рнстайн захлопывал желтую дверь своего бунгало, он поворачивался и смотрел
на это дерево как на доказательство того,  что  он  действительно  здесь,  в
Калифорнии, и это не декорации, а реальность. Силуэт растения устремлялся  в
безоблачное небо, как молчаливый экзотический символ.  Существующий  сам  по
себе, он производил  на  Гордона  гораздо  более  сильное  впечатление,  чем
непривычно свободные автотрассы или неизменно теплая погода.
   Большую часть вечеров Гордон просиживал дома с Пенни, допоздна,  читая  и
слушая записи народной музыки, так же как много лет назад в Колумбии. У него
остались те же привычки, и он забывал, что  здесь,  в  полуквартале  от  его
бунгало,  плещут  волны  океана,  накатывает  на  песок  прибой.  Если  окна
оставались открытыми, то шум волн становился очень похожим на  гудение  авто
на  Второй  авеню  -  далекий  гул  другой  жизни,  от  которой  он  успешно
отгораживался здесь, в своем жилище. Итак, каждое утро он выходил  из  дома,
нервно  позвякивая  ключами,  что-то  бормоча  про  себя,  и  только  пальма
возвращала его к реальности нового дня.
   В уик-энды как-то легче верилось, что ты  в  Калифорнии.  В  эти  дни  он
просыпался и видел рядом золотистые волосы Пенни, разметавшиеся по  подушке.
В будни она вставала раньше, чтобы успеть в школу, и уходила, когда  он  еще
спал. И тогда на ее половине постели ничего не оставалось, даже вмятины.
   Гордон опустил в карман ключи и пошел вдоль образованной хвощом  изгороди
на широкий бульвар Ла-Ойя. Улицы его тоже удивляли: настолько  широкие,  что
он мог свободно разместить свой "шевроле-58" и  при  этом  оставалось  много
места для двух рядов проезжей части.  Они  были  такие  же  большие,  что  и
участки, на которых стояли дома, и как бы создавали  ландшафт  для  истинных
хозяев - автомобилей.
   По сравнению с  узкой  Второй  авеню,  которая  больше  всего  напоминала
вентиляционную шахту между высокими кирпичными домами, ширина  здешних  улиц
поражала роскошью. В Нью-Йорке Гордон всегда настораживался, когда спускался
вниз и открывал наружную дверь из армированного стекла, ибо  боялся  увидеть
толпы людей. Люди торопились, неся мимо него кипение чужой жизни.  Здесь  же
ничего  подобного:   Наутилус-стрит   казалась   плоской   белой   равниной,
поджариваемой утренним солнцем, и совершенно безлюдной. Он забрался  в  свой
"шевроле", рев заработавшего двигателя расколол тишину и  словно  вызвал  из
небытия длинный приземистый "крайслер", который перевалил  через  подъем  на
расстоянии  одного  квартала  отсюда,  а  затем  обогнал   машину   Гордона,
пронесшись метеором мимо.
   По дороге к университетскому городку Гордон держал одной  рукой  руль,  а
другой крутил настройку радиоприемника, пробираясь сквозь  грохот  и  треск,
которые здесь почему-то  считались  поп-музыкой.  Вообще-то  он  предпочитал
стиль "кантри", кроме того, питал странное  пристрастие  к  старым  песенкам
Бадди Холли, а недавно даже обнаружил, что мурлычет их про себя:  "С  каждым
днем это становится ближе... Да, вот это  будет  день..."  Он  наткнулся  на
песенку "Бич бойз" и оставил ручку в покое. Слова песни  о  песке  и  солнце
будто  пересказывали  содержание  вестернов.  Гордон  съехал  по  наклонному
бульвару Ла-Ойя. Вдали, на волне прибоя, виднелись  маленькие  точечки.  Это
развлекались дети, которые почему-то находились на побережье, хотя занятия в
школе уже две недели назад как начались.
   Спустившись с холма, его "шевроле"  попал  в  гущу  медленно  двигавшихся
машин - в основном больших черных "линкольнов" и "кадиллаков".  Гордон  чуть
притормозил, рассматривая новые здания на Маунт-Соледад. Землю вокруг зданий
выравнивали так, чтобы образовывались  террасы.  Грузовики,  как  насекомые,
сновали по разрытой земле. Гордон кисло улыбнулся. Он знал,  что,  если  ему
удастся закончить свой эксперимент, получить блестящие результаты и добиться
повышения в должности, а значит, и в окладе, - все равно такой дом из  кедра
и  стекла  будет  ему  не  по  карману.  Можно,  конечно,   усердно   давать
консультации на  стороне  и  не  подниматься  по  иерархической  лестнице  в
университете, а хитростью добиться должности декана на полставки, тем  самым
резко увеличив свой ежемесячный доход.
   Гордон поморщился, его густая черная борода чуть вздернулась вверх. Когда
"Бич бойз" сменились звонкими "Очистимся от грязи" и "Давайте  пробираться",
он переключил коробку скоростей, и машина  с  рычанием  рванула  к  кампусам
Калифорнийского университета в Ла-Ойе.
   Гордон рассеянно постукивал пальцем по дьюару с жидким азотом, раздумывая
над тем, как объяснить Альберту Куперу, что ему, собственно,  нужно.  Парень
ему почему-то не был симпатичен, хотя выглядел он весьма приятно:  песочного
цвета  шевелюра,  неторопливая  речь,  не  всегда   отчетливая;   мускулист,
очевидно,  благодаря  подводному   плаванию   и   теннису.   Однако   иногда
неразговорчивость и невозмутимое спокойствие Купера казались Гордону  сродни
туповатости; а веселый, добродушный нрав существовал СЛОВНО ДЛЯ того,  чтобы
испытывать  терпение  Гордона,  и  он   время   от   времени   непроизвольно
ощетинивался.
   - Слушайте,  Эл,  -  сказал  Гордон,  быстро  отворачиваясь  от  парящего
отверстия дьюара. - Вы работаете со мной больше года, так?
   - Точно.
   -  Вы  неплохо  ладили  с  профессором  Лакином.  Когда  я  появился   на
факультете, профессор Лакин был очень загружен, и  вы  перешли  работать  ко
мне. - Гордон покачивался на носках, засунув руки в карманы жилета. - Я взял
вас, потому что Лакин дал вам очень хорошую характеристику.
   - Конечно.
   - И вы возитесь с антимонидом индия столько  времени,  а?  Почти  полтора
года.
   - Правильно, - ответил Купер, и в его голосе почудилась усмешка.
   - Я думаю, вам пора засучить рукава.
   - Хм, я не совсем.., э.., понимаю, что вы этим хотите сказать, - удивился
Купер.
   - Сегодня утром я спросил вас о работе, которую вам поручил. Вы говорите,
что проверили каждый усилитель, каждый вариак, все системы.
   - Да, я сделал это, - кивнул Купер.
   - А шум не исчез.
   - Я проверял аппараты последовательно.
   - Это все ерунда.
   Купер демонстративно вздохнул:
   - Значит, вы разобрались, в чем дело, да?
   - В чем это я разобрался? - Гордон нахмурился.
   - Я знаю, вы  хотите  провести  эксперимент  от  "А  до  Я"  безо  всяких
задержек, доктор Бернстайн. - Купер  виновато  пожал  плечами.  -  Но  вчера
вечером я не мог сделать все сразу, поэтому вышел и выпил пару кружек пива с
ребятами, а потом вернулся и закончил проверку.
   Гордон наморщил лоб.
   -  Нет  ничего  плохого  в  том,  что  вы  иногда  прерываетесь.   Просто
поддерживайте  устойчивый  режим,  следите   за   нулем   предусилителей   и
осциллоскопов.
   - Они работали нормально - В таком случае, - Гордон сердито развел руками
- В-вы где-то напортачили. Меня не волнует, пьете  вы  пиво  или  нет.  Меня
беспокоит только эксперимент. Видите ли, элементарные соображения говорят  о
том, что для прохождения полного курса требуется как минимум четыре года. Вы
хотите закончить учебу за этот срок?
   - Конечно.
   - Тогда делайте то, что я вам говорю,  и  не  отлынивайте.  Наверное,  вы
все-таки филонили и просто не посмотрели. Я могу...
   - Но шумы все-таки остаются. - Купер сказал это так уверенно, что  Гордон
осекся на середине фразы.
   Он неожиданно понял, что терроризирует человека, который  всего  лишь  на
три года моложе его, безо всяких на то оснований. Просто  он  не  знал,  что
нужно предпринять.
   - Послушайте, я... -  Слова  застряли  у  него  в  горле.  Он  неожиданно
почувствовал себя не в  своей  тарелке.  -  Ладно,  я  вам  верю.  -  Гордон
постарался придать голосу бодрый, деловой тон.  -  Давайте  посмотрим  ленту
самописца, которую вы сняли.
   Купер стоял, наклонившись  к  массивному  магниту,  в  котором  находился
испытуемый образец, главный участник эксперимента. Гордон повернулся и  стал
пробираться между связками кабелей и микроволноводами. Эксперимент  все  еще
продолжался. На серебристой фляжке, подвешенной  между  полюсами  магнита  и
почти скрытой  проводами  ввода,  нарастала  ледяная  корка.  Внутри  фляжки
пенился и бурлил  жидкий  гелий,  температура  кипения  которого  только  на
несколько   градусов   выше   абсолютного   нуля.   Лед   образовывался   из
конденсировавшегося на поверхности атмосферного воздуха. Время от времени он
трескался,  когда  оборудование  расширялось  и   сжималось,   чтобы   снять
механическое  напряжение.  В  ярко  освещенной  лаборатории  стоял  гул   от
работающих приборов. В нескольких  метрах  от  магнита,  где  рядами  стояли
батареи электронного  оборудования,  образовывался  фронт  теплого  воздуха.
Однако от гелия тянуло легкой прохладой, которую  Гордон  явственно  ощущал.
Несмотря на это, Купер был в тенниске и голубых джинсах. Гордон  предпочитал
синюю, с длинными рукавами, наглухо  застегивающуюся  рубашку,  ветровку  из
темной  шелковистой  ткани  и  вельветовые  слаксы.  Он  еще  не  привык   к
неофициальному стилю в одежде, принятому в  лабораториях.  Если  в  этом  он
должен опуститься до уровня Купера, то ждать придется очень  долго.  ,  -  Я
снял целый ряд данных. - Купер говорил  так,  будто  между  ними  ничего  не
произошло.
   Гордон обошел ряды осциллоскопов и ящиков  на  колесиках,  направляясь  к
тому месту, где Купер раскладывал ленты с кривыми самописца. Зеленые  кривые
настолько ярко и контрастно выделялись на фоне красных клеток, что  бумажная
лента казалась почти трехмерной.
   - Видите, - короткие пальцы Купера водили  по  тем  местам,  где  зеленая
кривая образовывала пики и впадины, - вот здесь должен  наблюдаться  ядерный
резонанс индия.
   - Хороший, жирный пик - вот что мы должны были получить, - кивнул Гордон.
- А получили какой-то хаос.
   Кривая состояла из множества тонких вертикальных линий, прочерченных  без
какого-либо видимого порядка, в момент, когда перо самописца прыгало вверх и
вниз поперек ленты под воздействием произвольных побуждающих импульсов.
   - Мешанина какая-то, - сказал Купер.
   - Да уж, - согласился Гордон, ощущая, как с этими словами из  него  будто
выходит весь воздух. Он даже стал ниже ростом, ссутулился.
   - А кроме того, я получил еще и такую кривую. - Купер разложил  очередной
кусок бумажной ленты, расчерченный зелеными линиями.
   На сей раз наблюдалась какая-то смешанная  картина.  Справа  очень  четко
проглядывал пик с гладкими, ничем не нарушенными краями, а в центре и  слева
- какая-то бессмыслица из отдельных штрихов.
   - Черт, - пробормотал Гордон. На этом листе  частота  эмиссий  в  образце
антимонида индия возрастала  слева  направо.  -  Этот  шум  стирает  высокие
частоты.
   - Не всегда.
   - Как понять?
   - Я сделал еще один замер через несколько минут после этого.
   Гордон  внимательно  рассматривал  третий  график  выходных  сигналов   в
прямоугольных координатах. На нем относительно четкий  пик  оказался  слева,
шумы же - справа.
   - До меня что-то не доходит, - сказал он.
   - До меня тоже.
   - До сего времени мы получали плоскую устойчивую линию шумов.
   - Пожалуй. - Купер смотрел на  Гордона  ничего  не  выражающим  взглядом,
предпочитая  избавить  себя  от  решения  этой  задачки:  в   конце   концов
профессор-то не он.
   Гордон задумался, напряженно вглядываясь в кривые.
   - Мы получаем пики, но только в течение какого-то периода времени.
   - Именно так.
   - Время, время... - бормотал Гордон. - Эй, послушайте. Перо  проходит  от
одного края ленты до другого за тридцать секунд, правильно?
   - Ну, мы можем это изменить, если вы сочтете нужным.
   - Нет, нет, слушайте, - торопливо заговорил Гордон. -  Предположим,  шумы
бывают не всегда. Вот на этом графике, - он  схватил  второй  лист,  -  шумы
возникали, когда самописец регистрировал низкие частоты. Через десять секунд
они исчезли. А вот здесь, - он ткнул пальцем в третий график в прямоугольных
координатах, - эта мешанина началась, когда самописец  регистрировал  полосу
высоких частот. Шум возвратился.
   - Но... - Купер наморщил лоб. - Я считал, что мы  добиваемся  устойчивого
режима эксперимента и проводим его при этих условиях. Мы поддерживаем низкую
температуру на постоянном  уровне.  Осциллоскопы,  усилители  и  выпрямители
находятся в разогретом состоянии в соответствии с заданным режимом. Они...
   Гордон жестом велел ему замолчать.
   - Мы ничего не сделали. Потратили  недели,  проверяя  аппаратуру.  Теперь
известно, что она работает нормально. Нет, здесь что-то другое, я думаю.
   - Но что?
   - Какое-то вмешательство извне.
   - Как это?
   - Кто знает. - Гордон вымолвил эти слова,  чувствуя  прилив  энергии.  Он
начал кругами ходить по лаборатории, ботинки скрипели при каждом его шаге. -
То, что наблюдается здесь, -  еще  один  источник  сигнала,  поступающего  в
антимонид индия. А может,  антимонид  индия  принимает  являющиеся  функцией
времени  сигналы,  поступающие   откуда-то   снаружи,   от   нелабораторного
источника?
   - Не понимаю.
   -  Черт  подери,  я  тоже.  Но  что-то  мешает  детектированию   ядерного
резонанса. Мы должны выяснить это.
   Купер  пристально  вглядывался  в   беспорядочно   расположенные   линии,
раздумывая, что же нужно сделать для продолжения исследований.
   - Как?
   - Если мы не  можем  устранить  шумы,  давайте  их  изучать.  Постараемся
узнать, откуда они поступают. Возникают ли они в самом антимониде индия  или
проникают сюда из какой-либо  другой  лаборатории?  Или  это  вообще  что-то
совершенно новое?
   Купер медленно кивнул. Гордон быстро вырисовывал новые схемы на  обратной
стороне листа. Теперь он  представлял,  что  можно  сделать:  отрегулировать
здесь, установить новое оборудование там; кое-что одолжить у работающего  по
соседству Лакина; попробовать уговорить Феера  расстаться  на  пару  дней  с
анализатором спектра. Карандаш Гордона быстро бегал по бумаге; ему не мешали
ни шум форвакуумных насосов, ни монотонный гул приборов. Казалось, идеи  так
и льются из него через край, ложась на бумагу, воплощаясь в схемы и  эскизы,
опережая мысли. Гордон чувствовал, что он - на  пути  решения  загадки  этих
шумов. Здесь может появиться нечто совершенно новое, подобно  тому,  как  из
густых кустов выскакивает  преследуемое  животное.  Но  он  собирался  найти
решение и не сомневался в успехе.

Глава 4

1998 год

   Грегори  Маркхем  ехал  на  велосипеде  мимо   чем-то   пахнущих   зданий
ветеринарной академии, а затем свернул на  подъездную  дорожку  Кавендишской
лаборатории. Ему нравилось ощущение  сырого  воздуха,  которое  усиливалось,
когда он лихо разворачивался, на определенной скорости смещая центр  тяжести
тела. Он задался целью найти ту  минимальную  кривую,  которая  вынесет  его
точно ко входу  в  лабораторию  -  чисто  геодезическая  задача  для  данной
конкретной кривизны пространства. Еще один решительный рывок, и он  спрыгнул
у входа на вполне  приличной  скорости,  а  затем  пробежал  по  инерции  до
ближайшей велосипедной стойки. Одернув свою ирландскую куртку, Маркхем начал
подниматься, привычно шагая через две ступеньки, -  из-за  чего  создавалось
впечатление, что он вечно куда-то опаздывает.  Рассеянно  поправив  очки  на
переносице, где они  образовали  красную  вмятинку,  он  пальцами  расправил
бороду. Прекрасной формы, она начиналась от бакенбардов и сливалась с усами,
но часто сбивалась, и ее приходилось  поправлять.  То  же  происходило  и  с
шевелюрой. Сегодня после поездки на велосипеде он  пыхтел  больше  обычного.
Отсюда следовал вывод, что либо за последние дни он прибавил  в  весе,  либо
это возрастное и таится гораздо глубже. В свои пятьдесят  два  года  Маркхем
находился в относительно неплохой форме. Так  как  медицинские  исследования
однозначно указывали  на  четкую  связь  между  физическими  упражнениями  и
долголетием, он старался заниматься спортом.
   Маркхем толкнул стеклянную дверь и  вошел  в  лабораторию  Ренфрю.  Почти
каждую неделю он приходил сюда, беспристрастно всматривался в  аппаратуру  и
глубокомысленно кивал, но, честно говоря, мало чему научился за  время  этих
визитов. Его интересовала теория, скрытая за этой путаницей  коммуникаций  и
аппаратуры. Он осторожно проникал в царство делового шума, которым  являлась
лаборатория.
   Сквозь стекло кабинета ему был виден Ренфрю -  плотный  и  всклокоченный,
как обычно. Ренфрю копался в  бумагах,  наваленных  на  его  столе.  Другого
человека Маркхем не знал, однако решил, что это, вероятно, Петер-сон, и  его
позабавил контраст между ними. С темными, аккуратно зачесанными волосами,  в
элегантном,  дорогом,  сшитом  явно  на  заказ  костюме,  Петерсон   казался
обходительным и уверенным. Маркхем решил, что гость - твердый  орешек.  Опыт
подсказывал ему, что проникнуть  в  душу  этого  хладнокровного  англичанина
отнюдь не легко.
   Маркхем вошел в кабинет, небрежно постучав. Собеседники разом повернулись
к нему. Ренфрю, казалось, с облегчением воспринял  его  появление:  он  даже
вскочил с места, уронив со стола какую-то книгу.
   - А, Маркхем, вы пришли, - сказал он,  хотя  это  было  очевидно.  -  Это
мистер Петерсон из Совета. Петерсон спокойно встал со стула и протянул руку.
   - Здравствуйте, доктор Маркхем.
   Маркхем ответил энергичным рукопожатием.
   - Рад вас видеть. Вы уже успели  ознакомиться  с  экспериментом,  который
проводит Джон?
   -  Да,  только  что.  -  Петерсон  казался  немного   обеспокоенным   той
напористостью, с которой Маркхем старался перейти непосредственно к делу.  -
Вы не можете рассказать об отношении ННФ к этому эксперименту?
   - У них пока еще не сложилось определенного мнения. Всего лишь на прошлой
неделе они поручили мне функции связного, и  я  до  сих  пор  ничего  им  не
сообщил. Присядем.
   Не дожидаясь ответа, Маркхем подошел к единственному незанятому  стулу  в
комнате, освободил его и сел, положив ногу на  ногу.  Его  собеседники  тоже
сели, впрочем, не с такой, как он, небрежностью.
   - Вы занимаетесь физикой плазмы, не так ли, доктор Маркхем?
   - Да, у меня как раз  сейчас  годичный  творческий  отпуск.  Значительная
часть моих трудов, за исключением нескольких последних лет,  была  посвящена
физике плазмы. Я написал работу по теории тахионов задолго до их открытия, и
изучать их стало модным. Думаю, именно поэтому ННФ и попросил меня  приехать
сюда.
   - Вы прочли копию доклада, которую я вам послал, с предложениями по этому
вопросу?
   - Да, доклад интересный, - без колебании сказал Маркхем. - В  теории  все
прекрасно. Я сейчас изучаю материал, базирующийся на эксперименте Ренфрю.
   - Вы полагаете, из этого что-то получится?
   - Мы знаем, что техника эксперимента жизнеспособна. А вот удастся ли  нам
связаться с прошлым...
   - А эта установка, - Петерсон показал рукой на  лабораторный  зал,  -  не
поможет?
   -  Если  нам  очень  здорово  повезет.  Такие  эксперименты  по  ядерному
резонансу уже проводились в  Кавендишской  лаборатории,  а  также  в  других
лабораториях США и Советского Союза в  50-е  годы.  В  принципе,  они  могут
воспринять четкий сигнал, наведенный тахионами.
   - Значит, мы можем обменяться сигналами?
   - Да. Но  и  только.  Это  очень  ограниченная  система  передвижения  во
времени. Пока придуман лишь такой способ общения  с  прошлым.  Мы  не  можем
посылать туда людей или предметы.
   Петерсон покачал головой:
   - Я  защищал  диплом  по  социальным  вопросам,  возникающим  в  связи  с
применением компьютеров, но даже я...
   - В Кембридже? - прервал его Маркхем.
   - Да, в Королевском колледже. - Маркхем усмехнулся, и Петерсон  запнулся.
Ему  не  понравилось  то,  как  откровенно  Маркхем  всех  рассортировывает.
Вообще-то он и сам это делал, но не так явно, и имел на то  веские  причины.
Слегка раздраженно он продолжил:
   - Слушайте, даже мне и