Погруженный в свои мысли, Владимир, разглядывавший остановку  издали,
от трамвайных путей, даже не заметил, как с  печальным  звоном  траурным
катафалком подкатил по рельсам привычный с  детства  вагончик.  Какая-то
старушка в клетчатом платочке участливо ткнула  Володю  в  бок,  сказав:
"Милок,  ты  что,  уснул,  что  ли?  Поедешь  аль  нет?"   Откликнувшись
торопливым "спасибо", Володя залез тогда в полупустой,  несмотря  на  то
что ходил раз в  час,  трамвайчик,  заваленный  изнутри  всяким  хлямом,
словно его вообще никогда не чистили или он ночами служил прибежищем для
бомжей. Бездомных. Впрочем, все жители Земли были теперь бездомными.  Их
дом  украл  Анданор.  Поездка  на  трамвае  сквозь   полумертвый   город
показалась Володе тяжелым, долгим, бесприютным сном. Везде,  сквозь  все
проступали признаки запустения и медленного умирания. Люди еще  волочили
ноги, нося свои подтянутые без всяких диет, часто  сведенные  от  голода
животы. Город же  был  скорее  мертв,  чем  жив.  На  секунду  Владимиру
показалось, что он едет сквозь какие-то чудовищно огромные  декорации  к
какому-то фильму или спектаклю то ли про блокадный Ленинград, то ли  про
что-то еще, столь же мрачное и тоскливое. И что  для  съемок  фильма  не
хватало только массовки, которая должна была вот-вот прийти  и  лечь  на
тротуарах, вдоль путей, изображая трупы умерших от голода.
   Владимир, так же  как  большинство  москвичей  той  страшной  ледяной
весны, старался не покидать без крайней нужды своего жилища. Москва же с
ночи оккупации перестала быть для людей домом, факт.
   - Метро "Сокол", конечная, - объявил голос.
   Володя вылез из трамвая и направился в сторону храма. Он редко  бывал
здесь раньше, но ближайшая к дому церковь была закрыта и пока так  и  не
перерегистрировалась в оккупационном  штабе.  Эта,  должно  быть,  тоже,
подумал тогда Володя. Но проверить, конечно, было надо. Володя дошел  до
церкви и с радостью и страхом - исповедаться всегда страшно, тем более в
убийстве - обнаружил, что  двери  открыты,  а  изнутри  доносятся  звуки
церковной  службы.  "Всем  миром  Господу  помолимся!"  -  пел   дьякон.
"Господи, помилуй!" - откликались прихожане, которых, к слову,  в  храме
было битком. Горели свечи. "Наверное, скоро заставят и службы  вести  на
языке покорности", - подумал Володя, вставая в очередь к исповеди. Чудо,
что уже не заставили.  Наконец  подошел  черед  исповедаться  Владимиру.
Подавив внезапное острое желание бежать из храма  и  словно  идя  против
течения, подошел  Володя  к  старенькому,  седому,  но  бодрому  батюшке
невысокого роста.
   - Ну,  рассказывай,  -  ласково,  как  маленького,  подбодрил  Володю
старик.
   - Грешен в убийстве, - опустошенно отозвался Володя, словно вытягивая
из своего сердца что-то тягостное, чуждое, темное,  свившее,  как  змей,
себе там гнездо.; Володя увидел, как растерянно поник  батюшка,  услышав
страшное, черное слово. Владимир, когда ехал.: не хотел  говорить,  кого
он убил - убийство оно убийство и есть, думал он. Однако теперь ему  так
захотелось  поддержать,  порадовать  даже,  что  ли,  батюшку,  что   он
торопливо добавил:; - Анданорца убил...
   Батюшка так и просиял от его  слов,  однако  заулыбался  одними  лишь
глазами, оставив губы бесстрастными.! - Это хорошо, - сказал священник и
после секундной паузы уточнил:
   - Хорошо, что анданорца. Этот грех с радостью  отпущу,  молодец,  что
пришел. Еще если такое случится - приходи, отмолим.
   Дальше Володя молчал, священник же явно ждал продолжения исповеди. И,
слыша Володино молчание, решил помочь немного:
   - Ну, а как поститься, получается?
   Володя вдруг вспомнил, что сейчас Великий пост. Нет, не  то  чтоб  он
забыл о нем, но как-то не думалось о его актуальности  сейчас.  Вспомнил
Володя и о тушенке,  принесенной  Зубцовым  как  плата  за  убийство,  и
смущенно сказал:
   - Нет, в этот раз как-то нет...
   - А вот это плохо, - назидательно откликнулся батюшка. - Вот с  этого
дня чтобы постился, никакого мяса. Это не у одного тебя так  выходит,  -
уточнил он, - но ты лучше голодненьким  посиди,  если  тебе  вдруг  мясо
перепадет, ну, там, на рынке выменяй на что-нибудь постное. И молитвы не
забрасывай - небось и не молишься тоже?
   Володя со стыдом понял, что действительно молится  сейчас  совсем  уж
кратко, а  часто  так  и  вовсе  забывает,  то  утренние  пропустит,  то
вечерние, а то и за весь день ни разу не помолится.
   - Мало молюсь, - согласился Владимир со стыдом.
   - Вот, молись больше, - с любовью, влагой светящейся в глазах, сказал
священник.  -  Вычитывай  по  молитвослову,  как  положено,  утренние  и
вечерние, договорились?
   - Договорились, - серьезно отозвался Володя. Помолчали.
   - Понимаешь, - сказал  напоследок  батюшка,  накрывая  голову  Володи
черной материей, название которой всякий раз  забывалось  Владимиром,  -
это сейчас самое главное и есть. На кого же нам сейчас уповать,  как  не
на Него? Если мы Его не забудем, так и Господь не оставит  убогих  своих
до конца. А  если  мы  -  особенно  же  такие,  как  ты,  -  тут  Володе
показалось, что в голосе батюшки пробилось уважение, если не  восхищение
даже в его адрес, - Его забудем, вот тогда действительно дело  плохо.  А
так - что нам? Орду пережили, коммунистов пережили. И эту  напасть,  Бог
даст, преодолеем.
   Старичок прочел над склоненным Володей разрешительную молитву, Володя
поцеловал руку священника и положил на поднос  маленький  -  стакан,  не
больше - полиэтиленовый пакетик с рисом. Священник тут  же  взял  его  и
сунул куда-то под рясу. И,  явно  повеселев,  сказал,  расцеловавшись  с
Володей троекратно, по-православному:
   - Ну а анданорца если еще убьешь - милости просим. Такой грех  всегда
рад отпустить. А вот с  постом,  пожалуйста,  построже  -  хорошо?  -  И
батюшка серьезно, с мольбой даже взглянул на Владимира  своим  взглядом,
из тех, что не забываются.
   - Хорошо, - сказал Владимир, кивнув. И вышел из храма.
   В тот день, вернувшись домой, Володя почувствовал,  что  очень  верно
сделал, исповедавшись в убийстве. Прежде всего  он  ощутил,  что  нож  и
кувалда, раньше будто разговаривавшие  с  ним  мысленно  и  чуть  ли  не
звавшие его на новые "подвиги", теперь  молчали,  как  это  вообще-то  и
полагалось предметам неодушевленным. Да  и  автобусная  остановка,  мимо
которой Володя вновь прошел по дороге домой, уже не была для него  столь
актуальной, как раньше.
 
Глава 16 
ОБНАЖЕНИЕ ЛЕИ 
 
   Теперь же Володя стоял на кухне и готовил кашу с целой банкой тушенки
для своей пленницы и старался  не  думать.  О  том,  чем  завершатся  их
странные отношения; о том,  что  Владимир  будет  делать,  когда  у  них
кончится - а она скоро кончится, это уже яснее ясного - вся еда. О  том,
что Лея, безусловно, привлекательна для него как женщина и скорее  всего
понимает это. У Володи с Леей было что-то вроде негласного уговора - оба
молчали о войне и в особенности  о  том,  какая  судьба  ожидает  Лею  в
будущем.  Владимир  приготовил  кашу  и,  вывалив  рядом  на  сковородку
тушенку, отнес нехитрое, но раскошное, по меркам оккупационного времени,
блюдо  своей  заложнице.  Володе  самому  хотелось  бы  внести  побольше
определенности в их странные отношения, но он просто терялся.
   К примеру, Лея рассказала ему сегодня утром, как она всерьез  решила,
что Владимир начал ее пытать, когда  он  намеревался  напоить  ее  кофе.
Оказывается, на Анданоре не пьют напитков горячее, чем кровь.  От  фразы
этой, сказанной походя, между делом, веяло жутковатой  чуждостью  родной
планеты Леи, и у Владимира не возникло желания развивать эту тему. Когда
же он попытался угостить-таки ее кофейком, девушка,  расспросив  Володю,
что это  такое,  наотрез  сказала,  что  наркотиков  не  употребляет,  и
посмотрела на Владимира так укоризненно, как если бы  он  был  шприцевым
наркоманом и предложил ей ширнуться героином. Вообще Лея была  существом
загадочным; Володя все еще не видел ее тела, но лицо  ее  выглядело  как
раз таким, каким Владимир, как ему теперь казалось,  всегда  представлял
лицо своей будущей  жены.  Вообще,  по  совести  говоря,  Володя  втайне
надеялся,  что  их   увлекательные   дискуссии   обо   всем   перерастут
когда-нибудь в нечто большее,  но  ему  самому  было  бы  очень  неловко
форсировать развитие отношений. Тем  более  что  Лея  была  до  сих  пор
связана по рукам и ногам не только в переносном смысле; и хотя статус ее
оставался по сей день двусмысленно неопределенным, она все-таки была  не
рабыней  или  наложницей,  а  скорее  военнопленной.  "Хотя  какая   она
военнопленная?" - думал Владимир, ставя приготовленную еду в  морозилку,
чтобы охладить до приемлемой для загадочной анданорианки температуры.  И
уж что-что, а пытки пленницы уж никак не входили в планы Владимира.
   Наконец, пища была готова окончательно, и Володя отнес  сковородку  с
едой в комнату Леи. Вообще в отношениях Леи и Владимира,  разумеется,  с
самого начала было очень много эротичных моментов. К примеру, кормление.
Вот и сейчас Володя, подложив под голову связанной пленницы две  подушки
и прислонив ее закованное в бронированный комбинезон  тело  к  основанию
книжного шкафа,  столовой  ложкой  отправлял  девушке  в  рот  лошадиные
количества пищи, а та ухитрялась с изяществом и без поспешности, хотя  и
быстро, пережевывать и проглатывать ее. А еще Володя раза по два на  дню
оттаскивал связанную Лею в туалет и, не распутывая, усаживал на  унитаз.
Хитроумная конструкция ее комбинезона непонятным для  Владимира  образом
не мешала Лее вернуть природе остатки ее даров, и Володе оставалось лишь
дергать ручку, провожая в последний путь вполне земные на  вид  продукты
жизнедеятельности инопланетянки. Владимир, собственно, даже не знал, как
она ТАМ устроена. Но  при  этом  ухаживал  за  связанной  пленницей  так
трепетно и предупредительно, как сумел бы не всякий любящий муж, заболей
у него жена. Но, с другой стороны, Володя даже не знал, хорошо для  него
или нет в конечном итоге, что она  выжила.  Со  следующей  же,  третьей,
выходит, стороны, если бы она погибла в ночь своего  пленения  -  Володя
это знал наверняка, - ему очень неуютно  жилось  бы,  сознавая,  что  он
убийца женщины, пусть захватчицы, с тем самым лицом,  что  он  хотел  бы
видеть у своей жены. Было и множество иных  тягостных  аспектов  у  этой
проблемы, столь многогранной и неразрешимой, что Володя даже старался  о
ней не думать. Например, еда скоро неминуемо кончится при такой неземной
прожорливости Леи.
   А что с Владимиром сделает Зубцов, выведай он, что  Володя  утаил  от
него пленницу? Быть может,  расстреляет  на  месте,  возможно,  даже  из
отобранного у Володи же плазматического пистолета. А девушку, как это  и
предполагалось изначально, заберет для опытов. Столь же вероятным было и
то, что на его след могли выйти анда-норские оккупанты, и  тогда  смерть
была  бы  для  Владимира  самым  безобидным  исходом,  учитывая  тяжесть
содеянного им. В целом все это  создавало  неприятное,  осязаемое  почти
ощущение петли, неумолимо сжимавшейся вокруг шеи.
   Впрочем,  следуя  обещанию,  данному  священнику,   Владимир   теперь
молился, вычитывая по молитвослову и утренние, и вечерние - по  двадцать
минут после пробуждения и перед сном, и даже не ел тушенки; но легче  от
этого отчего-то не становилось. Ну, разве что поспокойнее как-то,  самую
малость. Покормив Лею, Володя поставил ей документальный фильм про жизнь
африканских животных и отправился  мыть  посуду.  Сегодня  был  праздник
местного значения - дали горячую воду. Володя драил сковородку  железной
мочалкой и предавался мечтам. О том, что сейчас вот анданорианка позовет
его, возжаждав близости. И о том, как  Владимир  наконец  снимет  с  нее
комбинезон, и...
   -  Владимир!  -  раздался  из  комнаты  вдруг   непривычно   высокий,
испуганный, как показалось Володе сперва, голос девушки.
   Бросив сковородку в раковине и даже не закрыв крана, Володя ринулся в
комнату, откуда звала его связанная Лея.
   - Сними с меня комбинезон. Скорее, - со звонкими паническими  нотками
в голосе приказала Лея.
   - Но как? - откликнулся чуть напуганный, но  еще  в  большей  степени
заинтригованный Володя.
   -  Здесь,  на  боку,  -  сказала  девушка,  по-рыбьи  извернувшись  и
подставив  Владимиру  черную,   как   кожа   дельфина,   боковую   часть
комбинезона. Там действительно были такие же семь  кнопочек,  что  и  на
сцеплении ее шлема с  шейными  пластинами.  Но  если  при  высвобождении
задыхавшейся Леи Володе пришлось прибегнуть к помощи отвертки,  стамески
и даже молотка, то тут они обошлись без столь  экстравагантных  методов.
Впрочем, разве это экстремальный способ - отверткой? Вот отшибить  шлем,
шандарахнув его кувалдой, когда внутри  голова,  а  живой  инопланетянин
лежит на асфальте - вот это действительно - край!
   - Третья, четвертая, потом вторая, потом седьмая, потом  пятая,  если
считать от живота. Да быстрее же, пожалуйста! - взмолилась девушка.
   Владимир заметил, что на прекрасном лице ее выступили капельки  пота.
И на лбу, и на щечках, и над верхней, пухлой и упругой, губкой,  которую
Володя с таким удовольствием, впрочем, как и нижнюю, после еды  протирал
салфеткой... Владимир схватил со стола старую, давно  умершую  шариковую
ручку и дрожащими руками нажал концом стержня на маленькие, еле заметные
выступы в прямоугольной рамочке. Раздался сухой щелчок, и между  штанами
и верхней частью  комбинезона  образовалась  щель,  теперь  стремительно
расширявшаяся от резких движений девушки.
   - Ну, давай же, давай, - нетерпеливо сказала Лея. - Снимай все.
   Володе пришло в голову, что все  это,  вполне  вероятно,  отвлекающий
трюк,  чтобы  усыпить  его  бдительность  и  совершить  побег,  а  то  и
расправиться с ним. Ведь снять одежду было невозможно, если не развязать
ей руки и ноги. Владимир беспомощно пытался нашарить  во  взбаламученном
внезапной ситуацией сознании оптимальный вариант. И, кажется, нашел его.
Володя открыл ящик стола и достал оттуда плазмомет. Иного огнестрельного
оружия в доме не было, а как управляться с этим, Володя не знал.  Вполне
возможно, что там была какая-нибудь хитрость, наподобие  предохранителя.
Но  Лея-то  ведь  была  не  в  курсе,  насколько   бойцы   Сопротивления
осведомлены об устройстве их оружия.  И  потому  Владимир  с  трепещущим
сердцем  -  фрагмент  плоти,  зияющий  в  щели   между   двумя   частями
комбинезона, был совершенно обнаженным, весьма вероятно, что броня  была
одета на голое тело, - приблизился  к  страдальчески  глядящей  на  него
такими выразительными и честными на вид глазами Лее  и,  направив  в  ее
сторону ствол, сказал:
   - Только без  глупостей.  Сейчас  я  развяжу  тебе  руки,  прочее  ты
сделаешь сама. Идет?
   - Хорошо! - выдохнула Лея, будто теперь отчего-то  каждая  секунда  в
комбинезоне стала для нее мучительной.
   Владимир осторожно,  будто  имел  дело  с  ядовитой  змеей,  размотал
затекшие кисти Леи ровно настолько, чтобы она смогла,  приложив  усилие,
высвободить руки, и, отойдя в  противоположный  угол  комнаты,  что,  по
скромным меркам его квартирки, означало - сделал четыре шага,  и  уселся
на стул с сосредоточенным, серьезным, но и весьма довольным видом.  Лея,
высвободив руки, стянула с себя куртку и предстала  перед  Володей,  что
называется, топлес - белоснежные груди ее,  вполне  по  земной  моде,  в
количестве двух штук, призывно выскочили наружу, украшенные симпатичными
аккуратными сосочками. Объем бюста девушки был невелик,  но  безупречную
форму держал великолепно  -  компактность  компенсировалась  отсутствием
малейшего намека на какую-либо обвислость или дряблость. У андано-рианки
оказалась в меру тонкая,  как  раз  чтобы  не  производить  болезненного
впечатления, талия с плоски, животом, совсем невесомым, будто это  не  в
него она поглощала такие мыслимые разве что для обжористого мужчины,  не
стесненного в средствах, объемы пищи. Руки девушки были мускулистыми, но
не как у культу-ристок, сидящих на мужских гормонах; было видно, что они
сильные, но и слой мягкой, манящей  плоти  нежной  волной  лежал  сверху
мышц, так  что  его  вполне  можно  было  бы,  при  желании,  собрать  в
складочку... Впрочем, имелось и отличие от землянок,  сразу  бросившееся
Володе в глаза, но не  показавшееся  отталкивающим  -  у  Леи  было  два
пупочка, впрочем, каждый из них своей аккуратностью, если не изяществом,
мог бы украсить животик любой топ-модели.  Они  располагались  на  одном
уровне по вертикали, и было между ними  сантиметров  пять  такой  белой,
манящей, вполне нормальной плоти. Ну так на то же она  и  инопланетянка,
подумалось Владимиру. Прелестное тело девушки блестело влагой пота,  что
было не удивительно. Странным казалось, как она вообще так долго терпела
столь глухую и плотную одежду, как бронированный  комбинезон.  Володя  с
замиранием сердца и  дыхания  смотрел,  как  девушка  развязывала  ноги,
высвобождая их из пут. Потом,  бросив  на  Владимира  чуть  укоризненный
взгляд, как бы воп рошавший: "Что, мол, будешь и дальше смотреть?" -  и,
не дождавшись никакой реакции на свой немой вопрос,  пленница  принялась
стягивать также и облегающие штаны. Они были сделаны строго  по  фигуре,
снимались с трудом, и потому  Владимир  мог  насладиться  каждым  этапом
рождения для его взора совершенно  обнаженной,  как  он  и  предполагал,
плоти Леи.
   Володя лишь теперь вспомнил, что  по-холостяцки  давно  не  пылесосил
ковер, и вся эта влажная от пота красота, появлявшаяся на  свет,  сейчас
неминуемо вываляется в пыли. Лея была повернута  к  Владимиру  боком,  и
широкие бедра ее особенно эффектно смотрелись, вы-лупившись из скафандра
вслед за изящной, казавшейся теперь даже хрупкой талией,  вместе  с  тем
гибкой и сильной - позвоночник играл точеным желобком  между  поясничных
мышц, повернутый же кверху бочок девушки? радовал глаз  такой  нежной  и
женственной складочкой, что Владимир поймал себя на  невольно  сбившемся
дыхании, но так и не сумел успокоить его в  полной  мере.  Слюни  бы  не
пустить, что там  дыхание.  Вся  Лея,  а  не  только  ее  лицо  являлись
воплощением самой сладкой с Володиной  мечты.  Владимир  не  видел  лица
девушки,  но   и   распаленное   воображение,   естественно,   услужливо
дорисовывало ему важные детали его выражения:  и  страстно  полуоткрытый
рот, и томные, жаждущие поцелуев прямо в щели между  густыми  ресницами,
подернутые поволокой неги глаза.
   Увы, тут Володя ошибался. На лице у  Леи  дрожала  стыдливая  досада,
девушка кусала губы, улавливая кожей  направление  блуждания  Володиного
взгляда. Пленница не могла лечь поудобнее,  не  открыв  при  этом  взору
молодого человека последние остававшиеся доселе скрытыми прелести своего
тела. Но без этого было просто невозможным высвободить  ноги  из  такого
удушающе  жаркого  теперь,  больно  сжимавшего  колени  комбинезона.   В
отчаянии Лея опрокинулась-таки на спину - ведь, в конце концов, если  уж
Владимир решил осмотреть ее всю, то не в ее власти было помешать  этому.
И только лицо  свое  девушка,  сгоравшая  от  стыда  из-за  вынужденного
стриптиза под дулом плазмомета, отвернула от Володи.
   Должно быть, зря - Владимир, не видя  страдальческого,  загнанного  в
угол выражения Леи, продолжал оставаться в плену иллюзий, нафантазировав
на лице девушки чуть ли не оргазменное блаженство. И теперь, когда  Лея,
опрокинувшись потной  спиной  на  пыльный  ковер,  совладала  наконец  с
упрямыми штанами, Володя видел ее целиком, обнаженной и гибкой, призывно
или там игриво, как ему казалось, отвернувшей лицо. И разглядев ее  всю,
Володя видел, что она обладает телом действительно безупречным.  Дальняя
от  Володи  нога  лежавшей  сейчас  на  спине  пленницы  оказалась,   по
завершении борьбы с комбинезоном, подтянутой  к  животу,  и  Владимир  в
восхищении отдал должное округлости колена  д