглощались штормом быстро перемежающихся кривых.
   - Слушайте,  а  почему  здесь  так  много  конкурирующих  друг  с  другом
сигналов? - спросил Петерсон.
   Маркхем пожал плечами. Он морщил нос, пытаясь водрузить  очки  на  место,
что придавало его лицу выражение отвращения, которого он в данный момент  не
испытывал:
   - Я думаю, это сигналы из далекого будущего. Однако я не  возражал  бы  и
против сигналов от карманных вселенных.
   - Я  бы  не  стал  доверять  новой  астрономической  теории.  Эти  ребята
спекулируют теориями почище биржевых брокеров.
   - Согласен, - кивнул Маркхем. - Они часто превращают  крупинку  истины  в
интеллектуальную рисовую кашу.  Но  на  этот  раз  они  попали  в  точку.  В
галактиках  широко  распространены   неизвестные   источники   инфракрасного
излучения. Это очень похоже на микрогалактики. - Он сложил пальцы обеих  рук
шалашиком и улыбнулся, глядя на них, - его  любимый  академический  жест.  В
подобные моменты очень приятно совершать что-нибудь ритуальное, чтобы  пойти
дальше.
   - Эта сфера ваших  сигналов  в  сотни  раз  превышает  шумы,  которых  вы
ожидали, Джон. Я рад отметить, что это не редкость, и нами зафиксирован  фон
из тахионных сигналов. Да, речь идет о сигналах из разных времен, а также из
микровселенных.
   - Они приходят и уходят, - заметил Ренфрю. - Я все-таки  могу  в  течение
каких-то временных интервалов продолжать передачу.
   - Отлично, - одобрил Петерсон, который до этого молчал. - Продолжайте.
   - Я все-таки надеюсь,  что  у  этих  парней  в  1963  году  детекторы  не
настолько чувствительны, чтобы они могли изучать  подобные  шумы.  Если  они
будут принимать только наши сигналы,  которые  мощнее  этих  фоновых  шумов,
когда мы передаем устойчиво, тогда все будет в порядке.
   - Грэг, - задумчиво протянул Петерсон, мечтательно глядя  вдаль,  -  есть
еще одна тонкость.
   - Да? И в чем же она состоит?
   - Вот вы все говорите о микровселенных внутри нашей Вселенной  и  о  том,
как мы подслушиваем их сигналы...
   - Правильно.
   - А не кажется ли вам это немного эгоцентричным? Откуда вам известно, что
мы сами не являемся какой-нибудь другой карманной вселенной?
   Грегори Маркхем тихо выскользнул из лаборатории сразу же  после  полудня.
Петерсон и Ренфрю не могли удержаться, чтобы не  ссориться  друг  с  другом.
Петерсон сильно увлекся экспериментом, несмотря  на  привычку  оставаться  в
стороне. Ренфрю ценил  поддержку  Петерсона,  но  старался  выжать  из  него
побольше. Маркхем находил замысловатые экивоки  этих  двоих  комичными,  тем
более  что  они  проделывали  все  бессознательно.  При  соответствующей  их
классовому происхождению речи они схватывались сразу же при первом  различии
в произношении гласных. Если бы Ренфрю оставался просто сыном  рабочего,  то
они бы ладили с Петерсоном, поскольку каждый из них  знал  бы  свою  роль  в
современном обществе. Однако, вращаясь в своеобразных академических  кругах,
Ренфрюне придерживался столь жесткой субординации.  У  науки  есть  свойство
приводить к конфликтам подобного рода. Вы можете явиться  ниоткуда,  сделать
себе имя в науке и не приобрести новые манеры.  Примером  мог  бы  послужить
случай с Фредом Хойлем,  который  жил  какое-то  время  здесь  и  работал  в
Кавендишском центре. Хойль - астроном старой закалки, эксцентричный,  вечный
искатель истины. Он выдвигал противоречивые гипотезы  и  забывал  о  хороших
манерах, когда они  не  подходили  его  настроению.  Ренфрю  вполне  мог  бы
выделиться из своей среды, как Хойль, и  плыть  против  течения,  если  этот
эксперимент окажется успешным. Большинство  ученых,  поднявшихся  из  низов,
теперь усваивали нейтральную манеру поведения и старались не высовываться  -
так  надежнее.   Ренфрю   этого   не   принимал.   В   больших   современных
исследовательских коллективах, успех которых зависел от хорошей  организации
работ, для  спокойного  осуществления  операций  при  сведенных  к  минимуму
отклонениях требовались - как  это  теперь  называлось  на  административном
жаргоне - "безличностные" отношения. Ренфрю был одиночкой  с  незамысловатой
психикой. К большинству людей он относился очень вежливо,  и  только  в  том
случае, когда перед ним появлялся  выходец  из  другого  класса,  такой  как
Петер-сон, он садился на своего конька. Маркхем наблюдал усиление  классовых
трений в Великобритании на протяжении десятилетий, отмечая эту особенность в
каждый свой приезд. Время,  казалось,  укрепляло  внутриклассовые  связи,  к
удивлению вездесущих марксистов, которые  не  упускали  случая  нападать  на
правительственные программы. Маркхем ясно видел причины этого: в  результате
ухудшения экономической ситуации, последовавшей за  богатыми  годами  добычи
нефти в Северном  море,  люди  стали  подчеркивать  разницу  между  собой  и
другими, чтобы сохранить чувство собственного достоинства. Лозунг "Мы против
них" будоражил кровь. Лучше играть  в  эту  отвлекающую  внимание  старинную
игру, чем прямо глядеть в глаза серому, ограниченному будущему.
   Маркхем пожал плечами, отогнал от себя эти мысли и пошел по Котон-трейл к
величественным шпилям города. Американец, на  которого  не  распространялись
эти тонкости классовых отношений, - он был человеком с временной  пропиской.
Год, который он провел здесь, приучил его к лингвистическим различиям. Фразы
вроде "комитет намерен" и "правительство полагает" больше не заставляли  его
задумываться. В том, как Петерсон скептически поднимал  брови  и  произносил
чуть повышенным сухим тоном "хм", он безошибочно угадывал хорошо  закаленное
классовое оружие. Грассирующий приятный  звук  голоса  Петерсона,  когда  он
произносил слова "досуг" и "план", просто ласкал слух по сравнению с резкими
командами американских администраторов, которые любую информацию называли не
иначе  как  "поступивший   сигнал",   "адресовали   проблему",   высказывали
предложения  в  виде  "пакетов",  но  не  всегда  "покупали  это"  и  всегда
участвовали в "диалоге"  с  общественностью.  На  возражения  против  такого
звонкого стиля отвечали, что "это только семантика".
   Маркхем сунул  руки  в  карманы  куртки  и  пошел  дальше.  Он  устал  от
громоздких расчетов математической  физики,  которыми  занимался  в  течение
многих дней,  и  сейчас  мечтал  о  длительной  уединенной  прогулке,  чтобы
прогнать усталость и раздражение. Он  прошел  мимо  стройки,  где  одетые  в
комбинезоны шимпанзе клали кирпичи и выполняли другую тяжелую работу. Просто
интересно,  как  много  удалось  добиться  за  последние  несколько  лет   в
результате опытов с ДНК.
   Когда он подошел к автобусной остановке, что-то привлекло его внимание. В
конце очереди стоял чернокожий в теннисных туфлях. Глаза у него  прыгали,  а
голова дергалась,  как  у  марионетки.  Маркхем  подошел  к  нему  вплотную,
прошептал: "Бобби за углом" и прошел мимо. Негр застыл на месте, потом  стал
дико озираться по сторонам, после чего  пристально  посмотрел  на  Маркхема.
Мгновенное замешательство, а затем он бросился  в  противоположную  сторону.
Маркхем улыбнулся.  Обычный  прием:  дождаться,  когда  автобус  подрулит  к
остановке и очередь сосредоточится на желании войти в него, выхватить  сумки
у нескольких женщин  и  дать  деру.  Прежде  чем  публика  обратит  на  него
внимание,  он  будет  уже  далеко.   Маркхем   знал   такие   приемчики   по
Лос-Анджелесу. Он вдруг с грустью  осознал,  что  никогда  бы  не  распознал
этого, если бы парень не был чернокожим.
   Он, не торопясь,  прогуливался  вдоль  Хай-стрит.  Попрошайки  немедленно
протягивали руки, видя его американскую куртку, и быстро убирали  их,  когда
он хмурился. На углу улиц Сент-Эндрю и  Маркет-стрит  стояла  парикмахерская
Баррета. Поблекшая вывеска гласила: "Баррет хочет брить всех, но только  тех
мужчин, которые не желают бриться сами".  Маркхем  рассмеялся  этой  типично
кембриджской шутке. Она напоминала силлогизмы Бертрана Рассела и математиков
прошлого столетия. Это вернуло его к  проблеме,  над  которой  он  бился,  -
путанице причин и следствий, связанных с экспериментом Ренфрю.
   Вопрос напрашивался сам собой: "А как  насчет  его  самого?  Кто  побреет
бедного старого Баррета?" Если Баррет хочет побриться и вывеска справедлива,
значит, он не хочет бриться сам. А если Баррет не хочет бриться сам,  тогда,
если верить вывеске, он хочет побриться сам. Этот парадокс углядел Рассел, и
он же пытался его разрешить, создав то, что он  сам  называл  "мета-знаком",
который говорил:  "Баррета  не  должно  быть  среди  тех  людей,  к  которым
относится  первая  часть  вывески".  Это  давало  хорошее  решение  проблемы
Баррета, но в реальной жизни не все так  просто.  Хотя  Маркхем  не  подавал
виду,  предложение  Петерсона  не  посылать  сообщение  банку   сильно   его
беспокоило. Беда всей теории тахионов состояла в  том,  что  идея  случайных
замкнутых контуров не соответствовала  нашему  общему  времени,  движущемуся
вперед. Что будет, если они не передадут  в  банк  свое  сообщение?  Изящный
маленький  контур,  стрелки  направления  движения  которого  указывали   из
будущего в прошлое, а потом обратно, тут  разрывался.  Здесь  не  отводилось
места человеку. Цель современной физической теории  состояла  в  том,  чтобы
рассматривать реальность независимо от наблюдателя, по крайней мере  до  тех
пор, пока квантовая механика оставалась  в  стороне.  Однако  если  Петерсон
оказывался частью этого контура, он  мог  в  любой  момент  переменить  свое
решение, тем  самым  изменив  контур.  А  может,  он  уже  изменил?  Маркхем
отвлекся, глядя сквозь мутное стекло, как стригут мальчишку с  огненно-рыжей
гривой. Где же свободная воля человека? Какова ее роль в этой загадке?
   Уравнения  молчали.  Если  Ренфрю  добьется  успеха,  изменится   ли   их
окружение?  Маркхему  стало  очень  тоскливо,  он  подумал,   что   цветения
водорослей в  океане  не  происходило.  Он,  Ренфрю  и  Петерсон  выйдут  из
Кавендиша и обнаружат, что никто не понимает, о чем они  говорят.  "Цветение
океана? Но эту проблему мы решили Бог  весть  когда".  Они  покажутся  людям
троицей сумасшедших, свихнувшихся на одном и том же. И все-таки,  если  быть
последовательным,  нужно  помнить,  что,   согласно   уравнениям,   передача
сообщения не может иметь большого эффекта. Прежде всего оно  не  ликвидирует
проблемы, о которой говорится в послании. Таким образом, должна  сохраниться
некая  самодовлеющая   картина,   из   которой   Ренфрю   все-таки   получил
первоначальную идею, после чего обратился к Всемирному Совету, но...
   Маркхем покачал головой, стараясь избавиться  от  этих  мыслей,  и  вдруг
ощутил, как странный холодок прошел по спине.  Что-то  здесь  было  упрятано
поглубже, не хватало критических физических элементов.
   Он разволновался и быстро зашагал прочь. В этот день  игра  в  крикет  на
Паркер-Плейс, большой клинообразной  площадке,  проходила  лениво.  Столетие
назад, подумал Маркхем, математик Харди тоже наблюдал за игрой  на  этом  же
самом месте и так же часто бездельничал в  послеполуденное  время,  как  он.
Маркхем знал принципы игры, но  в  деталях  не  разбирался.  Он  не  понимал
крикетного жаргона, например "квадратная нога", и никогда не мог оценить как
проходит игра. Он прошелся взглядом по рядам зрителей, склонившихся в  своих
шезлонгах, и подумал о том что сказали бы  те  люди,  которые  наблюдали  за
крикетов сто лет назад, о нынешней Англии. Правда, он сильно подозревал, что
так же, как и теперь, большинство считали, что  завтра  будет  незначительно
отличаться от сегодня.
   Маркхем  свернул   на   Риджеит-стрит,   прошел   мимо   университетского
ботанического сада. Чуть дальше находилась школа для мальчиков - как  сказал
в древности один король: "Дабы распространять приличные манеры, свойственные
высшим классам". Он неторопливо прошел  через  арочный  вход  на  территорию
школы  и  остановился  у  доски  объявлений.  Перечисленные  ниже  учащиеся,
потерявшие личные вещи, должны явиться в кабинет префекта в четверг, 4 июня.
   Никаких "пожалуйста", никаких смягчений. Просто  и  по-военному  коротко.
Маркхем представил себе короткий разговор:  "Сожалею.  Наказание  обычное  -
пятьдесят строк, написанных хорошим почерком. Представить завтра к обеду". И
виновный сквозь зубы произносит:  "Я  больше  не  буду  так  безответственно
относиться к своим личным вещам". То, что школьник  мог  пользоваться  почти
для всех учебных работ диктофоном, в данном случае не играло  никакой  роли.
Важно соблюсти принцип.
   Странно, как долго остается  проформа,  когда  все  остальное  -  здания,
политика, слава - уходит в прошлое. Может, в этом секрет  прочности  данного
места? Здесь царило безвременье, слишком хрупкое, чтобы сохраниться в  сухом
климате Калифорнии. Теперь, когда  лето  в  самом  разгаре,  восстановленные
обычаи школ и колледжей  казались  очень  старыми,  просто  уже  изношенными
кусками времени. Маркхем почувствовал,  как  у  него  улучшается  настроение
после сырой зимы и бесконечно дождливой весны.
   Он забывал о  тахионах  в  такой  комфортной  ауре  прошлого.  Все  здесь
ощущалось по-иному. В море прошлого англичане были как рыбы в воде. Для  них
это продолжение жизни, комментарий к происходящим сегодня событиям, подобный
еле слышному шепоту на сцене. Американцы рассматривали  прошлое  как  скобки
внутри текущего предложения настоящего, как что-то вне течения реки времени.
   Он повернул назад, позволяя этому ностальгическому чувству завладеть  его
душой. Они с Джейн побывали за  "высоким  столом"  в  нескольких  колледжах,
вкусив  там  то,  что  доступно  только  англофилу.  Мемориальные  пластины,
блестевшие, как ртуть, и скрещенные кубки. Натертые полы  в  помещениях  для
послеобеденного отдыха, золоченые рамы, в которых тускло светились  портреты
основателей заведений. Джейн поразилась, обнаружив в обеденном  зале  одного
из колледжей настоящую сегрегацию: выпускники Итона сидели за одним  столом,
окончившие колледж  в  Харроу  -  за  другим,  прошедшие  обучение  в  менее
привилегированных частных заведениях - за третьим,  и,  наконец,  выпускники
государственных высших  заведений  и  все  остальные  -  за  последним.  Для
американцев, столько лет боровшихся за всеобщее  равенство,  многое  в  этой
цитадели образования казалось непонятным.  Здесь  по-прежнему  опирались  на
заслуги предков, считая это достойным. Прошлое здесь было словно  разлито  в
воздухе. Вы могли выглядеть абсолютно  современным  человеком,  знакомым  со
всеми  недостатками  преподавания  на  латыни,  и   все   же   наслаждаться,
устроившись весьма комфортно в высоких креслах Королевского колледжа, пением
мальчиков-херувимчиков в пышных  одеяниях  времен  Елизаветы,  когда  от  их
дисканта звенят стекла. Казалось, что прошлое никуда не  уходило  и  будущее
тоже осязаемо присутствует в настоящем.
   Маркхем слегка расслабился, чтобы  эта  мысль  лучше  оформилась.  Ходьба
стала необходимой встряской для его мозга; он и  раньше  прибегал  к  такому
способу отдыха. же самом месте и так же часто бездельничал в послеполуденное
время, как он. Маркхем знал принципы игры, но в деталях не разбирался. Он не
понимал крикетного жаргона, например "квадратная нога",  и  никогда  не  мог
оценить  как  проходит  игра.  Он  прошелся  взглядом  по  рядам   зрителей,
склонившихся в своих шезлонгах, и подумал о том  что  сказали  бы  те  люди,
которые наблюдали за крикетом сто лет назад, о нынешней Англии.  Правда,  он
сильно подозревал, что так же, как и теперь, большинство считали, что завтра
будет незначительно отличаться от сегодня.
   Что-то  насчет  реальности...  Реальность  должна  быть   независима   от
наблюдателя...
   Он взглянул вверх. Большое желтое облако низко плыло над серыми  башнями,
отбрасывая тень на стены церкви  Святой  Марии.  Звон  колоколов  растекался
каскадами звонков в моментально посвежевшем воздухе.  Казалось,  что  облако
высасывает тепло из бриза.
   Он наблюдал за сжимающимися щупальцами туман? который сопровождал  облако
и постепенно таял в вышине, и неожиданно понял. Камнем  преткновения  являло
тот, кто мог оценивать явления объективно. Так кто ж он,  этот  наблюдатель?
Уравнения квантовой механики сам по себе ничего не  говорили  о  направлении
отсчета времени. После того как измерение выполнено, эксперимент моментально
следует рассматривать как нечто генерирующее вероятности.  Вся  совокупность
уравнений подскажет вам, насколько вероятным может оказаться "более  позднее
событие. В этом заключается суть кванта. Уравнением  Шредингера  описывались
события, которые либо опережали, либо отставали во времени.  Только  получив
доступ к последовательности в любой точке процесса и произведя наблюдения  и
измерения, удастся зафиксировать направление течения времени. Если в  момент
наблюдения за частицей установлено, что она находится в  положении  "л",  то
наблюдатель  должен  слегка  подто