ым.  С
надеждой приподнял Владимир крышку  и  радостно  усмехнулся:  "Вот  она,
красавица!" В ведро, которое не использовалось уже несколько лет  кряду,
Володина мама, теперь  безвылазно  проживавшая  на  даче,  положила  при
последней уборке кувалду, в детстве еще найденную маленьким Володькой на
стройке и не выкинутую  родителями  исключительно  по  слезным  просьбам
сына. Ну, а если вещь сразу не выкинуть, она приживается, как приблудный
щенок, и требуется  изрядное  мужество  и  сила  воли,  чтобы  вот  так,
запросто расстаться с чем-то, уже несколько лет мозолящим глаза. Кувалда
же избежала всех ежегодных в Володиной семье генеральных уборок;  всякий
раз  железный,  чуть  ржавый  монолит  на  массивной  деревянной   ручке
оставляли с определением: "Ну, пусть полежит пока, вдруг  пригодится..."
Володя, сжимая бесхитростную, но  быстро  нагревшуюся  от  тепла  ладони
рукоять первобытного орудия, вспомнил отца, с которым  всегда  было  так
весело  вместе  разгребать  балконы  и  антресоли  каким-нибудь   теплым
апрельским или майским днем, когда все барахло, всякий хлам  покидал  их
жилище. Вот таким же теплым безоблачным днем  -  Володя  тогда  как  раз
учился в седьмом классе - папа ушел из их жизни, оставив  лишь  короткую
записку, что у него теперь другая семья и  он  уезжает  в  другой  город
навсегда. Прочитав записку, оставленные жена и ребенок  тут  же  затеяли
очередную генеральную уборку, отправив со слезами  на  свалку  все,  что
напоминало им о предавшем их муже и отце. И у Володи, остро  страдавшего
от ухода отца, навсегда  осталось  ощущение,  что  папа  его  просто  не
пережил  очередную  большую  уборку  -  ведь  мама  Володи   безжалостно
отправила в мусоропровод все фотографии и личные вещи, которые не увез с
собой  вот  так,  без  предупреждения  позорно   сбежавший   с   молодой
секретаршей бывший муж и  отец.  В  ту  ночь,  кусая  орошенную  слезами
подушку - ведь никто не видел, - Володя поклялся, что женится он  только
на той девушке, с которой будет готов прожить всю жизнь до  конца,  даже
если она станет потом старой, глупой и страшной. И Володе казалось,  что
тогда, с Леной, он чуть было не нарушил своей клятвы. "Но ведь я  же  не
собирался  жениться  на  ней  или  что-нибудь  ей   обещать",   -   вяло
оправдывался Владимир  перед  са  мим  собою,  сжимая  в  руке  кувалду,
пережившую в их доме отца Владимира. Папа ушел, а она осталась. Вот ведь
как бывает. А сколько ни оправдывайся - Володе явственно  казалось,  что
нашествие Анданора произошло именно из-за того, что он хотел сказать  "я
тебя люблю" просто потому,  что  все  так  делают,  той  девушке,  пусть
женщине, которую вовсе не любил. Уж  так  сложилось  в  его  жизни,  что
происшедшее  воспринималось  им,  быть  может,  и   всего   лишь   из-за
совпадения, как кара Господняя за горячечную, слезную, юношескую клятву.
Внезапно, будто подтверждая ход  его  мыслей,  часы  на  руке  Владимира
заиграли фрагмент гимна России, возвещая наступление  полудня.  В  часах
Володи было до тысячи мелодий, отмечавших точное время, и  до  оккупации
он  регулярно  менял  их.  Когда  же  Анданор  посетил  своими   черными
эмиссарами города его страны, он установил себе в часах  гимн  России  и
более уже мелодии не менял. А еще он  теперь  только  начинал  понимать,
почему слово "Родина" пишется с большой буквы.
   Владимир вернулся в себя из страны воспоминаний кошмарной весной 2022
года на балконе обесчещенного  города,  завоеванной  страны,  покоренной
планеты. И лишь теперь Володя почувствовал, как люто он промерз на своем
балконе в поисках кувалды. Однако сам молот, который  Володя,  выходя  с
балкона, принес  в  комнату,  будто  помог  расправить  плечи  и  вольно
вздохнуть всей грудью, напомнив о том  безрассудном,  но  нужном  Родине
поступке, на который он действительно решился. Володе  даже  показалось,
что кувалда подмигивает ему весело, по-разбойничьи.  Захотелось  принять
горячую ванну, но горячая вода бывала раз в месяц, и пришлось  Владимиру
занять место возле самого обогревателя, чтобы тот, пусть  обжигая  кожу,
прогрел тело вглубь. Кувалду, как  боевого  товарища  или  верного  пса,
Володя заботливо положил рядом с собой, будто желая отогреть и ее  тоже.
"Вот ведь судьба, - думал Владимир,  поворачиваясь  полубоком  к  жарким
спиралькам, раскаленным докрасна, - сколько лежала  она  на  балконе,  и
никому бы и в гриппозном сне не пришло в  голову,  для  чего  она  может
сгодиться". Теперь же от этого орудия зависела жизнь самого Володи  и  в
малой, но ощутимой степени - судьба его страны, его Земли. Ведь и океаны
с китами, которых Владимир мечтал изучать с детства, и саванны со львами
и слонами, и пустыни с блуждающими раскаленными дюнами - все это и  есть
его Родина, подумалось Владимиру. Оккупантам удалось  за  считанные  дни
сделать  то,  что  люди  не  сумели  за  тысячелетия,   -   условные   и
существовавшие лишь в замороченных мозгах людей границы между странами и
народами Земли  осыпались,  как  стены  карточных  домиков,  возведенных
руками  властолюбивых  политиков.  Володя   бы   не   поверил,   сколько
американских или австралийских парней, решивших отдать свои  жизни  делу
спасения Земли, включают, с тем же  удивлением  и  сердечной  тоскою,  в
понятие "Родина" сейчас и просторы русской тайги, где неуклюжие  медведи
лакомятся в малиннике, и жаркие аравийские пустыни, манящие миражами,  и
студеные величественные плато Антарктики с пингвиньим народцем, да и все
прочие уголки и вес и нашего несчастного, растоптанного черными сапогами
и раздавленного игрушечными бэтээрами шарика, имя которому Земля.
 
Глава 13 
ОХОТА 
 
   Владимир с усмешкой  обнаружил  на  кухонном  столе  еще  одну  банку
тушенки, "забытую" полковником. Открыл ее и  съел  со  сварившейся  таки
вчера гречкой, до которой тогда дело так и не дошло. Днем Володя  сходил
по сообщенному Зубцовым адресу и обнаружил, что отворенная выданным  ему
ключом квартира была однокомнатной, чисто выметенной и совсем нежилой на
вид. Раньше тут обитали люди, подумал Владимир. Куда они делись  теперь?
Сами ли подарили квартиру Сопротивлению, просто ли  уехали,  казнены  ли
Сопротивлением за пособничество врагу?  Володя  отлично  сознавал  почти
равную вероятность всплывших в голове вариантов. Ведь если  бы  Владимир
попытался выгнать Зубцова в мартовскую пургу комендантского часа, то что
помешало бы Юрию Васильевичу, расстреляв Владимира "по законам  военного
времени", конфисковать его жилище, просто забрав ключ,  и  устроить  там
явочную квартиру для кого-нибудь  посмелее  да  несговорчивой.  Все  это
действительно казалось вполне  вероятным,  но  ничего  не  меняло  ни  в
решении Владимира, ни в его отношении к Сопротивлению. Он  понимал,  что
Сопротивление третьего круга - это и  есть  то  вынужденное,  неизбежное
зло, с которым ему предстояло смириться. А  еще  он  прочувствовал,  что
всякая, даже самая справедливая война несет в себе  целые  океаны  этого
неизбежного зла. А еще то, что у  военного  времени  действительно  свои
законы и они безотносительны и неизменны для всякой эпохи - нынешней  ли
или тысячелетней давности.  Владимир  понимал,  что  сегодня  ночью  ему
предстоит либо погибнуть, либо стать героем.  Проблема  голода  в  любом
случае будет снята с повестки  дня.  Выйти  одному  против  вооруженного
плазматическим оружием  патруля  с  кувалдой  представлялось  на  первый
взгляд безумным.  На  стороне  Володи  был  только  фактор  внезапности.
Владимир от скуки  включил  телевизор.  И  к  своему  удивлению,  увидел
правила оккупационного режима, написанные по-русски. Владимир пробежался
глазами по строкам текста со смешанным чувством. С  одной  стороны,  ему
хотелось бы обнаружить в них послабление участи простых людей, с  другой
- в нем, как в участнике Сопротивления, начинала расти убежденность, что
чем сильнее закручивают гайки анданорцы, тем больше  землян  вольется  в
Сопротивление и тем скорее придет конец их господству.  Текст  обращения
остался прежним. "Вот так, - с  мрачной  издевкой  подумал  Владимир.  -
Дождались-таки мы послабления. Теперь в 18.00, стало быть, тоже  пускают
текст на русском". Владимир уже собрался было  выключить  телевизор,  но
дальше, прямо на его глазах, картинка сменилась, и  начался  урок  Языка
Покорности. Подобного телевидение России еще не  транслировало  никогда.
Первая фраза, предлагаемая для изучения, была такой:
   "Я - житель покоренной планеты". На  ЯП  она  звучала  так:  "Фрю  тю
глить". "Фрю", стало быть, значило "я", "тю"  -  вспомогательный  глагол
"есть", как в английском, а "глить" - это  он  как  раз  и  есть  житель
покоренной планеты. Осененный внезапной догадкой, Владимир схватил пульт
ДУ и нажал на клавишу телетекста.
   -  О-го!  -  вслух  вырвалось  у  него.  -  Да  тут  полные   правила
анданорского!
   Листая их, Владимир узнал массу познавательного. К примеру, в русском
языке можно обратиться к собеседнику на  "ты",  а  можно,  для  большего
уважения, назвать его на "вы".  Когда  же  мы  обращаемся  к  нескольким
собеседникам, то всегда говорим им "вы".  Здесь  же  имелось  три  формы
личных местоимений, по их значимости. К примеру, местоимение  "я"  имело
равную, ущербную  и  уничижительную  форму.  Разговаривая,  допустим,  с
врачом или иным землянином, можно было использовать местоимение "Фрю"  в
значении "я". Обращаясь к анданорцам, в зависимости от  их  статуса  или
ситуации, следовало пользоваться ущербным, выражающим умеренную  степень
покорности  "я",  которое  звучало  как  "Ктюх",  либо   уничижительным,
звучавшим как "Гленди". То есть фразы "Фрю тю глить", "Ктюх  тю  глить",
"Гленди тю глить" - означали одно  и  то  же:  "Я  -  житель  покоренной
планеты". Похоже, когда откроются  наши  школы,  подумал  Владимир,  это
будет первым, что запишут наши дети в тетради. Алфавит анданорского  был
прост - он состоял всего из 10 согласных и 10 гласных букв.
   Обращение к одному собеседнику - аналог нашего "ты" или уважительного
"вы" - также имелось в трех вариантах: местоимение  "ты"  имело  равную,
превосходящую и воспевающую форму. Как к равному, разумеется,  следовало
обращаться  к  такому  же,  как  ты  сам,  бедолаге   с   оккупированной
территории;  в  превосходящей  форме  -  к  тому,  кто   имел   карточку
покорности, если у тебя самого ее еще не было, и к тем  из  землян,  кто
удостоился чести сотрудничать с Империей; в воспевающей,  разумеется,  к
хозяевам с нашего доброго  Анданора.  Звучали  они  так  -  равное  "ты"
звучало "Стети", превосходящее - "Бряти", воспевающее - "Арностра".  Как
пример приводилась, будто для издевки, фраза "Я люблю  тебя",  сказанная
землянином другому землянину: "Фрю ля Стеги". Любить, стало быть, теперь
называлось "ля". Если же у вашей избранницы уже была КП, а у  вас,  увы,
пока нет или же она активно сотрудничала с Анданором, объясняться с  ней
в любви следовало  уже  так:  "Фрю  ля  Бряти".  Владимир  с  ненавистью
выключил телевизор. "А на рынке, вернее всего, телевизоры  теперь  будут
снова в цене", - подумалось ему. И ведь многие, очень многие будут учить
этот собачий язык. Чтобы  не  умереть  с  голоду.  Чтобы  устроиться  на
работу. Владимиру вновь  сделалось  жутко.  Он  почувствовал,  насколько
человек, начавший говорить на этом псевдоязыке, скорее всего  специально
разработанном  для  завоеванных  планет,  незаметно,   но   стремительно
сделается рабом. Дальше стоит лишь начать думать на нем, и вот тебя  уже
и нет. Как за спасательный круг, схватился Владимир за  древко  кувалды,
которую, словно альтернативу карточке покорности, теперь всюду таскал за
собой по квартире. "Как хорошо, что я в Сопротивлении!  -  думал  он.  -
Иначе как заставить себя жить после всего этого..."
   Весеннее солнцестояние уже миновало, и день  был  чуть  длиннее,  чем
ночь. Наконец, он таки кончился. Владимир сперва думал  надеть  длинный,
черный, по моде неизвестно каких древних годов XX века пошитый  плащ,  в
котором в принципе можно было бы спрятать молот, но передумал.  Какой  в
этом  смысл?  Анданорцам  было  абсолютно  безразлично,  с  оружием  его
застанут на улице ночью или без оружия. В  военное  время  наказание  за
всякий проступок одно -  "приведение  тела  в  не  пригодное  для  жизни
состояние". Ну что же... Не земляне навязали  гостям  с  Анданора  такие
условия игры. Владимир думал, как он будет спускаться по лестнице,  мимо
всех соседских дверей. "А вдруг, - подумалось ему, - кто-то посмотрит  в
"глазок"? А вдруг донесет?" Быть может, имей он какое-либо иное  задание
от Сопротивления, он бы прятался. Но сейчас - Владимир это чувствовал  -
ему не нужно было думать о соседях, он не должен был, хотя  бы  в  своем
подъезде, прятаться как мышь, даже если логика говорила ему, что  делать
это следовало бы. Его шансы на успех, по  этой  же  самой  логике,  были
настолько пренебрежительно малы, что и слушать  ее  подсказки  Владимиру
казалось не правильным. Если разум подсказывает вам,  что  вы  обречены,
перестаньте слушаться его голоса, и, быть может, все еще обойдется.  Эта
посетившая Володю мысль показалась ему самому очень восточной какой-то и
симпатичной. Помолившись молитвами и в дорогу, и на успех дела и засунув
за пояс залихватски-разбойничий охотничий нож внушительных  размеров,  а
также прихватив целый моток прочного, металлического в пластике,  троса,
Володя открыл входную дверь и, не  прячась,  спокойно  вышел  из  нее  с
молотом в руке. Ему казалось, что он сейчас вовсе не он, а  какой-то  то
ли герой, то ли даже божество древности. Тор, вспомнил он, спускаясь  по
лестнице, гулко разносящей его шаги по всему подъезду. Тор - это как раз
такой вот парень с молотом. Был ли у Владимира план? Можно сказать,  что
был. Подкрасться сзади к патрулю и одним ударом оглушить обоих. Владимир
вспомнил, что даже не выглянул на улицу, чтобы  увидеть,  нет  ли  побли
зости патруля. "Что же, - какой-то злорадной вспышкой мелькнула мысль, -
это тоже против логики, стало быть, очень хорошо. Да и  не  возвращаться
же". Если бы кто-нибудь из соседей решился-таки подойти к  "глазку",  то
увидел бы Владимира, одетого в кожаную куртку, теплые штаны и с наглым и
торжественным видом несущего в руке огромный смертоносный молот. Идущего
на верную смерть. И у всякого,  кто  осмелился  бы  прильнуть  глазом  к
бойнице "глазка", возникла бы, вопреки той же логике, мысль, что у  него
все получится - таким уверенным в  своих  силах  и  исполненным  мрачной
решимости смотрелся Владимир.
   Володя вышел на улицу и удивился нежданной новизне ощущений  -  лица,
рук, глаз. "Ну да, - внезапно сообразил он. - Я же сто лет не был  здесь
ночью.  Только  при  свете  дня".  Улица  смотрелась   как   театральная
декорация. Ни тебе звука машины вдалеке. Ни звона  трамвая,  или  пьяной
песни запоздалого гостя, или гогота опасной на вид компании. Ни-че-го. А
еще сегодня не было даже ветра.  А  где-то  по  улице  шел  патруль,  на
который Володя решился напасть со своим первобытным орудием. А у  одного
из анданорцев, на которых охотился сейчас  Володя,  в  маске  был  скрыт
передатчик. Владимир огляделся по сторонам, выбирая  место  для  засады.
Ему  понравилась  автобусная  остановка,  стоявшая  на  весело  и  мирно
освещенной оранжевыми огнями фонарей  многолюдной  когда-то  улице.  Эта
остановка была  сплошь,  непроглядно  заклеена  рекламными  проспектами,
разумеется, дооккупационной поры. Сейчас эти плакаты смотрелись глумливо
и  издевательски.  "Летайте  самолетами  компании  Аэротранс!"  И   юная
стройная стюардесса, призывно  выставившая  упитанную  ножку  с  из  под
кричаще  короткой  юбочки  на  фоне  трапа.  А  с   и   другой   стороны
рекламировалась жевательная резинка  "Фрешснов".  "Жуй  только  меня,  -
гордо выпятив грудь,  говорила  -  или  просто  имела  в  виду  -  белая
подушечка. - Во мне нет ни единой калории". А ведь  самолеты  теперь  не
летали, более того, были, по слухам, запрещены навсегда.  А  читать  про
такую  вот  диетическую  жвачку  во  время  голода  было  также  дико  и
неуместно. Студентки торговали  собой,  лишь  бы  заработать  эти  самые
калории... Н-да.  Володя  примостился  на  лавочке  внутри  остановки  и
принялся ждать. Он был уверен, что рано и  или  поздно  патруль  пройдет
мимо него, - насколько он помнил, патрульные еженощно заглядывали в  эти
края.
   Правда, всегда в немного разное время. Быстрее  бы  -  руки  начинали
зябнуть, но не простым, а каким-то нервным,  сотрясающим  холодом.  Это,
должно быть, адреналин,  решил  Володя  и  не  стал  обращать  на  холод
внимания. Прошел час. С неба,  непроглядного,  да  и  невидимого  сейчас
из-под козырька остановки, начали  падать  жирные,  словно  разъевшиеся,
снежинки. А проезжая часть улицы и без них  была  завалена  этим  самым,
таким поздним в этом году, снегом.  Ведь  из  транспорта  ходили  только
редкие трамваи, ничего больше, да и то - в светлое время  суток.  А  вся
прочая территория  улицы  напоминала  сейчас  заснеженное  поле,  сквозь
которое  были  протоптаны  узенькие,  сиротливые  тропиночки   к   месту
остановки трамвая.  Володя  лишний  раз  с  тоской  подумал,  как  этот,
казалось бы, малозначительный штрих передает один из  аспектов  умирания
такого некогда веселого и,  оказывается,  так  горячо  любимого  Володей
города, как Москва. А холод уже сотрясал все тело Владимира. "Как  бы  я
не замерз тут,  -  подумалось  ему,  -  как  андерсеновская  девочка  со
спичками". Ага, усмехнулся он сам  же  неуместности  сравнения.  Дядя  с
кувалдой. Володя уже два часа караулил патруль в трех стенах  автобусной
остановки, хорошо понимая, что было самым слабым  местом  его  плана.  В
целом логика - ну куда ж от нее денешься - подсказывала, что  патрульные
непременно пойдут мимо него  -  тротуар  был  более-менее  протоптан,  в
отличие от девственно белой, лишь самую малость опаленной солнцем долины
когда-то проезжей, а ныне - непролазной части  улицы.  Стало  быть,  они
пройдут в каких-нибудь трех шагах от него. А у Володи нет даже простыни,
чтобы  стать  белым  как  снег.  Или  шапки-невидимки.  А  надежды,  что
анданорцы настолько невнимательны, что не заметят бойца Сопротивления  с
кувалдой в открытой остановке, почти не было. Внезапно Володе  в  голову
пришла заманчивая мысль - он на минутку  отложил  кувалду  в  сторону  и
потянул край приделанного к стеклу рекламного  плаката  со  стюардессой.
Оказывается,  он  был  не  приклеен   даже,   а   хитроумно   фиксирован
специальными угловыми и продольными держателями, из которы  х  Владимиру
без особенного труда удалось его извлечь. А  под  ним,  как  выяснилось,
была иная реклама - "Ваш котик обожает Стротик". Да уж, котик,  невесело
усмехнулся Володя новому проявлению юмора мертвой, никому,  кроме  него,
не нужной автобусной остановки. Даже двум очень английским черным шуткам
на  одном  плакате.  Во-первых,  редкий  москвич  сейчас  отказался  бы,
проварив хорошенько, от сухого кошачьего корма - ведь он был питателен и
экономичен; а во-вторых, если кто и не съел свою кошку, то она ни у кого
и близко  не  выглядела  такой  гладкой  и  упитанной.  Впрочем,  Володя
давным-давно не видел ни одной кошки - уличных съели, домашние,  которых
не тронули, сидели по домам и рады были такой пище, к которой раньше  бы
и не притронулись. Как и  люди,  впрочем.  Владимир  встал  между  двумя
плакатами, прижавшись спиной к портрету упитанного  котика,  а  в  руках
держа  плакат  со  стюардессой,   сейчас   воспринимавшейся,   в   своей
откровенной позе,  как  девушка,  торгующая  собой  на  рынке.  "А  ведь
каких-то четыре месяца назад это были просто рекламные  плакаты,  ничего
больше, - горько подумал  Володя.  -  А  теперь  -  словно  послания  из
какой-то безоблачной, счастливой эпохи, которую все мы  так  не  ценили.
Как Е весточки с другой планеты, имя которой - Свободная Зем