и овец.
     Из Нальчика  Бабель  писал  своей  матери:  "Я  все  ношусь  по области
(Кабардино-Балкарской),  жемчужине  среди  советских  областей, и  никак  не
нарадуюсь тому,  что приехал сюда. Урожай здесь не  только  громадный, но  и
собран превосходно -- и жить, наконец, в нашем русском изобилии приятно".
     Когда  начался сбор кукурузы, Бетал не оставил в обкоме и в учреждениях
Нальчика ни одного человека. И  сам  он, и его  жена  Антонина Александровна
отправились  на поля. Работали  целыми  днями, Бетал  был  впереди  всех, он
выполнил норму по сбору кукурузы большую, чем самый опытный колхозник.
     -- Этот  человек  во  всех  отношениях первый в Кабардино-Балкарии,  --
говорил  мне  Бабель. -- Он  первый охотник, нет  ему  равного.  Он -- самый
лучший сборщик кукурузы, никто с ним не может потягаться в сноровке, и он --
лучший  в  стране  наездник...  Бетал  всегда  окружен  товарищами:  бывшими
партизанами, вместе с которыми в давние времена он дрался с белыми. В этом я
убедился сам.  Вчера  поздно вечером  мы  гуляли вдвоем  с Беталом по парку;
дорожки его  были засыпаны облетевшей листвой. Вдруг  неизвестно кому  Бетал
сказал:  "Надо  бы подмести дорожки". И кто-то  рядом  из  темноты  ответил:
"Будет сделано!.." Он всегда окружен личной охраной, состоящей из товарищей,
бывших партизан, -- повторил Бабель, -- а когда Сталин распорядился, чтобы у
Бетала была официальная охрана  и чтобы его сопровождали телохранители, он с
трудом переносил это и страшно над охранниками издевался.  Недавно мы ездили
с Беталом на строящуюся электростанцию. Вышли из машины и пошли по тропинке.
Тотчас из другой машины, нагнавшей нас, вышли двое красноармейцев и пошли за
нами.  Вдруг мы увидели  перед собой  на  тропинке  свернувшуюся змею. Бетал
обернулся и  сказал одному  из  телохранителей:  "А  ну-ка, убей  змею!" Тот
остановился и растерялся,  не  зная,  как к ней подойти. Бетал быстро шагнул
вперед,  наклонился, как-то по-особому схватил змею и швырнул на  землю. Она
была  мертва. Обернувшись, он иронически сказал: "Как  же вы будете защищать
меня, когда вы змею убить боитесь?" -- и пошел дальше.
     Строящаяся  электростанция была  гордостью  Бетала Калмыкова,  он много
говорил о ней и почти ежедневно сам бывал на стройке.
     Бабель присутствовал  в обкоме  на специальном  совещании инструкторов,
которые  отправлялись  в  Балкарию,  чтобы  ликвидировать  те  15  процентов
единоличных  хозяйств,  которые там еще  оставались.  Возвратившись,  Бабель
повторил мне речь, произнесенную Беталом перед инструкторами:
     "Побрякушки, погремушки  сбросьте, это вам не война. Живите с людьми на
пастбищах, спите с ними в кошах, ешьте с  ними одну  и ту же пищу и помните,
что вы едете  налаживать не  чью-то чужую жизнь, а свою собственную. Я скоро
туда приеду. Я знаю,  вы выставите  людей,  которые  скажут, что все хорошо,
но...  выйдет  один  старик  и  расскажет  мне правду. Если  вы  все  хорошо
устроите,  то  с каким  приятным чувством вы будете встречать день  Седьмого
ноября.  Если  же  вы все провалите...  унистожу, унистожу всех  до одного!"
(Хорошо говоря по-русски, Бетал некоторые слова немного искажал.)
     --  Угроза была нешуточной, инструкторы побледнели,  -- закончил Бабель
свой рассказ...
     Мне надоело мое безделье, и однажды, гуляя, я увидела женщин, убиравших
в поле морковь. Я присоединилась  к ним и проработала до обеда. Настроение у
меня сразу поднялось, обедала я с  аппетитом в первый раз за все время моего
пребывания в Нальчике. Когда Бабель после  обеда пришел ко мне, я ничего ему
не сказала. Но Бетал уже все знал.
     -- Этот  человек знает, что делается в его  "владениях" в каждую минуту
времени. Он не может иначе, -- сказал Бабель.
     И вскоре это подтвердилось еще раз. В конце октября Бетал предложил нам
поехать  в  такое  --  единственное -- место, откуда  виден  весь Кавказский
хребет и одновременно две его вершины -- Эльбрус и Казбек. Выехали верхом на
лошадях в  ясное, солнечное  утро. И только на  пути нашем  туда  нас дважды
нагоняли верховые, которых посылал Бетал, чтобы узнать, все ли у нас хорошо.
     Мы решили провести на горе  Нартух  ночь, увидеть Кавказский  хребет на
рассвете и на другой день к вечеру возвратиться в Нальчик. Никогда раньше не
видела  я альпийских  лугов;  высоко  над  уровнем моря  на  чуть  холмистой
местности расстилался  зеленый  ковер с цветами и стояли стога свежего сена.
Было очень жарко. Невозможно было себе представить, что в Москве в это время
деревья стоят голые и льет  холодный  дождь.  Ночью все сидели  у костра,  в
большом котле  варились свежие початки кукурузы. То и дело вокруг раздавался
звон  и   грохот   --   это  сторожа  кукурузного  поля  отгоняли  медведей,
покушавшихся на урожай.
     Наконец из  предрассветной мглы начали  выступать горы,  --  сумрачные,
темно-синие  и  фиолетовые,  они вдруг  окрашивались  в отдельных  местах  в
розовый цвет, словно кто-то  их зажигал. И вот все вспыхнуло в разнообразных
переливах  красок --  взошло солнце. Весь Кавказский хребет  был перед нами.
Слева -- Казбек, справа -- Эльбрус, между ними -- цепь горных вершин.
     Бабель  ушел  с охотниками на вышку, где можно было видеть,  как кабаны
идут к водопою, а потом наблюдать и охоту на них.
     В письме к матери Бабель по этому поводу писал:
     "Ездили  на охоту с Евдокимовым и Калмыковым -- убили несколько кабанов
(без моего участия, конечно) на  высоте 2000 метров среди альпийских пастбищ
и  на  виду у  всего Кавказского хребта, от  Новороссийска до Баку -- жарили
целых".
     Я  не видела Бетала в тот  день, но,  наверное, он  приезжал  под утро,
чтобы поохотиться, и затем уехал в  Нальчик. Мы же оставались на горе Нартух
до середины дня и возвратились в Долинское уже вечером.
     Позже мы ездили  вместе с  Беталом также в Баксанское  ущелье, к самому
подножию Эльбруса. Солнце было горячее, и подтаивающий снег ледников  стекал
многочисленными ручьями в речку Бак-сан. Бабель, смеясь, рассказал мне:
     -- Беталу надоело читать, как альпинисты совершают подвиги  восхождения
на вершину Эльбруса и как  об этом пишут в газетах, и  он  решил покончить с
легендой  о  невероятных  трудностях этого  подъема раз  и навсегда.  Собрал
пятьсот рядовых колхозников и без всякого особого снаряжения поднялся с ними
на самую вершину Эльбруса. Теперь,  когда его об этом спрашивают, он  только
посмеивается.
     В Баксанском ущелье мы прожили несколько дней в зеленом домике  Бетала,
недалеко от балкарского  селения. Гуляя, мы находили множество бьющих из-под
земли нарзанных источников, узнавая их по железистой окраске вокруг.
     "Несколько дней, -- писал  в это время Бабель своей матери,-- провели в
балкарском селении  у подножия Эльбруса на  высоте 3000  метров, первый день
дышать было трудно, потом привык".
     Вместе с  Беталом  Бабель и  здесь  разъезжал  по балкарским  селениям,
возвращался уставшим,  но наполненным  разнообразными впечатлениями:  "Какой
народ! Сколько человеческого  достоинства в каждом пастухе! И  как они верят
Беталу! Все его помыслы -- о благе народа".
     Из Баксанского  ущелья  мы  хотели  было  поехать верхом на  лошадях на
перевал Адыл-Су,  чтобы взглянуть оттуда  на море. Однако  накануне  ночью в
горах разыгрался буран. Пришлось возвратиться в Нальчик.
     Настало Седьмое  ноября. С утра недалеко от города состоялись скачки  с
призами.   Были   приглашены  все  московские  гости,   расположившиеся   на
сколоченной по этому случаю деревянной трибуне.
     Во время скачек на трибуну поднялась  и прошла прямо  к Беталу какая-то
бедно  одетая женщина, в шали, с ребенком на руках, и сказала ему  несколько
слов  по-кабардински. Бетал быстро обернулся к  председателю облисполкома  и
по-русски спросил:
     -- Она колхозница?
     -- Они -- лодыри, -- ответил тот.
     Бетал что-то сказал женщине, она спустилась с трибуны и ушла. Я видела,
как Бетал, до того очень веселый, стал мрачен. Бабель спросил своего соседа:
     -- Что сказала женщина? Тот перевел:
     --  Бетал, мы колхозники, и мы голодаем. Нам  выдали на трудодни десять
килограммов семечек. Мой муж болен, у нас нечего есть.
     -- А что сказал Бетал? --  спросил  Бабель. -- Он сказал, что завтра  к
ним приедет.
     После окончания  скачек и раздачи призов мы подошли к  стоянке машин, и
Бетал, открыв  дверцу  одной  из них. предложил мне сесть. Его жена Антонина
Александровна села  рядом  со  мной.  В другую  машину  сел  Бетал  вместе с
Бабелем,  и  они тронулись  первыми,  мы --  за  ними. Так  как  дорога была
проселочная, пыльная, я спросила шофера:
     -- А мы не могли бы их обогнать?
     -- У нас это не полагается, -- ответил он строго.
     Я с недоумением посмотрела на Антонину Александровну.
     -- Я к этому привыкла, -- улыбаясь, сказала она.
     Вечером  нас пригласили на  праздничный  концерт.  Когда  один танцор в
национальном горском костюме и в  мягких, как  чулки,  сапогах вышел плясать
лезгинку  и  стал  как-то  виртуозно  припадать на колено, Бетал, сидевший в
первом ряду, вдруг  возмутился,  встал и отчитал его за выдумку,  нарушающую
дедовский  танец.  Таких  движений, какие  придумал  танцор,  оказывается, в
народном танце не было. После концерта Бабель шепнул мне:
     -- Вы  видите, как  по-хозяйски  он вмешался даже в лезгинку! На другой
день утром Бетал выполнил свое обещание, данное женщине с ребенком, и поехал
в  селение, где  она  жила.  Бабель  поехал  с  ним.  Возвратился  он  очень
взволнованный и рассказал:
     -- По  дороге  в селение мы  заехали  сначала за секретарем райкома,  а
затем  за  председателем  колхоза. И то,  как Бетал открывал для  них дверцу
машины и с глубоким поклоном приглашал их сесть, заставило их побледнеть. По
дороге к  дому женщины Бетал сказал:  "Неужели  сердца  ваши затопило жиром?
Ведь  эта женщина обошла всех вас, прежде чем ко  мне  подняться". И немного
погодя: "Какая разница между  мной и  вами? Вы будете ехать  по мосту, будет
тонуть ребенок -- и вы проедете мимо, а я  остановлюсь  и спасу его. Неужели
сердца ваши затопило жиром?!"
     Но председатель колхоза и секретарь райкома твердили одно и то же: "Эти
люди -- лодыри, они не хотят работать".
     Мы  подъехали к  маленькой, покосившейся  хате,  зашли во  двор, сплошь
заросший  бурьяном, затем  в дом. На  постели  лежал  муж  женщины,  укрытый
лохмотьями, и агонизировал. (Именно это слово -- "агонизировал" -- употребил
Бабель.)
     В комнате было прибрано, но почти пусто. На столе -- мешок с семечками.
Женщины с ребенком дома не было. Бетал все  осмотрел,  сказал несколько слов
больному колхознику --  спросил, давно  ли болеет, сколько  семья заработала
трудодней  и  что получила  на  них  в  виде  аванса.  Затем,  обернувшись к
секретарю  райкома, сказал:  "Послезавтра я  назначаю во  дворе  этого  дома
заседание обкома. Чтобы к этому времени здесь был  построен новый дом, чтобы
у этих  людей была еда и им было выплачено все, что полагается на трудодни".
Затем,  выйдя  во двор,  добавил: "Чтобы был  скошен весь бурьян  и там,  --
показав  на  дальний угол двора, --  была построена уборная".  Затем  сел  в
машину, и мы уехали, -- закончил рассказ Бабель.
     Назначенный Беталом день совещания был потом изменен, но все равно срок
для постройки нового дома был так невелик, что все мы с волнением его ждали.
Но было слишком много желающих поехать на это совещание, и мне было неудобно
просить  Бабеля взять  меня  с собой.  Поэтому  я  с нетерпением  ждала  его
возвращения.
     -- Перед нами стоял  красивый новый дом, --  рассказал мне, возвратясь,
Бабель, -- он был закончен, только внутри печники еще клали  печку. Во дворе
был скошен весь  бурьян, и в дальнем углу двора виднелась уборная. Не только
весь двор был заполнен народом, но и все прилегающие к нему улицы и огороды.
Беталу так понравились собственные слова, сказанные ранее, что он, обращаясь
к членам обкома  по-русски, снова произнес:  "Неужели сердца  ваши  затопило
жиром?" Затем заговорил по-кабардински. Я схватил за рукав ближайшего ко мне
человека и спросил: "Что он говорит?" Оглянувшись, тот ответил: "Ругает один
человек". Голос Бетала  звучал резко, глаза его сверкали,  и через некоторое
время  я снова  спросил соседа: "Что  он  говорит?" "Ругает  все  люди",  --
ответил тот, повернув  ко  мне испуганное  лицо. И наконец, когда Бетал стал
что-то выкрикивать и я подумал, что он закончит речь, как это обычно бывает,
словами: "Да здравствует Сталин!" -- еще раз толкнул соседа и  спросил: "Что
говорит он?" Тот повернулся ко  мне и сказал:  "Он говорит, что надо строить
уборные". Именно этими словами закончил Бетал Калмыков свою речь.
     Рассказы Бабеля о Бетале продолжались. Запомнился и такой:
     -- Бетал созвал  девушек Кабардино-Балкарии  и сказал  им: "Лошадь  или
корову  купить  можно,  а девушку -- нельзя.  Не позволяйте своим  родителям
брать  за  вас выкуп, продавать вас. Выходите замуж по  любви".  Тогда вышла
одна девушка  и сказала: "Мы  не согласны. Как это так, чтобы нас можно было
взять  даром?  Мы  должны  приносить  доход  своим  родителям.  Нет,  мы  не
согласны".  Бетал  рассердился,  созвал юношей и сказал  им:  "Поезжайте  на
Украину и выбирайте себе невест там, украинские девушки гораздо лучше наших,
они  полногрудые и хорошие  хозяйки". И послал юношей  в  ближайшие станицы,
чтобы  они  оттуда привезли жен. Тогда делегация девушек пришла  к Беталу  и
объявила: "Мы согласны".
     О  съезде стариков, который созывал Бетал,  Бабель написал  из Нальчика
своей матери: "Завтра, например, открывается второй областной съезд стариков
и  старух. Они  теперь главные  двигатели колхозного  строительства, за всем
надзирают,  указывают   молодым,  ходят  с  бляхами,   на  которых  написано
"Инспектор по качеству", и вообще находятся в чести. Такие съезды созываются
теперь по  всей России, гремит  музыка,  и старикам аплодируют. Придумал это
Калмыков, секретарь  здешнего обкома партии (у которого я гощу),  кабардинец
по происхождению, а по существу  своему великий,  невиданный новый  человек.
Слава  о нем идет уже полтора  десятилетия, но все  слухи далеко превзойдены
действительностью.  С  железным  упорством и  дальновидностью он  превращает
маленькую горную полудикую страну в истинную жемчужину".
     Бетал  Калмыков был одним из  тех людей,  которые владели  воображением
Бабеля. Иногда он в раздумье произносил:
     -- Хочу понять: Бетал -- что он такое?
     В другой раз, прохаживаясь по комнате, он говорил:
     --  Отношения с Москвой  у него  очень сложные. Когда к  нему из Москвы
приезжают  уполномоченные из ЦК,  они обычно останавливаются  в  специальном
вагоне и приглашают туда  Бетала. Он  входит  и садится  у  дверей на  самый
краешек стула.  Все  это  нарочито.  Его  спрашивают:  "Правда  ли,  товарищ
Калмыков, что  у  вас  нашли  золото  в песке  реки  Нальчик?" Он  отвечает:
"Помолчим пока об этом". Он прибедняется и даже унижается перед ними, а ведь
он -- гордый человек  и мне кажется, что  не очень их уважает. Москва платит
ему  тем же.  Ему дают  очень мало денег, очень мало товаров. А он втайне от
Москвы  покрыл  свою  маленькую  страну сетью  великолепных асфальтированных
дорог. Я  спросил  его однажды  --  на  какие  деньги?  Оказалось,  заставил
население  собирать  плоды  дичков (груш  и яблонь),  которых  в лесах очень
много, и построил вареньеварочные заводы. Делают там джем и варенье, продают
и на эти деньги строят  дороги. Кстати,  нас приглашают  посетить один такой
завод...
     И  мы поехали. Повез  нас  туда  вместе с  другими  гостями  сам Бетал,
показал  все   оборудование.  Любимым   его  выражением  для  похвалы  было:
"Добропорядочный   работник",  а   для  порицания  --  "Дикий,  некультурный
человек". На вареньеварочном заводе  он никого  не ругал, наоборот, раза два
про кого-то сказал: "Добропорядочный работник".
     Всем гостям Бетал предлагал варенье и джем в банках. Многие взяли, а мы
с Бабелем отказались. Позже мне Бабель сказал:
     --  Бетал  о  вас говорит  очень уважительно;  наверно, потому,  что вы
отказались взять варенье, -- засмеялся и добавил: -- А  может быть,  потому,
что  вы  здесь  ведете такой обособленный образ  жизни.  Он  даже собирается
пригласить вас к себе на  работу инженером, на строительство электростанции.
Ну, как, вы бы согласились?
     --  Нет,  -- ответила  я.  --  Я  собираюсь  работать по проектированию
метро...
     Уже  зимой, а может быть, весной  1934 года, находясь  в Москве, Бабель
узнал,  что  на  спортивных   соревнованиях  в  Пятигорске,  куда  съехались
спортсмены всех северокавказских областей, кабардино-балкарцы завоевали  все
первые места. С этой новостью он вошел ко мне в комнату.
     -- Среди народностей Северного Кавказа, -- сказал он, -- ни кабардинцы,
ни  балкарцы  не  отличаются особенной  физической силой,  тем  не менее все
первые  места  взяты  ими.   Что  мог  сказать,  отправляя   спортсменов  на
соревнования, Бетал? Дорого бы я заплатил за то, чтобы узнать это.
     В феврале 1935 года  Бабель  написал  своей матери: "В Москве --  съезд
Советов; из  разных концов земли прибыли  мои товарищи  -- Евдокимов  с Сев.
Кавказа.  Из  Кабарды -- Калмыков, много друзей с Донбасса.  На  них  уходит
много времени. Ложусь спать в  четыре-пять утра.  Вчера повезли с Калмыковым
кабардинских  танцоров  Алексею  Максимовичу,  плясали  незабываемо!"  Когда
позже, кажется в 1936 году, Бетал снова приехал в Москву, Бабель мне сказал:
     -- Пойдите к Беталу в гостиницу и уговорите его показаться здесь врачу.
Мне известно, что он болен, у него, по всей вероятности, язва желудка,  а  к
врачу пойти  не хочет. Быть может, вас он послушается. Кстати, захватите для
Ланы апельсины.
     И  вот  я  с  пакетом  апельсинов  отправилась к  Беталу.  Он  сидел  в
гостиничном номере на диванчике у стола все в той  же каракулевой шапке и ел
со сковородки яичницу. Встретил меня с улыбкой. После обмена  общими фразами
я, нарочно пользуясь его излюбленным выражением, сказала:
     --  Бетал --  вы  дикий  и  некультурный  человек,  почему вы не хотите
посоветоваться с врачами о вашей болезни?
     Он рассмеялся и сказал:
     --  Да они все  выдумали,  я совершенно  здоров. На том  мои уговоры  и
закончились.
     А какое-то время спустя, наверно уже в 1937 году, Бабель сообщил мне об
аресте  Бетала: "Его  вызвали в  Москву, в ЦК,  и когда  он  вошел в одну из
комнат, на него набросилось четыре или пять человек. При его физической силе
не  рисковали арестовать его обычным способом;  его  связали, обезоружили. И
это  Бетала,  который мог  перенести любую  боль, но только  не  насилие над
собой!   После   его   ареста  в   Нальчике  был   созван   партийный  актив
Кабардино-Балкарии. Поезд, с которым приехали представители ЦК, был заполнен
военными -- охраной НКВД.  От вокзала до здания  обкома, где собрался актив,
был образован  проход  между двумя  рядами вооруженных  людей. На партактиве
было объявлено о том, что Бетал Калмыков  -- враг народа и что он арестован,
а  после  окончания  заседания  весь  партактив  по  проходу,  образованному
вооруженными  людьми,  был  выведен к  поезду, посажен  в вагоны  и увезен в
московские тюрьмы..."
     Бетал погиб.
     И остался ненаписанным цикл рассказов Бабеля о Кабардино-Балкарии...

     Покидая  Нальчик, Бабель  задумал  перекочевать  в  колхоз,  в  станицу
Пришибскую, где хотел собирать материал и писать. Он решил проводить  меня и
попутно  показать  мне Минеральную  группу.  Мы  побывали  в  Железноводске,
недалеко от которого  находился очень интересовавший  Бабеля Терский  конный
завод.
     Терский конный  завод существует  уже несколько  лет, -- рассказывал по
дороге  туда  Бабель, --  основан  он  специально для  того, чтобы  получить
потомство от  Цилиндра -- замечательного  араб