...
   Гордон  сортировал  почту,  откладывая  часть  в  кейс,  чтобы  прочитать
вечером, когда появился Рамсей.
   После нескольких предварительных  фраз  -  создавалось  впечатление,  что
Рамсей всерьез интересуется  погодой  -  он  достал  из  конверта  листок  и
протянул Гордону:
   -  Эту  картинку  Шриффер  показывал  вчера  вечером?  Гордон   несколько
мгновений молча рассматривал изображение.
   - Где вы ее взяли?
   - Ваш студент Купер дал.
   - Откуда она у него?
   - Говорит, от Шриффера. Несколько недель назад Шриффер  приходил  к  нему
проверить точки и пропуски.
   Гордону следовало предположить, что Шриффер захочет проверить информацию.
Это была разумная предосторожность.
   - Ну хорошо, - произнес он.  -  Это  несущественно.  Так  что  вы  хотели
сказать?
   - Я не думаю, что данное изображение несет  смысловую  информацию,  но  в
конечном счете у меня не хватило времени для... Слушайте, я хотел  спросить,
а что этот Шриффер делает?
   - Он расшифровал второе послание. Полагает, что оно <пришло со звезды  99
Геркулес, которая...
   - Да-да, я слышал. Зачем он обратился к телевизионщикам?
   - Чтобы разобраться в этом изображении.
   - А он не знает ничего о первом послании, над которым я работаю?
   - Конечно, знает.
   - Чертовщина какая-то... Вся эта  возня  на  телевидении  просто  чепуха,
верно?
   - Я агностик, - пожал плечами Гордон. - Я не знаю, что это значит, о  чем
и сказал репортеру. Рамсеи выглядел встревоженным:
   - Вы все-таки считаете, что это настоящая сенсация? А дело, над которым я
тружусь.., с ним все в порядке?
   - Да.
   - Значит, Шриффер все-таки подонок?
   - Я агностик, -  повторил  Гордон,  неожиданно  почувствовав  себя  очень
усталым. Всем требовалась от него вечная и неизменная Истина, а он ничего не
мог им предложить.
   - Хм,  кое-что  из  биохимии  стало  проясняться,  знаете  ли.  Небольшой
эксперимент, который я  поручил  одному  из  моих  студентов,  начал  давать
результаты. А теперь происходит это и...
   - Не тревожьтесь.  Послание  Шриффера  может  оказаться  чистой  ерундой,
насколько я знаю. Слушайте, я только-только разошелся и...  -  Гордон  вытер
пот со лба, - и все прошло мимо. Продолжайте ваши эксперименты, хорошо?
   - Хорошо. А как все получилось?
   - Шриффер решил, что ему удалось кое-что расшифровать, и вот, пожалуйста,
совершенно неожиданно появился на телевидении. Это отнюдь не моя идея.
   - А! Это меняет дело. - Рамсеи немного успокоился, однако  тут  же  снова
нахмурил брови:
   - А как насчет первого послания?
   - В смысле?
   - Вы не собираетесь его публиковать?
   - Пока на этот счет нет никаких планов.
   - Хорошо.
   - В вашем распоряжении столько времени, сколько вам может потребоваться.
   - Отлично. - Рамсеи протянул руку, как будто только что заключил  сделку.
- Буду держать вас в курсе. Гордон торжественно пожал протянутую руку.
   То, что ему немного  пришлось  поинтриговать  Рамсея,  сначала  тревожило
Гордона, но потом он понял, что это - одна из форм общения  с  людьми:  надо
прислушиваться к их голосу, смотреть на проблему  их  глазами,  если  вообще
хочешь контактировать с  ними.  Рамсеи  относился  ко  всему  этому,  как  к
своеобразной  игре,  а  сообщение  о  первом  послании  считал  приоритетной
информацией; что же касается Шриффера - он полагал, что тот просто сует  нос
не в свое дело. Ну что ж, для целей, связанных со  вселенной  Рамсея,  пусть
все так и остается. В молодости Гордон был  циничнее  в  выборе  средств,  с
помощью которых можно убеждать людей. Теперь он смотрел на  это  по-другому.
Он не обманывал Рамсея и  не  утаивал  информацию.  Он  всего  лишь  излагал
события по-своему. Юношеские представления о красоте истины -  просто  чушь,
упрощение понятий. Если тебе нужно, чтобы  что-то  сдвинулось  с  места,  ты
пускаешься в разговоры. Дела делаются именно так.  Рамсеи  может  продолжать
свои эксперименты, не задумываясь над остальным,  и  если  им  повезет,  они
непременно что-нибудь найдут.
   Он шел от физического корпуса к Торри-Пайнз-роуд,  где  припарковал  свою
машину, когда худенькая маленькая женщина подняла в приветствии руку. Гордон
пригляделся  и  узнал  Марию  Гепперт-Майер  -   единственную   женщину   на
факультете.  Она  недавно  перенесла  инсульт  и  теперь  появлялась  редко,
перемещаясь по коридорам словно  привидение.  Левая  сторона  ее  тела  была
частично парализована, а речь стала невнятной. Кожа  на  лице  обвисла,  она
казалась очень усталой, но в глазах ее светился неугасимый интеллект.
   - Вы верите в ваши ре.., результаты? - спросила она.
   Гордон поколебался. Под ее пронизывающим  взглядом  он  чувствовал  себя,
словно под микроскопом истории. Эта женщина прибыла из Польши, прошла  через
годы войны,  работала  над  разделением  изотопов  урана  по  Манхэттенскому
проекту в Колумбийском университете,  занималась  исследовательской  работой
вместе с Ферми, пока тот не умер от рака. Она вынесла все это и более  того:
ее муж Джо, блестящий химик, занимал должность профессора в Чикаго, а  Марии
отказали  в  месте   на   факультете,   и   ей   пришлось   довольствоваться
второстепенным положением  в  чужих  исследовательских  разработках.  Гордон
неожиданно задумался  о  том,  довольна  ли  она  своим  положением,  она  -
исследователь,  создавший  оболочечную  модель  ядра,  которая  принесла  ей
мировую  славу.  По  сравнению  с  тем,  что  ей  пришлось   пережить,   его
неприятности - сущие пустяки. Гордон прикусил губу.
   - Да. Я думаю что-то... Кто-то пытается контактировать с нами.  Только  я
не знаю, что или кто.
   Она кивнула. От нее исходила спокойная уверенность в  себе,  несмотря  на
то, что одна сторона тела осталась неподвижной. Это взяло Гордона  за  душу.
Под прямыми лучами заходящего солнца  он  заморгал,  глаза  его  наполнились
теплой влагой.
   - Хорошо. Хорошо, - пробормотала Мария заплетающимся языком и  ушла,  все
еще улыбаясь.
   Он пришел домой следом за Пенни, бросил  в  угол  тяжелый  кейс,  который
хранил его дневные заботы, и отправился в спальню.
   - Ты куда? - спросил он, увидев, что Пенни переодевается.
   - Хочу заняться серфингом.
   - Господи, но ведь уже темнеет.
   - Волны об этом не знают.
   Гордон невольно облокотился о стену. Ее энергия  поражала  его.  Вот  эту
сторону калифорнийской жизни он воспринимал тяжелее всего - настоящий  культ
физических упражнений.
   - Пошли со мной, - предложила она, натягивая французский  купальник  типа
"бикини" и рубашку-безрукавку. - Я  тебя  научу.  Ты  сможешь  попрыгать  на
приливной волне.
   - А, - сказал он, не желая показывать, что  ему  не  терпится  пропустить
стаканчик белого вина и посмотреть вечерние  новости.  "В  конце  концов,  -
подумал он, и ему неожиданно не понравилась эта  мысль,  -  там  может  быть
продолжение истории со Шриффером". - Пошли.
   Стоя на берегу,  Гордон  наблюдал,  как  она  прорезала  след  на  склоне
падающей волны, и удивлялся: хрупкая девушка  на  простой  дощечке  оседлала
слепую  силу  океана;  она  висела  в  воздухе,  будто  демонстрируя  фокусы
ньютоновской механики. Все это казалось ему водной мистерией,  и  однако  же
абсолютно ясно, что удивляться не следует - в конечном счете это всего  лишь
классическая  динамика.  Компания,  что  обычно  крутилась  возле   насосной
станции, была здесь в  полном  составе.  Ожидая  самой  большой  волны,  они
катались на досках, цвет  которых  резко  контрастировал  с  их  коричневыми
телами. Гордон взмок, выполняя безжалостные процедуры физических  упражнений
Королевских канадских вооруженных сил. Он уверял себя,  что  это  ничуть  не
хуже того неподдельного удовольствия, которое испытывали любители  приливов,
рассекая волны. Выполнив предписанные приседания и отжимания, он побежал  по
полосе прибрежного песка, тяжело дыша и одновременно пытаясь  разобраться  в
событиях дня. Они никак не укладывались в стандартную схему. Он остановился,
хватая ртом соленый воздух, лоб потемнел и покрылся потом. Пенни,  плавая  в
загустевшем воздухе, махала ему рукой. Океан у нее за  спиной  будто  сложил
чашей  огромные  руки  и  подхватил  ее  доску,  подталкивая   вперед.   Она
покачнулась, взмахнула руками и упала. Кружевной гребень волны накрыл  ее  с
головой. Тонкая дощечка  скользнула  вперед  и  стала  переворачиваться  под
напором  волны.  Над  водой   показалась   голова   Пенни;   мокрые   волосы
распластались по плечам и образовали на голове что-то вроде  шапочки,  глаза
моргали, белые зубы сверкали. Она смеялась.
   Когда они одевались, он спросил:
   - А что у нас на ужин?
   - Все, что ты хочешь.
   - Я хочу салат из артишоков, фазана, а потом трюфели с бренди.
   - Надеюсь, ты сможешь все это приготовить.
   - Отлично, а чего ты хочешь?
   - Я собираюсь пройтись. Я не голодна.
   - Да? - Он удивился.
   - Я собираюсь на митинг.
   - А это зачем?
   - Митинг? Ну, это такое собрание, я полагаю.
   - А все-таки что за митинг? - продолжал настаивать Гордон.
   - В поддержку Голдуотера.
   - Что?
   - Ты, должно быть, слышал о нем. Он баллотируется в президенты.
   - Ты, наверное, шутишь. - Одна его нога застыла в  воздухе,  другая  -  в
штанине шортов для бега. Осознав, как комично он  выглядит.  Гордон  опустил
ногу и закончил одеваться. - Он же примитивен!
   - Бэббит?
   Нет, роман Синклера Льюиса не вспоминался ему при этом.
   - Скажем просто - он глуповат.
   - Ты когда-нибудь  читал  "Самосознание  консерватора"?  Там  много  чего
говорится в его пользу.
   - Нет, не читал. Но послушай, когда у нас есть Кеннеди, с его договором о
запрещении атомных испытаний и  некоторыми  действительно  новыми  идеями  в
международной политике, с его Союзом ради прогресса...
   - Плюс залив Кочинос, Берлинская стена, его братец со свиными глазками...
   - Да брось ты! Голдуотер просто пешка в руках большого бизнеса.
   - Он выступает против коммунистов. Гордон сел на кровать:
   - Ты действительно веришь во все это? Она сморщила нос. Гордон уже  знал:
это значит - Пенни приняла решение.
   - А кто послал наших  парней  в  Южный  Вьетнам?  Как  насчет  того,  что
случилось с Клиффом и Берни?
   - Если Голдуотер придет к власти, там окажутся миллионы Клиффов и Берни.
   - Голдуотер одержит победу, а не будет валять дурака.
   - Пенни, все, что мы должны сделать, - это сократить наши  потери.  Зачем
поддерживать диктатора вроде Дьема?
   - Я знаю только то, что там убивают моих друзей.
   - А Большой Барри сможет что-то изменить?
   - Конечно. Это твердый человек. Он остановит социализм в нашей стране.
   Гордон улегся на кровать и без особой надежды в голосе сказал:
   -  Послушай,  Пенни,  я  знаю,  что  ты  меня   считаешь   кем-то   вроде
нью-йоркского коммуниста, но я не могу понять...
   - Я уже опаздываю. Линда пригласила меня  на  вечеринку  с  коктейлями  в
честь Голдуотера. Хочешь, пойдем вместе?
   - Боже мой, конечно, нет.
   - Как хочешь. Я пошла.
   -  Ты  -  грамотный,  читающий  человек  -  в  самом  деле  поддерживаешь
Голдуотера? Ну и ну...
   - Я понимаю, что не укладываюсь в твои стереотипы, но это твои  проблемы,
Гордон.
   - Господи Иисусе...
   - Я вернусь через несколько часов. - Она  поправила  Прическу,  проверила
складки на отглаженной юбке и вышла из спальни, подтянутая и энергичная.
   Лежа на кровати и наблюдая за ней, Гордон старался понять, всерьез ли она
все это говорила. И по тому, с какой Силой Пенни хлопнула дверью, он  понял,
что всерьез.
   Их союз выглядел необычным с самого начала. Они встретились на  вечеринке
с вином и закусками в прибрежном коттедже на Проспект-стрит, в ста метрах от
Музея искусств Ла-Ойи. (Когда Гордон впервые  попал  в  этот  музей,  он  не
заметил вывески и решил, что это еще одна - Дэвид! Эй, Дэвид! - окликнул он,
но  тот  не  отреагировал,  повернулся  и  быстро  пошел  в  противоположном
направлении. Может, Селиг не хотел видеть своего однокурсника? Он всегда был
со странностями. Гордон пожал плечами.
   Конечно, если подумать, многое сейчас казалось ему немного странным,  как
отретушированная фотография приятеля. В ярком свете солнечного  летнего  дня
здания выглядели грязными, люди - вялыми и бледными, в  придорожных  кюветах
скопилось больше мусора. Почти за квартал отсюда он наткнулся  на  вольготно
расположившегося на ступеньках подъезда пьяного мужчину,  который  продолжал
пить что-то из сосуда, завернутого в оберточную бумагу. Гордон пошел быстрее
и поспешил зайти внутрь. Может, он слишком  долго  пробыл  в  Калифорнии,  и
теперь все, что не выглядело новым  и  свежим,  казалось  ему  поношенным  и
использованным?
   Клаудиа Зиннес оставалась неизменной.  Ее  добрый,  чуть  лукавый  взгляд
выдавал блестящий интеллект. Гордон провел с ней все послеполуденное  время,
описывая  свои  эксперименты,  сравнивая  свое  оборудование  и  технические
приспособления с тем, что имелось в ее лаборатории. Она знала  о  спонтанном
резонансе, Соле Шриффере и об остальном. Клаудиа нашла все это  "интересным"
- нейтральное слово, которое вас  ни  к  чему  не  обязывает.  Когда  Гордон
попросил ее продублировать те эксперименты, которые  он  выполнял  вместе  с
Купером, она сначала отмела эту идею - много  дел,  занятия  со  студентами,
время на больших резонансных магнитах уже расписано, да и денег на  все  это
нет. На что Гордон заметил, что ее установка очень  похожа  на  ту,  которой
пользуется  он  сам,  и  небольшие  изменения  сделают  ее  идентичной   его
оборудованию. Она стала возражать, ссылаясь на то, что  у  нее  нет  хороших
образцов антимонида индия. Гордон предложил ей  пять  приличных  образцов  -
пять пластинок серого цвета: пожалуйста, используйте их, как сочтете нужным.
Клаудиа удивленно подняла брови. Гордон почувствовал, что снова превращается
в  человека,  которого,  казалось,  уже  забыл,  -   настырного   еврейского
мальчишку-школьника, выжимающего  из  учителя  повышенную  отметку.  Клаудиа
Зиннес знала все эти приемы не хуже кого-либо  другого,  но  постепенно  его
настойчивость пробудила  в  ней  интерес.  Может  быть,  в  этом  спонтанном
резонансе что-то есть. Кто может сказать наверняка,  когда  вокруг  замутили
столько воды? Она поглядела на него своими добрыми карими глазами и сказала:
   - Дело не в том, что вы хотите заставить ваши результаты работать, и не в
том, что вы хотите вывести на чистую воду эту белиберду.
   Гордон закивал: конечно, он надеется на то,  что  она  найдет  здесь  еще
кое-что.
   - Однако, - продолжила, подняв предостерегающе палец,  Клаудиа,  -  пусть
кривые говорят сами за себя.
   Гордон улыбнулся, снова почувствовав себя студентом. Однако все сошлось и
сработало. Зиннес постепенно перешла от "может быть" и "если" к  "когда",  а
затем, видимо, сама не замечая этого, начала планировать время для работы на
установке ядерно-магнитного  резонанса  в  сентябре  и  октябре.  Она  стала
расспрашивать Гордона  о  его  однокурсницах,  где  они  и  чем  занимаются.
Неожиданно он  понял,  что  она  действительно  испытывает  привязанность  к
молодым людям, которые, пройдя через ее руки, вышли в большой мир. Прощаясь,
Клаудиа похлопала его по плечу и сняла какую-то ниточку с  его  пропотевшего
летнего пиджака.
   Когда он возвращался через  Саут  Филд,  то  вспомнил  тот  благоговейный
трепет, который  испытывал  первые  четыре  долгих  и  тяжелых  года  учебы.
Колумбийский университет производил очень сильное впечатление. Факультет, на
котором он учился, был известен во всем мире.
   Он  никогда  не  думал,  что  этот  факультет  может   стать   мельницей,
перемалывающей интеллектуальных троллей, умеющих и любящих собирать схемы  и
чертить  диаграммы,  в  людей,  которые   будут   вращать   гудящие   колеса
промышленности. Ему никогда не приходило в голову, что целые институты могут
удерживаться на плаву или же гибнуть из-за капризов некоторых  индивидуумов,
из-за нескольких неосмотрительных поступков. Религия отвергает сомнения.
   Он пересек город на такси.  На  боковых  улицах  машину  подбрасывало  на
выбоинах - разительный контраст с гладкими мостовыми  Ла-Ойи.  Он  даже  был
доволен, что Пенни не захотела  поехать  с  ним:  в  эту  августовскую  жару
Нью-Йорк выглядел не лучшим образом.
   После того разговора о женитьбе между ними словно черная кошка пробежала.
Может быть, короткая разлука пойдет на пользу их отношениям. Пусть все  само
по себе потихоньку уйдет в прошлое. Гордон  наблюдал,  как  проплывают  мимо
лица прохожих. От подземки, ушедшей под Бродвей, раздавался глухой  гул.  Он
подумал о других людях, которые живут своими жизнями  и  знать  не  знают  о
ядерном магнитном резонансе и загадочной, залитой  солнцем  Калифорнии.  Его
навязчивые идеи относились только к нему, а не к окружающим. Гордон осознал,
что, как только он пытается сосредоточить свои мысли на Пенни,  его  тут  же
уносит в безопасную путаницу спонтанного резонанса. Вот тебе и капитан своей
судьбы.
   Он вышел из такси на той улице, где вырос, щурясь от яркого  солнца.  Все
те же побитые ящики для мусора, добавляющие свой аромат, те же  жаровни,  та
же  бакалейная  лавка  за   углом.   Темноглазые   молодые   домохозяйки   с
сумками-тележками, пасущие своих болтливых  детей,  донашивали  вышедшие  из
моды платья, и только яркие мазки губной помады да чувственные рты  говорили
о скрытых желаниях. Мимо спешили мужчины в серых деловых костюмах, с коротко
стриженными  волосами.  Его  мать  стояла  на  лестничной  площадке,  широко
распахнув руки и глядя, как он приближается к  ней.  Он  поцеловал  ее,  как
подобает хорошему сыну. Когда они вошли в старую гостиную,  с  ее  странными
запахами тесного жилья, мать сказала: "Знаешь, набивка в  мебели  -  на  всю
нашу жизнь", как будто набивка бессмертна.  Это  тронуло  его,  и  он  решил
пустить все на  самотек.  Пусть  она  выложит  месяцами  сберегаемые  слухи,
покажет фотографии помолвок  дальних  родственников,  приготовит  ему  "хоть
разок настоящую домашнюю еду" - паштет из  ливера,  кугель  и  фланкен.  Они
слушали ритмы калипсо на старенькой  "моторолле",  стоявшей  в  углу.  Потом
спустились вниз, чтобы повидаться с хозяином бакалейной лавки Грюндвайсессом
- "он мне уже три раза говорил: приведи мальчика,  я  ему  дам  яблоко,  как
бывало раньше"; обошли квартал, поздоровались с друзьями, серьезно  обсудили
с ними статистику землетрясений; Гордон запустил  в  бездонное  летнее  небо
тряпичный мяч, доставив удовольствие детворе, игравшей  :  на  площадке.  На
следующий день, только из-за одного этого броска - можно ли в это  поверить?
- у него болела рука.
   Он пробыл дома два дня. Приходила его сестра - веселая, деловая и странно
спокойная. Ее темные брови поднимались с каждой  интонацией  в  предложении,
мышцы : лица образовывали танцующие скобочки. Мимоходом заглядывали  друзья.
Гордон не поленился отправиться на 70-ю улицу, чтобы купить  калифорнийского
вина, но толь! ко сам выпил больше стакана. И все  же  они  разговаривали  и
шутили с таким  же  оживлением,  как  это  происходило  :  на  вечеринках  с
коктейлями в Ла-Ойе, доказывая тем самым, что они не нуждаются в алкогольном
допинге.
   Все было так, если бы не его мать. Она быстро пересказала все  новости  о
соседях и теперь  полагалась  на  его  сестру  и  друзей,  чтобы  поддержать
разговор. Оставаясь с ним наедине, она говорила  мало.  Он  ощущал  пустоту.
Квартира всегда гудела от разговоров, за  исключением  того  времени,  когда
умирал его отец, и молчание  действовало  ему  на  нервы.  Гордон  рассказал
матери о том, какая битва разразилась из-за  его  работы;  о  Соле  Шриффере
(Нет, она не видела новости по телевизору, но она слышала о них. Разве он не
помнит, она писала ему о спонтанном резонансе; о предостережении Тьюлара; и,
наконец, о Пенни. Его мать была не способна понять и не верила, что какая-то
девушка может отвергнуть такого