ля".
   Внезапно философский ход мыслей  Владимира,  уединившегося  со  своей
боевой  подругой  кувалдой   между   двух   листов   для   апробирования
изобретенного им способа маскировки, прервался. Володя увидел  то,  ради
чего он и пришел, собственно, сюда этой ночью. Анданорский патруль.  Его
было  видно  в  щель  между  плакатом  и  стеклом,   сбоку.   Патрульные
неторопливо  приближались,  озираясь  по  сторонам.  Владимир  замер   с
плакатом с стюардессы как самый настоящий дикарь, будто загораживаясь ее
телом  от  смертоносных  плазмометов  патрульных.  Он  чувствовал,   что
дальнейшее зависит только от Божьей воли, ну, и еще от  его  собственных
храбрости, ловкости,  силы.  От  везения.  От  судьбы.  Патруль  черными
силуэтами с нечеловеческими головами поравнялся с остановкой,  и  Володя
на какое-то очень неприятное, хоть и краткое, время потерял его из вида.
Владимир вкрадчивыми мурашками по спине ощутил, что один  из  патрульных
осматривает остановку. И если бы не поздняя - ведь два часа торчал,  как
пень в поле -  идея  прикрыться  стюардессой,  это  мгновение  стало  бы
последним в его жизни.  Володя  кожей  ощутил,  как  проникающий  взгляд
патрульного, не заметившего  подвоха,  скользнул  дальше,  а  после  оба
захватчика показались с другой стороны.
   Владимир почувствовал, что еще секунда, и будет поздно.  Внезапно  он
выскочил из убежища,  швырнув  двухмерную  девушку-стюардессу  прямо  на
снег, сам же с кувалдой, повинуясь прорезавшемуся  инстинкту,  спрятался
за  дальний  от  патруля  угол  остановки.  Анданорцы,  услышав   шорох,
обернулись. Вид упавшего плаката, казалось, успокоил их, но все-таки они
решили  осмотреть  остановку  изнутри.  Патрульные  вернулись,  один   -
впереди, другой - чуть сзади, еле слышно переговариваясь  на  незнакомом
певучем  наречье.  Сейчас  они  обнаружат   свежие   следы,   подумалось
Владимиру. Володя, высунувшись из-за угла, увидел повернутого к  нему  в
пол заднего оборота анданорца, другой, шедший  впереди,  уже  осматривал
остановку внутри, и Владимир  нанес  что  было  силы  удар  кувалдой  по
звериному затылку шлема. Раздался  глухой  стук  -  будто  сдвинулись  в
приветственном тосте два исполинских стакана самого дешевого  стекла,  и
анданорец, теряя равновесие, начал оседать на утоптанный снег  тротуара.
Не раздумывая, Владимир схватил его за бронированную - не удушишь -  шею
и, прикрываясь телом, как щитом,  шагнул  внутрь  остановки,  туда,  где
меньше минуты назад скрывался сам, туда, где сейчас, растерянно целясь в
напарника из плазмомета, стоял второй патрульный. Владимир  резко,  всем
корпусом, толкнул  бессильного,  скорее  всего  мертвого  захватчика  на
растерявшегося  напарника  и  с  ликованием  увидел,  как  тот,  потеряв
равновесие, и сам повалился на асфальт внутри  остановки.  И  в  краткий
миг, когда упавший оттолкнул бесчувственное тело и лишь только собирался
вскинуть руку со смертоносным оружием, кувалда Володи весело,  радостно,
как живая, сокрушительно, с размаха ухнулась о шлем анданорца,  заставив
его заскрежетать и издать другой звук, словно арбуз лопнул  об  асфальт.
Ведь если первого патрульного Владимир ударил вольно стоящим, да и замах
был поменьше, и молот как-то не проснулся  еще,  что  ли,  не  ожил,  то
теперь Володя, как заправской кузнец, имел  анданорца  между  молотом  и
наковальней, вот в его шлеме что-то и лопнуло. Владимир не знал, в каком
состоянии находится первый о безвреженный захватчик, но  про  второго-то
был уверен доподлинно, что череп его уж точно раскроился. И  Владимир  в
надежде, что хотя бы первый остался жив, и  ликуя,  что  передатчиком  в
шлеме не успел воспользоваться  ни  один  из  них,  принялся  скручивать
оглушенной  добыче  руки  за  спиной.  Лишь  сейчас,  когда  поверженный
захватчик лежал мордой своего шлема в снег, Владимир углядел, что зверь,
в форме которого была изготовлена маска, совсем другой, чем тот, чей лик
носил убийца Шторма. Владимир не знал тогда, что  лик  грозного  стингра
носят  только   бойцы   элитного   Штурмового   отряда,   собственно   и
захватывавшего   Землю,   а   патрулирование   завоеванных    территорий
осуществляется иными подразделениями. Володя просто отметил,  что  зверь
иной, и все тут. Смотрелся он, разумеется, тоже не совсем добродушно, но
куда пристойнее, как, скажем, наш земной медведь, только у  этого  глаза
были навыкате да вверх торчали два искусно выполненных  клыка.  Владимир
туго свел за спиной локти патрульного и накрепко  скрутил  их  веревкой.
Затем, чтобы тот не сумел, если придет в себя, брыкаться, Володя тем  же
тросом  сдвинул,  сдавил  и  нижние  конечности  захватчика,   а   потом
попробовал снять шлем - но не тут-то  было.  Он  герметичным  сцеплением
хитроумно крепился к пластинам брони, закрывавшим шею, и  не  поддавался
попыткам.
   Внезапно анданорец застонал и чуть заметно дернулся. Владимир  замер,
как игрок в рулетку, поставивший все свое состояние на красное, а теперь
с  перебоями  в  сердце  ловящий  финальные  перекаты  рокового  шарика,
несущего ему богатство или разорение. Ведь Зубцов объяснил  Володе,  что
сирена включается языком. А патрульный явно  пришел  в  сознание.  Стало
быть, вероятность 50 на 50, что сейчас взвоет сирена и  в  оккупационный
штаб поступят координаты Владимира и его пленника. Анданорец  осмысленно
дернулся и, явно осознав, что связан, бессильно затряс головой. Да!  Так
и пело все у Владимира внутри - передающее устройство было не у него,  а
у его напарника  с  сочно  треснувшим  под  богатырским  ударом  кувалды
черепом. Стало быть, все получилось! Володя не верил своему счастью, как
тот игрок, не разглядевший, что выпало не черное и не красное - ЗЕРО.
   Взвыла сирена,  но  не  в  шлеме  у  связанного  живым  анданорца.  В
изумлении Владимир перевел взгляд  на  того,  кого  считал  безусловным,
гарантированным трупом, и увидел, что он, нащупав уже в снегу плазмомет,
поднимает его дуло в сторону Владимира. Володя, вскочив, с силой  ударил
ногой по кисти ожившего патрульного, неловко сжимавшей оружие.  Внезапно
Владимиру подумалось, что он хорошо понимает его состояние - ведь сам он
так недавно был контужен и хорошо помнил  эту  ошеломленную  ватность  в
теле. Плазмомет выскользнул из черных, также закованных в  гибкую  броню
пальцев, теперь начавших беспомощно и сосредоточенно  ощупывать  асфальт
вокруг в его поисках. "Еще мне не хватало входить  в  его  положение,  -
подумал Владимир. - Это враг. И если бы он не включил  сирену  на  своей
шарахнутой башке, то уже в следующую секунду сумел бы  таки  прицелиться
из своего оружия, и моя песенка была бы спета". Он же, вероятно, не смог
не  последовать  инструкции,  по  которой  патрульный,  в  случае  любой
угрожающей ситуации, обязан был немедленно включить передатчик и сирену.
Владимир, стало быть, остался жив, но обстановка осложнилась до гложущей
тоски где-то в спине.
   Володя усилием заставил себя сбросить напряжение, и лишь тогда пришел
ответ, что делать  теперь.  Необходимо  было  немедленно,  не  теряя  ни
секунды, снять шлем с этого анданорца и оттащить его как  можно  дальше,
чтобы  подоспевшая  подмога  не  вышла  на  эту  автобусную   остановку.
Владимир, которого опять трясло, несмотря на то что он обливался  потом,
постарался  стянуть  шлем  с  таким  же,  как  у  связанного  напарника,
изображением  взбесившегося  лупоглазого  клыкастого  гризли  с   головы
патрульного и ощутил, как в кошмарном сне, что шлем, продолжавший  выть,
как пять голодных волков зимой, был намертво приделан  к  голове  словно
какими-то ремнями, которые просто невозможно так быстро,  как  это  было
необходимо, обрезать или отодрать  от  головы  все  еще  немного  живого
патрульного. А ведь Володя уже давно - секунд десять - в отчаянии  знал,
что ему НАДО было делать. Ему надо было отрезать голову  у  анданорца  и
вместе со шлемом оттащить ее  как  можно  дальше  от  второго  пленника.
Только тогда у него был бы реальный шанс не только выжить самому, пустив
штурмовиков по ложному следу,  но  и  не  потерять  накрепко  связанного
патрульного,  у  которого  шлем  был  без  сирены  и  оставался  наглухо
приделанным к пластинам шейной брони.  Но  отпиливать  охотничьим  ножом
голову у живого противника, даже если на  этой  голове,  воющая  сирена,
было тошнотворным перебором. Володя однажды присутствовал при  ампутации
-  его  пригласил  знакомый  практикант-медик,  а  он,   студент-биолог,
согласился, чтобы и себя испытать, и перед другом  не  стушеваться.  Так
вот, тогда на него произвело очень сильное  впечатление,  как  несколько
мужчин-хирургов состредоточенно отделяли вроде как  пораженную  в  кости
злокачественной опухолью, но на вид вполне нормальную,  чуть  загорелую,
покрытую обыкновенными для мужчин волосами конечность. Он на  всю  жизнь
запомнил этот тазик с  кровью  и  выражение  глаз  -  лицо  было  скрыто
повязкой - молодой хирургической сестры, которая только что держала ногу
пациента, а  теперь  -  никому  не  нужные,  разве  что  каннибалам,  10
килограммов  человечины.  Жуть!  И  ведь  Володя  знал  тогда,  что  для
больного, пораженного саркомой с метастазами, слава Богу, в той же ноге,
это единственный способ выжить и вся эта процедура производится ради его
же блага, но происходящее все равно было запредельно  чудовищным,  будто
он попал на ритуал черной магии.
   Сейчас же Володе надо было ножом, ради блага Земли  и  спасения  себя
самого, отпилить голову у инопланетянина - вот она, шея-то, и  он  этого
не мог начать делать. Знаете, одно дело кувалдой со спины,  а  другое  -
когда шея. Нормальная, как у  человека,  хоть  он  и  анданорец.  Володя
курице-то не решился бы голову  отрезать,  а  тут  -  такое...  Внезапно
Владимир, давно уже, секунд 15, крепко, но бессильно сжимавший в  кулаке
нож, почками ощутил резкий, короткий, злобный удар по своей пояснице, от
которого свело дыхание и живот. А еще он почувствовал, что теперь, когда
поверженный анданорец с воющим сплюснутым шлемом - может, он потому и не
снимался  с  головы,  что  его  так  смяло  ударом  кувалды,   -   начал
сопротивляться, да еще столь эффективно, этот глупый, но, казалось  уже,
непреодолимый блок в сознании растворился  в  резком  потоке  боли,  как
кусочек сахара в струе кипятка, и  Владимир  кратким,  мощным  движением
всадил  охотничий  нож  в  горло  врага,  отчего  там  все  забурлило  и
запузырилось красным, пока Володя не прокопал  плоть  глубже  и  она  не
перестала  пузыриться,  а  только  поливала  все  вокруг   пульсирующими
потоками вполне земной на  вид,  такой  же  липкой  на  ощупь  и  пряной
запахом, красной крови. Анданорец конвульсивно задергался, и Владимир  с
брезгливой стыдливостью слез с  убиваемого  им  противника,  чтобы  хоть
как-то сделать убийство  немного  менее  интимным,  дистанцироваться  от
него. Агония была недолгой - секунд пять  тело,  переходя  из  живого  в
неживое состояние, дергалось по асфальту, брызгая кровью при свете ранее
оптимистичных,  а  теперь  неприятных,   как   освещение   операционной,
оранжевых фонарей, и наконец замерло, раскинув руки.
   Владимир ощутил кожей спины, что второй анданорский патрульный  видел
всю эту сцену. "Ну и что, - злобно подумал Владимир,  вспомнив  Людочку,
такую взрослую на собственных похоронах. И ее маму, у которой  обуглился
череп. - Ничего. Это даже хорошо. Пусть смотрит и боится. И  его  самого
тоже разберут для опытов в  Сопротивлении.  Пусть  смотрит,  гадина".  И
Владимир вновь сунул нож в разверстую  рану  уже  скорее  мертвого,  чем
живого горла и несколькими сильными движениями отсек жилы  и  мясо  так,
чтобы они отстали от позвоночника. С ним пришлось повозиться чуть дольше
- Владимир и пилил, и вращал клыкастый шлем с головой внутри из  стороны
в сторону, но наконец хрящик между позвонками сдался, и  мертвая  голова
анданорца во все так же по-звериному вывшем  шлеме  обрела  долгожданную
(Владимиром) свободу от закованного в доспех тела захватчика.
   Володя схватил воющую голову лупоглазого пещерного медведя и  ринулся
с ней через дорогу узкой  тропой,  протоптанной  теми,  кто  пользовался
трамваями. К слову, сам Владимир так ни разу не ездил на  трамваях,  да,
вообще на каком-либо транспорте, с момента оккупации.  Сейчас  он  бежал
уже в глубь квартала на другой  стороне  улицы  и  чувствовал,  что  ему
чего-то мучительно не хватает, как  сигареты  в  тот  период,  когда  он
завязывал с курением в девятнадцать лет. Да,  по  ходу  дела  Володя  не
оставлял попыток выковырнуть голову анданорца из шлема, и  внезапно  ему
это удалось - пальцы ослабили петлю фиксирующего ремня, и,  зацепившись,
за нижнюю челюсть безжизненно расслабленного  рта.  Владимир  извлек  из
шлема мертвую голову.  Да,  а  не  хватало  Володе...  кувалды.  Он  так
сроднился со своим оружием, что теперь ему его  недоставало.  "Вот  ведь
как быстро становишься настоящим  разбойником",  -  невесело  додумалось
Володе, со всех ног  несущемуся  по  едва  освещенным  улицам  соседнего
квартала.  В  одной  руке  он  держал  за  волосы   башку   анданорского
патрульного, оказавшегося отталкивающего вида мужчиной лет сорока,  а  в
другой - сплющенную кувалдой морду инопланетного медведя, который выл на
разные голоса, словно ему никак не удавалось расстаться  с  опостылевшей
жизнью. Впрочем, подумалось Владимиру, физиономия анданорца могла  стать
такой отвратительной уже после удара кувалдой и отчленения головы.  Это,
подумалось Володе, испортило бы выражение лица кому угодно. Владимир сам
дивился циничности и холодности своих мыслей. Словно оттого, что он убил
человека, пусть и анданорца, он стал каким-то другим, намного хуже,  чем
раньше. Владимир пробегал мимо аптеки, фонарь над которой, по  какому-то
недоразумению,  был  не  оранжевым,  а  мертвенно-синим.  Мама  говорила
Володе,  что  когда-то,  очень  давно,  вся  Москва   озарялась   такими
отвратительными, навевающими тоску фонарями. Вот уж, наверное, мрачно  в
городе было, подумал Володя, голова которого - не та, что в руке, а  та,
что на плечах, - грозила заболеть от пронзительного, осточертевшего воя.
   "А мне-то,  -  забеспокоился  он,  подбегая  к  темному  и  вовсе  не
освещенному контуру школы, в  которой  учился  когда-то  в  незапамятную
эпоху  и  куда  сейчас  и  бежал  привычным  с  детства,  впечатанным  в
подсознание маршрутом,  -  придется  теперь  исповедаться,  наверное,  в
убийстве анданорца". Владимир  ощущал,  что  словно  бы  кровь,  которой
брызгало тело, бессильно ворочаясь, елозя по  асфальту,  втекла  в  него
самого, осквернив его куда как много хуже, чем если бы он наелся мяса  в
Страстную пятницу. Владимир остро захотел пойти в храм и исповедаться  в
убийстве - сейчас же он стоял  у  черных  по  серому  контуров  школы  и
неузнаваемо выросших за последние годы деревьев и, ни секунды не  медля,
несмотря на столь отвлеченные  мысли,  стремительно  и  сильно  взмахнул
рукой с зажатой в ней воющей  металлической  башкой  бешеного  гризли  и
запульнул ее на самую крышу трехэтажного  здания  школы.  Теперь  голова
медведя выла сверху, это было  намного  тише,  но  отчего-то  еще  более
зловеще. Словно из компании, состоявшей  из  Володи,  мертвой  головы  и
воющего медведя, ушел воющий медведь, и  голова  стала  от  этого  сразу
как-то еще более мертвой. Да  и  действительно,  смекнул  Владимир,  она
начинала остывать, потому и казалась с каждой минутой все более неживой.
   И Володя помчался мимо подслеповато потушенных окон и пока еще спящих
подобием смерти  очертаний  деревьев  обратно  к  автобусной  остановке,
стремительно, ощущая себя  Персеем,  сжимающим  в  руке  голову  горгоны
Медузы. Сравнение это, пришедшее в собственную Володину голову, было тем
более верным, что Владимиру очень не хотелось больше заглядывать в  лицо
убитого им анданорца. Это было отчего-то патологично - смотреть  в  лицо
отрезанной тобой головы, будто ты - маньяк.  Владимир  выскочил,  волоча
остывающий  трофей,  на  залитую  оранжевым  светом  тихую-тихую  теперь
магистраль,  пересек  ее  в  обратном  направлении   тропой   трамвайных
пассажиров и присоединился - к другой своей  компании,  ждавшей  его  на
остановке. Тут было гораздо веселее - здесь была его  кувалда,  а  также
пленный анданорец; когда Владимир забежал в нишу остановки, тот, судя по
всему, был  без  сознания,  но,  растолкав  его,  Владимир  добился-таки
скорбного стона из-под такой  же  маски  яростно  вылупившегося  гризли,
какую он только что закинул на крышу родной школы. Только голова в  этой
маске была хотя и  сотрясенной,  но  живой,  и  кровь,  необходимая  для
питания  заключенного  в  ней  мозга,  пока  что  циркулировала   по   и
предназначенным для  этого  жилам,  а  не  заливала  асфальт.  Снег  же,
наметенный под крышу остановки,  был  красным  от  вот  такой  как  раз,
вытекшей мимо, крови. И мертвое тело, без головы уже, валялось рядом.
   Володя грубо оттащил как живого связанного пленника, так  и  пленника
мертвого, несвязанного - не убежит -  в  дальний  угол  стеклянной  ниши
остановки, под рекламу кошачьей еды. "Да уж, -  цинично  шевельнулась  в
уголке  сознания  та  же  гадкая  незнакомая  мысль,  -   котик   бы   с
удовольствием обгрыз анданорскую голову  и  шейку  бы  обглодал",  -  и,
наспех сгребя ногами и плакатом с призывной стюардессой туда же, в кучу,
кровавый снег, Владимир, встав над грудой тел  -  одно  мертвое,  внизу,
другое пока что живое - сверху,  любовно  придвинул  к  себе  кувалду  и
закупорился изнутри плакатом. Не прошло и  минуты,  как  Володя  услышал
стремительно  нараставший,  такой  знакомый  уже   стрекот   анданорских
бэтээров. Владимир через почти непроглядно узкую щель сбоку увидел,  что
их не менее пяти. Они ехали именно по этой самой улице,  которую  две  с
половиной минуты назад Володя пробегал с окровавленной головой, а еще на
пять с небольшим минут раньше - с той  же  головой,  но  закупоренной  в
воющем шлеме.
   Раньше Владимир думал, что вот так,  до  секунд,  все  можно  успеть,
только если ты персонаж фильма, или лет 10  учился  в  разведшколе,  или
если ты разбойник в третьем поколении. АН нет. Помощь  ли  Божья,  удача
ли, случай ли, судьба, звезды, инстинкт - нечто из  этого  или  все  это
вместе сделали так, что Владимир отработал роль столь совершенно,  сколь
это вообще было возможно. Владимир даже не знал, что броневики появились
так поздно - почти через  девять  минут  -  только  потому,  что  сперва
прочесывали  по  спирали  более  широкий  спектр,  чтобы  поймать  бойца
Сопротивления, если он  хотел  бы  сбежать  куда  подальше.  Теперь  же,
осмотрев   естественные   укрытия,   включая   злосчастную    остановку,
удостоенную, разумеется, лишь беглого  взгляда  -  она  была  откровенно
пуста,  как  коробка  фокусника,  -  Двухместные   маневренные   бэтээры
дождались  пехоту,  полностью  блокировавшую  цепью  квартал,  в  центре
которого, на крыше школы, выл шлем убитого патрульного. И в том квартале
штурмовики, возглавляемые носящими  маску  стингра,  заглянут  в  каждую
квартиру, в каждый закуток. Но патруль номер 217 и  банда  повстанцев  -
захватчикам и в голову не могло прийти, что это сделал один человек,  да
еще таким незамысловатым орудием, - пропали бесследно.
   Владимир дождался, пока стих шум на улице - бэтээры укатили восвояси,
штурмовики же углубились в квартал, - и перетащил мертвое тело,  включая
голову, на явочную квартиру, ключ от которой дал  ему  Юрий,  живого  же
патрульного Володя решил пока забрать к себе для оказания первой помощи.
И вовсе не потому, что ему вдруг  сделалось  жаль  пленного  захватчика,
просто оттащи он раненого штурмовика по тому же  адресу  -  и  не  будет
никакой гарантии, что посыльные Сопротивления застанут его в живых. Судя
по звукам, доносившимся  из  металлического  шлема,  того  тошнило,  как
Володю  после  конт