могли
искусственно  имплантировать  воспоминания.  Только  тут   одна   загвоздка:
современные методы внедрения психокода -  как  ложных  воспоминаний,  так  и
специальных команд, заложенных в подсознание, - еще слишком  несовершенны  и
дают желаемый  эффект  только  в  краткосрочной  перспективе.  Как  правило,
искусственные воспоминания рушатся в  течение  нескольких  дней,  а  команды
быстро стираются или срабатывают от любого достаточно сильного  возбудителя,
зачастую принося результаты, далекие от прогнозируемых.
   И все же допустим,  что  недавно  в  области  психокодирования  произошел
мощный прорыв, и совершили его ученые с Терры-Сицилии -  планеты,  стабильно
входящей в пятерку  наиболее  развитых  миров  Ойкумены  (первое  место  тут
занимает Земля, которая вообще вне конкуренции). Тогда вполне возможно,  что
на Василове испробовали новые  методы  долгосрочной  имплантации  памяти,  а
заодно внедрили в его подсознание команду, которая должна  была  подтолкнуть
его к действиям - чтобы в нужное время он спустился в машинное  отделение  и
осмотрел  холодильный  отсек  маршевого  генератора.  Но  опять  же,   такое
объяснение  не  дает  ответа  на  главный  вопрос,  зачем  и  почему.  Зачем
понадобилось маскировать  предупреждение  ложной  памятью?  Почему  девушке,
якобы сообщившей Василову об опасности, придали мой облик? Случайно? Ох и не
верится мне в такие "случайности"!
   Да уж, лихо тут все закручено. Фабио Сантини затевает какую-то интригу  с
Микеле Трапани. Феличе Маццарино это не нравится, и он подсылает к  адмиралу
своих киллеров. Командование СЭК, преисполненное мрачных подозрений,  решает
внедрить в окружение Сантини своего агента и выбирает для этой  роли  самого
популярного из офицеров Корпуса, героя и кумира  молодежи,  Марчелло  Конте.
Кто-то подкладывает на корабль бомбу, а  кто-то  другой,  очень  похожий  на
меня, предупреждаете  диверсии.  На  Нью-Джорджии  к  компании  сицилианских
шпиков  присоединяются  двое  дипломатов,  один  из  которых   действительно
дипломат, а другой - лишь замаскированный под  дипломата  разведчик.  Вполне
возможно, что Келли Симпсон работала на Земную Конфедерацию и ее целью  было
лишь разведать обстановку, но теперь я об этом уже не узнаю - она исчезла  в
аэропорту Лос-Анхелоса, вскоре после встречи со мной.
   И, наконец, я сама. Меня вербует Интерпол в лице братьев Янгов, а  в  тот
же самый день, если я правильно сосчитала, и, возможно, в тот же  самый  час
новоиспеченному лейтенанту-командору Василову спьяну  мерещится  встреча  со
мной на Терре-Сицилии. Затем,  прилетев  на  Эль-Парадисо,  я  очень  удачно
попадаю на "Отважный" и вроде как меняю на боевом  посту  исчезнувшую  Келли
Симпсон. Но сначала меня пытаются убить - и  едва  не  преуспевают  в  своих
планах. Тут и речи не может быть о каких-то  совпадениях,  все  это  -  нити
одного клубка, который мне предстоит распутать...
   Мы уже заканчивали разбирать мои вещи, когда  к  нам  в  гости  пожаловал
Мишель Тьерри. Вернее, пожаловал он к Еве с намерением рассказать ей  то,  о
чем умолчал в разговоре с коммодором Конте - о  своей  последней  встрече  с
Келли Симпсон в ресторане "У дона Педро". Поначалу  мое  присутствие  сильно
смущало Тьерри, но постепенно мне удалось расположить его к себе (это совсем
нетрудно, если читаешь мысли  человека),  он  проникся  ко  мне  доверием  и
выложил все без утайки.
   Для меня его рассказ был, конечно, не новостью. Я узнала об этом еще  при
нашей первой встрече, за завтраком, а сейчас просто следила за общим потоком
его мыслей и тщательно исследовала область личных констант. В  целом  Мишель
Тьерри  оказался  очень  славным  человеком;  вместе  с  Лайонелом  Янгом  и
коммодором Конте он принадлежал к тому редкому типу людей, "читать"  которых
мне было легко и приятно. Правда, я уловила в его разуме какую-то непонятную
напряженность, словно он усиленно заставлял себя не думать о чем-то  важном,
-  и,  что  самое  удивительное,  ему  это  вполне  удавалось.  При  обычных
обстоятельствах я бы, наверное,  не  обратила  на  эту  странность  никакого
внимания,   но   загадочная   история   Уильяма   Василова   разбудила   мою
подозрительность и заставила меня более  пристально  следить  за  мыслями  и
эмоциями окружающих.
   Выяснить, о чем же пытался не думать Мишель Тьерри, мне так и не удалось.
В конце концов  я  пришла  к  выводу,  что  мне  это  просто  почудилось,  и
присоединилась к обсуждению того случая в ресторане.  Ева  считала,  что  он
имеет непосредственное отношение к исчезновению Келли Симпсон, и  советовала
рассказать о нем коммодору Конте. Тьерри признавал разумность ее доводов, но
вместе с тем боялся  навредить  своей  помощнице,  если  окажется,  что  она
работает на земные  спецслужбы,  а  ее  неявка  на  корабль  вызвана  вполне
невинными причинами - к примеру, ей стало плохо и  она  попала  в  больницу.
Вслух он, конечно, приводил другие соображения, однако главной причиной  его
нежелания довериться коммодору была лояльность к Земле. К тому же Тьерри  не
без оснований полагал, что даже в том случае, если Келли попала в  серьезную
неприятность, его откровенность ничем ей не поможет,  И  он  был  совершенно
прав.
   В результате все уговоры Евы пропали впустую. По любому другому  вопросу,
не относящемуся к международной политике, Тьерри охотно уступил  бы  ей,  но
сейчас профессиональный долг возобладал над его личной привязанностью, и  он
уже пожалел, что  вообще  поддался  слабости  и  рассказал  нам  про  Келли.
Единственно его утешало, что мы с Евой клятвенно пообещали  держать  рот  на
замке.
   Спустя полтора часа Тьерри неохотно покинул наше общество, а мы вернулись
в спальню и принялись паковать в чемоданы вещи, которые я решила отправить в
камеру хранения.
   Ева молчала, целиком поглощенная своими,  неведомыми  мне  мыслями.  А  я
думала о том, что, пожалуй, немного покривила душой, говоря ей, что  взгляды
мужчин  меня  совершенно  не  трогают.  Как  правило,  это  было  так  -  ни
восхищенные взгляды, ни соответствующего содержания мысли не производили  на
меня ровно никакого впечатления, уж слишком они  были  привычны  и  донельзя
однообразны. Однако сейчас, по всем признакам, у  меня  начинался  очередной
загул - сегодня утром я проснулась с мыслью, что если в ближайшие дни  ни  с
кем не пересплю, то полезу на стенку. Подобные приступы нимфомании  на  фоне
обыденной пассивности случались у меня крайне редко, но все-таки  случались.
И случались так, что только держись. В такие дни я из скромной и  порядочной
девочки превращалась в настоящую распутницу и вертихвостку, которую ни  одни
здравомыслящие родители не поставят в пример своим подрастающим дочерям.
   На этот раз приступ сексуальной агрессии застал меня при весьма необычных
обстоятельствах - ни на яхте, где  не  было  с  кем  переспать  (и  тогда  я
действительно лезла на стенку), ни на планете, где у меня был широкий  выбор
потенциальных жертв. Здесь, на корабле, я встретила пока лишь двух пригодных
к употреблению мужчин - и таковыми оказались коммодор Конте с Мишель Тьерри,
на которых, судя по всему, имела свои виды и Ева. Я не собиралась вставать у
нее на пути, но вместе с тем мне не очень-то хотелось лезть на стенку...
   - А знаешь, Тьерри к тебе явно  неравнодушен,  -  наконец  отозвалась  я,
закидывая удочку. - Ты ему очень нравишься, если не сказать больше.
   - Да, знаю, - коротко ответила Ева. Она села на край кровати  и  посадила
себе на колени мою  куклу  Машу,  наряженную  в  коротенькое  светло-голубое
платьице. - Ты представляешь, я еще в восемь лет забросила все свои игрушки.
Полностью утратила к ним интерес. Боюсь, я слишком рано повзрослела.
   У меня создалось впечатление, что Ева хочет увильнуть от разговора. Но  я
не стала поддаваться на провокацию, мне крайне важно было выяснить, кому  из
двоих - Тьерри или Конте - она отдает предпочтение.
   - А ты как к нему относишься?
   - К кому?.. А-а, к Мишелю? Ну, мне с ним интересно.
   - И только?
   Она ответила не сразу, а несколько секунд задумчиво смотрела на куклу.
   - Не знаю, Вики. Честное слово, не знаю.
   - Не можешь решить, кто тебе больше по душе он или Конте?  Почему-то  мне
кажется, что твои чувства к коммодору посерьезнее, но ты пытаешься  подавить
их. Как и он, кстати.  Подлинная  причина  того,  что  у  вас  не  сложились
отношения, лежит гораздо глубже банального недоразумения. И у тебя, и у него
есть более веские причины избегать друг друга. Ева быстро взглянула на меня:
- А тебе что за забота?
   - Как это "что за забота"? Ты же моя лучшая подруга, и мне небезразлично,
что ты чувствуешь к другим людям.
   - Ой ли? - скептически произнесла она. - А может, дело в  другом?  Может,
ты сама положила на них глаз? На обоих сразу - и на Конте, и на Мишеля.
   Я смущенно потупилась: - Ну... допустим, что так. И я не хочу,  чтобы  мы
поссорились из-за мужчин. Поэтому спрашиваю: кого из  двоих  ты  готова  мне
уступить?
   Ева покачала головой: - Бери кого хочешь, Вики. Бери хоть обоих. Мне  все
равно.
   Впрочем, я понимала, что ей далеко не все равно. Для этого не нужно  было
читать мысли.
   Между тем Ева поднялась, подошла ко мне и взяла меня за руки.
   - Мужчины, это мелочи, - сказала она. - Из-за них мы не поссоримся.  Меня
беспокоит другое - что ты опять можешь исчезнуть, как  в  прошлый  раз.  Без
всяких объяснений, не предупредив меня... - Ева внимательно посмотрела мне в
глаза.  -  Скажи  мне  наконец,  Вики,  почему  ты  не  прилетела  тогда  на
Терру-Сицилию? Почему прислала то  дурацкое  письмо  -  "мы  с  тобой  такие
разные", "у каждой из нас своя жизнь"? Почему?
   Я тихо вздохнула: - Лучше не спрашивай, дорогая. Иначе я солгу. Или  хуже
того - скажу правду.

   11
   Игорь Поляков, адвокат

   Первое судебное заседание по делу Алены Габровой  было  посвящено  отбору
присяжных. Тут мы с обвинителем проявили редкостное единодушие,  и  коллегия
из "двенадцати честных граждан" (именно так говорится в нашем процессуальном
праве) была сформирована в течение сорока минут. Судье Савченко  понравилась
наша оперативность, он очень не любил  тягомотины  по  формальным  вопросам,
поэтому сразу проникся ко мне  симпатией  за  то,  что  я  не  стал  учинять
кандидатам допрос с пристрастием,  а  просто  заявил  положенное  мне  число
отводов, фактически согласившись с выбором обвинения.
   Заместитель городского прокурора Богданович был  доволен  таким  оборотом
дел  и  наверняка  счел  меня   наивным   простачком.   Такого   же   мнения
придерживалась  и  Алена,  которая  отсутствовала  в  зале  суда  при   этой
технической процедуре, но имела  возможность  следить  за  заседанием  через
терминал в своей камере. Когда во второй половине дня я встретился с  ней  в
тюрьме, она сказала: - Мне, в принципе, безразлично, кто будет меня  судить,
любой состав жюри признает меня виновной. И все же досадно, что вы позволили
прокурору выбрать самых предубежденных присяжных.
   - Вы так думаете? - спросил я.
   - А разве нет? Все двенадцать - отцы и матери семейств, у девяти  из  них
есть дочери  примерно  моего  возраста.  Если  вы  намерены  сыграть  на  их
родительских чувствах и рассчитываете, что у вас это получится, то вы совсем
не разбираетесь в людях. Они не будут видеть во мне своих  обожаемых  дочек,
Боже упаси - как можно сравнивать меня, плохую и  испорченную,  с  хорошими,
послушными пай-девочками! В  глазах  этих  людей  я  буду  олицетворять  все
наихудшее что есть в их дочерях, с чем они борются многие годы, В итоге  они
бессознательно захотят отыграться на мне, наказать меня за все неприятности,
которые причинили им собственные дети. Еще до окончания слушаний они  твердо
решат, что я виновна  и  заслуживаю  самой  суровой  кары.  Я  кивнул:  -  В
прокуратуре тоже так считают. Но скоро они поймут, что совершили ошибку.
   На лице Алены отразилось понимание.
   - Ага! Узнаю старую песенку. Ее мне пел еще господин Стоянов. Мол,  скажи
на суде,  что  доктор  Довгань  был  большим  любителем  несовершеннолетних,
изобрази из себя несчастную жертву сексуального  насилия,  разрыдайся  перед
присяжными, выдержи пять  минут  позора  -  и  отделаешься  легким  испугом.
Проведешь годик-другой в интернате,  а  потом,  глядишь,  тебя  выпустят  на
поруки... - Она решительно покачала головой. - Только зря стараетесь,  я  не
стану лгать.
   Несколько секунд  я  испытующе  смотрел  ей  в  глаза,  затем  с  нажимом
произнес: - А будет ли это ложью,  Алена?  Может,  это  и  есть  та  правда,
которую вы боитесь признать - не только передо мной и перед судом,  но  даже
перед собой?
   - Что за бред! - искренне изумилась она, - Вовсе не бред. У меня есть все
основания так считать.
   - И какие же?
   - Во-первых, что касается вас, - начал излагать я. - Господин  и  госпожа
Габровы уверены, что у вас нет и никогда не было молодого человека... друга.
Ваши одноклассницы в один голос утверждают, что вы гордячка и недотрога.  То
же говорят и все ребята-одноклассники - а в таком возрасте  мальчишки  любят
прихвастнуть своими действительными и мнимыми победами. Между тем  из  вашей
медицинской карты следует, что вы... что у вас уже были  мужчины.  Гм-м.  Во
всяком случае, один мужчина и, по меньшей мере, один раз.
   Алена криво усмехнулась: - И вы думаете, что  этим  мужчиной  был  доктор
Довгань? По-вашему, мне больше не с  кем  было  переспать,  кроме  него  или
сопляков из моей школы? - Она фыркнула. - Право же, это глупо! И  не  просто
глупо,  а   чудовищно.   Обвинять   почтенного   доктора   в   изнасиловании
шестнадцатилетней  пациентки  только  на  том  основании,  что  она  уже  не
девственница. Нет, и еще раз нет! Я в такие игры не играю. Дело  даже  не  в
том, что мне противна ложь сама  по  себе,  я  вполне  допускаю  возможность
лжесвидетельства ради торжества правосудия.  Но  оправдывать  себя,  обливая
грязью честное имя другого человека, тем  более  мертвого,  который  уже  не
сможет за себя постоять... Это не для меня. На такую подлость я  никогда  не
соглашусь.
   - Честное имя, говорите? - переспросил я. - А так ли честно имя покойного
доктора  Довганя?  Стоит  ли  его  сомнительная  честность  вашего  упорного
молчания?
   Она ответила мне озадаченным взглядом: - Что вы имеете в виду?
   - А то, что не я терял времени даром и сумел раздобыть  кое-какие  факты,
которые прошли мимо внимания полиции и до которых  не  смог  докопаться  ваш
прежний защитник. Теперь я располагаю неопровержимыми доказательствами того,
что  доктор  действительно   был   любителем   несовершеннолетних.   Большим
любителем. На выбранный мною состав жюри это произведет сильное впечатление.
   Алена долго молчала, рассеянно глядя сквозь меня. Хотя времени у нас было
мало, я не торопил ее, понимая, что ей сейчас нелегко.
   - И что же у вас за факты? - наконец спросила она.
   - Прежде всего, полтора года назад на доктора Довганя едва  не  подали  в
суд  родители  одной  тринадцатилетней  девочки,  его  тогдашней  пациентки.
Большими усилиями инцидент удалось замять; тут сказалось и  нежелание  самих
родителей доводить дело до публичного скандала, что  наверняка  травмировало
бы их дочь. Поэтому они согласились на денежную компенсацию - кстати, весьма
солидную.
   - Полиция ничего об этом не знала?
   - Похоже, что нет. Конфликт был улажен во  внесудебном  порядке,  поэтому
доктор не попал на заметку к правоохранительным органам. Эту историю удалось
обнаружить лишь путем тщательного анализа его банковских счетов.
   - Держу пари, -  заметила  Алена,  -  что  тут  не  обошлось  без  вашего
дяди-полицейского, Ричарда Леклера. По моим сведениям, сейчас он находится в
неоплачиваемом отпуске и работает на вас.
   Мне оставалось только подивиться, как  много  может  разузнать  смышленый
подросток,  располагая  одним  лишь  тюремным  терминалом   с   ограниченным
допуском.
   - Имена не имеют значения, - сохраняя  невозмутимый  вид,  ответил  я.  -
Главное, факты.
   - Вы собираетесь вызвать девочку в суд  и  подвергнуть  ее  перекрестному
допросу? По-моему, это жестоко. Сейчас ей лет четырнадцать или пятнадцать, в
этом возрасте дети очень ранимы, по себе знаю, и  для  нее  будет  настоящей
мукой рассказывать перед  толпой  взрослых  о  том,  о  чем  она  хотела  бы
позабыть. Да и ее родители вряд ли согласятся.
   - Совершенно верно, - подтвердил  я.  -  Они  даже  слышать  об  этом  не
захотели. Но ни их согласие, ни  свидетельства  самой  девочки  нам  уже  не
понадобятся. На днях я нашел еще одну жертву, постарше - ей скоро исполнится
двадцать. Шесть лет назад она испытала на себе "терапию" доктора Довганя, но
никому не пожаловалась, о чем сейчас горько сожалеет.  Когда  я  связался  с
ней, она даже не знала, что доктор убит, а  узнав  об  этом,  прямо  в  моем
присутствии разрыдалась от радости. - Я слегка повел  плечами.  -  Это  было
жуткое и душераздирающее зрелище. Короче, девушка - кстати, ее зовут  Власта
- согласилась давать показания. Цитируя ее дословно, это самое меньшее,  что
она может сделать для вас в  благодарность  за  избавление  от  шестилетнего
кошмара. Как я понимаю, доктор полностью подчинил Власту своей воле,  и  все
эти годы она жила в постоянном страхе  перед  ним,  а  его  смерть  дала  ей
надежду на избавление. Во всяком случае, теперь  она  сможет  обратиться  за
помощью к другому психологу.
   Алена молча встала из-за стола и отошла в глубь комнаты. Опершись  руками
на подоконник, она прижалась лбом к стеклу и засмотрелась вдаль. Сегодня  на
ней были облегающие брюки светло-серого цвета и легкая белая блузка,  сквозь
тонкую ткань которой просвечивался ее гибкий стан.  На  какую-то  секунду  я
залюбовался ею, но тут же одернул себя:
   "Прекрати! У тебя дочь такого же возраста. Как тебе не стыдно..."  -  Все
это впечатляет, - произнесла Алена, не оборачиваясь, - но ко мне не имеет ни
малейшего отношения. Доктор Довгань был предельно корректен  со  мной  и  не
позволял себе никаких вольностей. Возможно, я была слишком взрослой для  его
извращенных вкусов, кто знает. Вы, конечно, имеете полное  право  предъявить
эту свидетельницу суду, однако учтите, что я не стану подпевать ей.
   Я обреченно вздохнул: - Ну что ж, тогда я вообще не буду вызывать вас для
дачи показаний. Любым другим присяжным это сильно не понравилось бы, но  эти
должны отнестись к вам со снисхождением. У них  самих  есть  дочери,  и  они
поймут, как больно вам вспоминать все случившееся,  особенно  в  присутствии
посторонних  людей.  Показания  Власты  придутся  тут  очень  кстати  -  она
расскажет, к каким методам прибегал доктор, чтобы...
   Алена резко повернулась ко мне. Глаза ее горели негодованием.
   - Замолчите! Я не хочу об этом слышать. Поймите же наконец, что ничего не
было! Доктор не совершал надо мной насилия, а я не убивала его. Поверьте мне
- больше ни о чем я вас  не  прошу.  Хоть  вы  поверьте...  -  в  голосе  ее
проступили умоляющие нотки, - ...пожалуйста.
   - Не могу, Алена, - мягко сказал я. - Не потому что не хочу, а потому что
мне  нельзя.  Обычно  адвокат  должен  непоколебимо  верить  в  невиновность
подзащитного, в этом залог успеха, но сейчас случай  особый.  Обстоятельства
таковы, что полную вашу непричастность к убийству доказать нельзя, и если  я
поверю  вам,  то  не  смогу  правильно  вас  защищать,  не  смогу   добиться
максимального смягчения приговора. А это - моя задача. В отличие от  вас,  я
не вправе надеяться на чудо. Адвокат, который не считается с реалиями,  враг
своим клиентам.
   Алена вернулась к столу и села на свое место.  Внимательно  посмотрев  на
меня, она спросила: - А вы хотите мне верить?
   - Хочу, - ответил я после короткой заминки. - Очень хочу. Я отдал бы все,
лишь бы вы оказались невиновной.
   Взгляд ее потеплел.
   -  Спасибо.  Я  не  разочарую  вас.  Когда  этот  кошмар  закончится,  вы
убедитесь