лкнуть  ее.  В  этом  заключается  принцип
неопределенности Гейзенберга. Нельзя сказать совершенно  точно,  какой  силы
толчок  получила  измеряемая  частица  от  наблюдателя,  а  потому   будущее
местоположение ее становится несколько неопределенным. Уравнением Шредингера
описывается  комплекс  вероятностей  мест  появления  ее  в  следующий  раз.
Комплекс вероятностей был найден с помощью изображения волны, движущейся  во
времени вперед. В соответствии с этим комплексом частица может  появиться  в
будущем  в  различных  точках  множества.  Волна  вероятности...   Старинное
изображение движения частицы по аналогии с бильярдным шаром  некорректно,  и
оно может только ввести в заблуждение. Частица должна оказаться там, куда ее
приведет движение, согласно законам Ньютона,  но  возможны  и  другие  пути.
Вероятность их будет несколько меньшей, но  тем  не  менее  они  существуют.
Проблема  возникает  при  повторном  доступе  наблюдателя  к   любой   точке
последовательности и  повторном  измерении.  Он  обнаруживает,  что  частица
оказалась в одном-единственном месте, а не распределилась  между  различными
вероятными местоположениями. В чем же дело? А все дело в  том,  что  он  сам
себя рассматривает, по существу, ньютоновским наблюдателем  -  классическим,
как говорят в технике.
   Маркхем широко улыбнулся, поворачивая на Кингз-Парейд. В  этом  аргументе
скрыта  ловушка.  Классического  наблюдателя  не  существует.  Все  в   мире
подчиняется квантовой  механике,  все  движется  в  соответствии  с  волнами
вероятностей. Поэтому обладающий массой экспериментатор, к которому никто не
прикасался, отталкивается в обратном направлении. Он получает от  затронутой
частицы толчок с известной  неопределенностью,  а  следовательно,  он  также
подчиняется законам квантовой  механики,  является  ее  частью.  Эксперимент
оказался шире и сложнее, чем  просто  идея  последствия.  Можно  говорить  о
втором наблюдателе, с большей массой, чем у первого, но это только  усложнит
проблему. В итоге возникает мысль считать ВСЮ  ВСЕЛЕННУЮ  "наблюдателем",  в
результате чего могла быть создана самодовлеющая система.  Значит,  придется
рассматривать ни больше ни  меньше  проблему  одновременного  движения  всей
Вселенной, не разделяя это на отдельные, удобные для решения эксперименты.
   Еще одна формулировка проблемы: что заставило частицу появиться именно  в
данной точке? Почему она приняла именно это, а не любое другое из  множества
возможных  положений?  Создается  такое  впечатление,  что   для   Вселенной
существуют различные пути развития, но что-то заставляет ее двигаться только
каким-то одним конкретным.
   Маркхем остановился полюбоваться головокружительной высотой собора Святой
Марии.  На  фоне  синего  неба   выделялась   голова   какого-то   студента,
наклонившегося к краю крыши.
   Так что послужило бы соответствующей аналогией?
   Появление пучка тахионов порождало такую же проблему. Если идея  Маркхема
правомерна, то при этом так же возникала волна вероятностей при  перемещении
вперед  и  назад  во  времени.  Если  создать   парадокс,   то   эта   волн:
распространится по замкнутому контуру, в итоге вся  система  с  ошеломляющей
быстротой приобретет свойств; безумной - она никак не сможет определиться со
сбой-состоянием. Нечто должно порождать что-либо одно.  А  нет  ли  и  здесь
аналогии,  чего-то  вроде  неподвижного  наблюдателя,   который   направляет
движение времени скорее вперед, чем назад?
   Если такая аналогия есть, то, может быть, появится ответ и  на  парадокс.
Законы физики должны помочь найти ответ. Однако уравнения немы и безответны,
и всегда в таких случаях математика отвечает  на  вопрос  "как?",  а  не  на
вопрос "почему?". Не придется ли вмешаться неподвижному наблюдателю? Но  кто
он - Бог? Может быть.
   В отчаянии Маркхем затряс головой. Идеи роились в воздухе как  пчелы,  но
он не мог ухватиться ни за одну из них. Он неожиданно зарычал и пошел  через
проезжую часть улицы наперерез велосипедистам к магазину "Боуз энд Боуз".
   Выбор книг становился  скудным,  в  издательском  деле  назревал  кризис,
книгопечатание отступало перед натиском телевидения. Он обратил внимание  на
женщину,  сидевшую  за  кассой.  Вполне   сексуальна.   Однако,   к   своему
неудовольствию, Маркхем вынужден был признать, что она  слишком  молода  для
него.  Он  подходил  к  тому  этапу  жизни,  когда  амбиции   почти   всегда
перевешивают зону вероятного успеха.
   История с тахионами по-прежнему занимала его, когда он  шел  домой  через
Кавендиш-авеню  и  дальше,  мимо  бассейнов.  Покрытый  дерном  участок,  по
каким-то причинам еще в древности названный Землей Ламмы, как  бы  парил  во
влажном воздухе полудня. Везде царила неподвижность;  словно  добравшись  до
вершины из зимнего провала и отдыхая после трудного подъема, год готовился к
началу  спуска.  Маркхем  повернул  на  юг  к  Гранчестеру,  где   все   еще
продолжалось  строительство   ядерного   реактора.   Казалось,   что   из-за
бесконечных задержек никогда не закончится изготовление этого  приплюснутого
гигантского шарика для пинг-понга, под которым будет кипеть  атомный  котел.
Лужайки  вокруг  образовывали  пасторальный  уголок.  Коровы,   жавшиеся   в
чернильную тень деревьев, помахивали  хвостами,  отгоняя  мух.  Доносившиеся
звуки - бормотание голубей, гудение самолета, жужжание и легкое постукивание
-  навевали   сонливость.   Воздух   был   насыщен   запахами   чертополоха,
тысячелистника, пижмы и амброзии. В пышной  траве  неожиданно  ярким  ковром
расцвели колокольчики,  желтела  ромашка,  разливался  ярко-красной  краской
сочный цвет, воспетый литературой.
   Когда он явился домой, Джейн читала. Они, не спеша,  занялись  любовью  в
тесной спальне наверху, увлажнив потом простыни.  В  сонном  мозгу  Маркхема
промелькнул образ женщины из "Боуз энд Боуз". Пахло мускусом.  Длинный  день
тянулся до десяти вечера, прихватив солидный кусок от  ночи.  Проверяя  свои
расчеты при бледном предзакатном свете, Маркхем подумал, что кто-то на  этой
планете платит за такие длинные летние дни тяжелой монетой  морозных  зимних
ночей. "Копятся долги", - подумал он. И вечером, читая  о  всеразрастающемся
цветении океана, он почувствовал преддверие расплаты.

Глава 16

8 апреля 1963 года

   Гордон опаздывал на заседание сенатского комитета факультета.  Неожиданно
перед ним возник Бернард Кэрроуэй.
   - Гаудан, мне нужно с  вами  поговорить.  Что-то  в  его  тоне  заставило
Гордона остановиться.
   - Я слышал в "Последних новостях" ваше со Шриффером сообщение -  один  из
моих студентов позвонил мне, чтобы я тоже полюбовался. - Кэрроуэй убрал руки
за спину, и это придало ему какой-то судейский вид.
   - М-да.., пожалуй, я думаю, что Сол там малость перестарался.
   - Рад это слышать. - Тон Кэрроуэя сделался игривым. - Я тоже считаю,  что
Сол чересчур разошелся по этому поводу. - Он посмотрел на  Гордона,  как  бы
требуя подтверждения своих слов.
   - Похоже.
   - Я не мог представить себе ничего более  невероятного.  Он  говорил  про
эксперимент с ядерным резонансом? Очень странный способ связи.
   -  Сол  полагает,  что   часть   этого   сообщения   представляет   собой
астрономические координаты. Вспомните, когда я пришел к вам...
   - Значит, это и есть основа? Всего лишь какие-то координаты?
   - Но он сумел  расшифровать  эти  импульсы  таким  образом,  что  получил
изображение, - почти извиняющимся тоном сказал Гордон.
   - Ах так. А по мне это смахивало на детские каракули.
   - Нет, там есть определенная структура. Что же касается содержания, то мы
не...
   - Я думаю, вам следует быть осторожнее с  этим  делом,  Гаудан.  Поймите,
кое-что из того, что делает Шриффер, мне нравится. Однако я и все  остальные
в  астрономической  общине  считаем,  что  он  здорово  переборщил  с   этой
радиосвязью. А теперь еще и обнаружил послания в экспериментах  по  ядерному
резонансу. Я полагаю,  Шриффер  перешел  все  границы.  -  Бернард  серьезно
покивал в подтверждение своих слов и стал разглядывать свои ботинки. У  него
был такой суровый вид, что ему не  стоило  противоречить,  по  крайней  мере
открыто. Свой избыточный вес он  нес  с  такой  агрессивной  энергией,  что,
казалось,  сметет  с  пути  любого,  кто  посмеет  сделать  ему   замечание.
Малорослый, с бочкообразной грудью; когда он  выдыхал  и  расслаблялся,  она
оказывалась не чем  иным,  как  брюшком,  которое  он  решительно  выставлял
вперед. Теперь же, отметил про себя Гордон, оно осело. Бернард просто  забыл
о нем, сконцентрировав свое внимание на грехах Шриффера. Его пиджак раздулся
так, что деревянные застежки натянулись. Гордону даже показалось, что ремень
брюк заскрипел под возросшим давлением.
   - Это вредит всей игре, знаете ли,  -  резко  проговорил  Бернард,  глядя
вверх. - Именно вредит.
   - Я думаю, пока мы не докопаемся до истины...
   - Истина в том, что Шриффер ловко обвел вас и заставил  присоединиться  к
нему, Гаудан. Я уверен,  это  была  не  ваша  идея.  Мне  жаль,  что  нашему
факультету придется заниматься этим.  На  вашем  месте  я  бы  заставил  его
расплатиться.
   Дав совет, Бернард важно кивнул и ушел.
   Когда Гордон вошел в лабораторию, Купер поднял глаза и сказал:
   - Доброе утро, как дела?
   Гордон с горечью подумал, что, задавая стандартный  вопрос  "как  дела?",
люди на самом деле совершенно тобой не интересуются.
   - Что-то я не в себе, - пробормотал он. Купер удивленно поднял брови.
   - Смотрели вечером новости по телевизору? - спросил Гордон.
   - Да, - ответил Купер, поджав губы с таким видом, словно и так  наговорил
лишнего.
   - Я не хотел, чтобы все так получилось. Шриффер просто  подхватил  мяч  и
побежал с ним.
   - Что ж, может быть, он что-то выиграл.
   - Вы так думаете?
   -  Нет,  -  признался   Купер.   Он   принялся   регулировать   настройку
осциллоскопа, явно давая понять, что вопрос исчерпан. Гордон даже не подумал
пробивать броню его чисто гойской бездумной жизнерадостности, которая  умело
пряталась под плащом равнодушия.
   - Есть новые данные? - Гордон засунул руки в карманы и стал прохаживаться
по лаборатории, осматривая оборудование. Здесь по крайней мере он знал,  что
происходит и что имеет значение. Мысли о работе успокаивали его и  приносили
удовлетворение.
   - Я получил несколько удачных резонансных линий и продолжаю выполнять  те
измерения, о которых мы договорились.
   - Э.., хорошо. "Ишь ты! Я делаю только то, о чем мы договорились. Вам  не
удастся поймать меня с неожиданными результатами. Ничего не выйдет!"
   Гордон еще немного походил по лаборатории, проверяя  приборы.  Из  дьюара
время от времени вылетали клубы холодных паров азота, трансформаторы гудели,
насосы неторопливо постукивали. Гордон внимательно  просмотрел  лабораторную
тетрадь Купера, выискивая возможные ошибки. Он  выписал  по  памяти  простые
теоретические выражения,  которым  должны  были  соответствовать  результаты
измерений Купера. Результаты получались  близкими  к  теоретическим  данным.
Рядом с аккуратными  записями  Купера  каракули  Гордона  казались  ненужным
вмешательством в стройную безупречность разграфленных страниц.  Купер  писал
шариковой ручкой, а Гордон даже для ориентировочных расчетов, таких, которые
он выполнял здесь, пользовался паркеровской перьевой ручкой. Он  предпочитал
изящное скольжение пера и внезапное прекращение письма, а также тот  оттенок
значительности, который придавали тексту широкие синие линии. Одна из причин
того, что он поменял белые  рубашки  на  синие,  состояла  в  обреченной  на
неудачу надежде скрыть таким образом чернильные пятна на нагрудных карманах.
   Подобная работа - беззаботное продолжение текущего эксперимента, записи в
лабораторной  тетради  -  действовала  на  него  успокаивающе.  На  какое-то
мгновение он снова оказался  в  Колумбийском  университете  -  сын  Израиля,
верный делу Ньютона. Но  потом  проверил  последние  записи  Купера,  и  это
мгновение прошло. Ему нечего было здесь делать и пришлось снова окунуться  в
действительность.
   - Вы подготовили выводы для  кандидатского  экзамена,  о  которых  я  вас
просил? - обратился он к Куперу.
   - О да. Я почти все сделал. Завтра принесу.
   - Хорошо, хорошо. - Гордон оставался на  месте,  ему  очень  не  хотелось
уходить из лаборатории. - Скажите, вы  ничего  не  получали,  кроме  обычных
резонансных кривых? Никаких там?..
   - Посланий? - Купер чуть  улыбнулся.  -  Нет.  Гордон  кивнул,  рассеянно
оглянулся и ушел.
   Однако вместо того чтобы вернуться в свой кабинет, он сделал крюк и пошел
в физическую библиотеку. Она находилась на первом этаже корпуса "В",  и  все
здесь казалось временным. Впрочем, в Калифорнийском университете Ла-Ойи  все
выглядело примерно так в отличие от вызывающих  священный  трепет  коридоров
Колумбийского. Ходили  слухи,  что  вскоре  даже  название  университетского
кампуса будет  изменено.  Ла-Ойю  собирались  присоединить  к  беспорядочным
нагромождениям  Сан-Диего.   Муниципалитет   считал,   что   это   сэкономит
противопожарную защиту и сократит  затраты  на  содержание  полиции.  Однако
Гордону "казалось, что это будет еще одним шагом ко всеобщему  нивелированию
и лос-анджелизации всего того, что так приятно  отличало  Ла-Ойю  от  других
городов.   Итак,   Калифорнийский   университет   Ла-Ойи    превратится    в
Калифорнийский университет Сан-Диего, утратив при этом  нечто  большее,  чем
название.
   Минут сорок он просматривал свежие журналы по физике, затем ознакомился с
некоторыми ссылками, касающимися отложенной  Им  до  лучших  времен  идеи  о
горелке с обратным пламенем. Так как больше здесь делать было нечего,  а  до
ленча оставалось около часа, Гордон неохотно пошел в  свой  кабинет.  Он  не
стал  заходить  на  третий  этаж  за  почтой,  а  двинулся  между  корпусами
физической и химической лабораторий под соединяющим их мостом  -  нелепейшим
воплощением  мечты  архитектора.  Красивая  конструкция  из  шестиугольников
притягивала глаз - он это признавал. И одновременно  создавалось  неприятное
впечатление  подмостков  для  какого-то  прохода,  проделанного   гигантским
насекомым, как бы наметкой  конструктивного  решения  для  будущего  осиного
гнезда.
   Он не удивился, обнаружив, что дверь его кабинета открыта - обычно сам он
ее  не  закрывал.  Гордон  даже  считал,  что  гуманитарии   отличаются   от
представителей точных наук еще и тем, что они обычно закрывали двери, как бы
отваживая случайных  посетителей.  Он  подумал,  нет  ли  в  этом  глубокого
психологического смысла; а  может  быть,  гуманитарии  просто  старались  не
высовываться во время  пребывания  в  университетском  городке?  Создавалось
впечатление, что они в основном работают дома.
   Спиной к двери, рассматривая через окно подмостки для  "осиного  гнезда",
стоял Исаак Лакин.
   - Гордон, - пробормотал он, - я вас искал.
   - Представляю почему.
   - Да? - Лакин присел на край стола, Гордон продолжал стоять.
   - Это ведь связано со Шриффером?
   - Угадали. - Лакин посмотрел на люминесцентный светильник под потолком  и
поджал губы, как будто тщательно обдумывал, что сказать.
   - Все это вырвалось из-под контроля, - помог ему Гордон.
   - Боюсь, что так.
   - Шриффер обещал мне, что ни мое имя, ни университет Ла-Ойи не попадут  в
"Новости". Его единственная цель состояла в том, чтобы дать ход рисунку.
   - Но дело зашло гораздо дальше.
   - Каким образом?
   - Мне звонили очень многие люди. Они позвонили  бы  и  вам,  если  бы  вы
находились в кабинете.
   - Кто и откуда?
   - Коллеги. Ученые, работающие в области  ядерного  резонанса.  Они  хотят
знать, что происходит. Добавлю, мне тоже это небезынтересно.
   - Ну... - Гордон коротко рассказал о  втором  послании  и  о  том,  каким
образом в дело оказался замешан  Шриффер.  -  Я  боюсь,  Сол  пошел  гораздо
дальше, чем следовало бы.
   - Согласен. Кстати, звонил менеджер нашего контракта.
   - Ну и что?
   - Что? Честно говоря, он не имеет большой власти, но вот у  наших  коллег
она есть. И они принимают решение.
   - И все-таки, что это значит?
   - Вам придется  выступить  с  опровержением  выводов  Шриффера,  -  пожал
плечами Лакин.
   - Почему?
   - Потому что эти выводы неверны.
   - Я этого не знаю.
   - Вам не следовало бы выступать с заявлениями, правильность которых вы не
можете подтвердить.
   - Но отрицать это тоже неверно.
   - Вы считаете, что в его гипотезе есть доля правды?
   - Нет, - с трудом произнес Гордон.  Он  надеялся,  что  ему  не  придется
говорить что-либо определенное.
   - Тогда откажитесь от этой идеи.
   - Я не могу отрицать того, что  мы  получили  послание,  причем  ясное  и
четкое.
   Лакин с чисто европейским высокомерием  поднял  брови,  как  будто  желая
сказать: "Как можно разговаривать с таким человеком".
   Гордон бессознательно подтянул брюки и  заложил  большие  пальцы  рук  за
пояс, слегка ссутулившись. Смешно, но он неожиданно представил себе в  такой
позе Марлона  Брандо  в  роли  шерифа,  который,  прищурившись,  разглядывал
какого-то бандюгу. Гордон поморгал и подумал, что еще он мог бы сказать.
   - Понимаете ли, -  осторожно  подбирая  слова,  начал  Лакин,  -  в  этой
ситуации глупцом будете выглядеть не только вы. Сообщение о послании бросает
тень на весь эффект спонтанного резонанса.
   - Может быть.
   - Некоторые телефонные звонки касались только этого вопроса.
   - Ну и что?
   - Я считаю, вам следует как-то отреагировать на это,  -  строго  произнес
Лакин.
   - Лучше действовать, чем реагировать.
   - Что вы хотите сказать? - Лакин весь  подобрался  и  застыл  в  ожидании
ответа.
   В это время зазвонил телефон. Гордон с облегчением схватился  за  трубку.
Его ответы были односложными:
   - Прекрасно. В три часа. Мой кабинет номер  118.  Закончив  разговор,  он
повесил трубку и спокойно взглянул на Лакина:
   - "Сан-Диего юнион".
   - Ужасная газетенка.
   - Да. Но они хотят подробностей.
   - Вы собираетесь с ними встретиться?
   - Конечно. Лакин вздохнул:
   - Что вы собираетесь им сказать?
   - Я скажу, что не имею понятия, откуда взялась эта информация.
   - Неразумно. Очень неразумно.
   Когда Лакин ушел, Гордон вспомнил эту  вылетевшую  у  него  фразу  "Лучше
действовать, чем реагировать" и задумался, откуда она взялась. Скорее  всего
от Пенни. Звучит литературно. А вот имел ли он в виду ее смысл?  Не  гонится
ли он за славой, как Шриффер?  Он  готов  принять  какую-то  часть  вины  за
что-либо подобное - это банально, не так ли?  Евреи  всегда  чувствуют  себя
виноватыми - может, это у них  в  крови?  Но  он  не  виноват,  подсказывала
интуиция, что-то спрятано в этом послании,  оно  подлинное.  Он  изучал  его
сотню раз, и все-таки ему приходилось полагаться  на  собственное  суждение,
собственную интуицию. И если Лакину все  это  кажется  глупостью,  если  сам
Гордон будет выглядеть обманщиком  -  это,  конечно,  плохо,  но  пусть  все
остается так.
   Он снова засунул большие пальцы за пояс брюк, поглядел  на  строительство
калифорнийского насекомого и почувствовал, что ему хорошо, чертовски хорошо.
   После ухода репортера из "Сан-Диего юнион" Гордон по-прежнему  чувствовал
себя уверенно, хотя для этого ему и приходилось прилагать кое-какие  усилия.
Репортер задал ряд неумных вопросов, что и требовалось для газетной заметки.
Гордон подчеркивал  наличие  неопределенностей,  а  "Юнион"  требовал  ясных
ответов на планетарные  вопросы,  желательно  одной  фразой,  которую  можно
цитировать. Гордон считал немаловажным процесс исследования и то, что ответы
оставались   всегда   условными,   зависящими   от    результатов    будущих
экспериментов. "Юнион" же хотел получить приключения,  интриги  и  еще  одно
подтверждение тому, что университет - на пути к славе. Конечно,  через  этот
пролив какая-то информация перетекала, но отнюдь не била через край