е Калмыкове, книга, которой так и не суждено было
стать "фактом литературы".

РАЗБОЙНИК ИСМАИЛ КАПИТУЛИРУЕТ
     -- Поедем в горы?  -- предложил Бетал  Калмыков  Бабелю. -- Милиционеры
выследили наконец Исмаила-разбойника 1. Он засел в своем  убежище
на неприступной скале. Двоих ранил, отстреливается. Его обложили, как волка,
и надежд на  спасение у него  не осталось. Не Шамиль -- тот перепрыгнул, как
говорят,  через  шесть  рядов  солдат,  окруживших  его  саклю  в Гимринском
ущелье... Утром позвонили из района, одумался Исмаил.  Крикнул сверху: сдаст
оружие. Но только Беталу, в собственные руки. И еще: пусть Бетал поклянется,
что Исмаила никто не унизит. Будут судить, пусть расстреляют,  но чтобы его,
безоружного, никто рукой не  коснулся... Гордый, что скажешь? Придется брать
в плен разбойника Исмаила. Поедем?
     1 Имена  всех действующих лиц, кроме Бетала Калмыкова, как и
географические названия,  кроме Нальчика, я  не запомнил. Пришлось подменить
их произвольными именами и названиями. -- В. К.

     Вместе  с  Бабелем-рассказчиком  мы  пережили  его  радость: он  станет
свидетелем фантастической сцены -- разбойник выбрал секретаря обкома,  чтобы
сдать ему оружие! А на дворе -- тридцатые годы!
     Романтическая тема стала раскрываться уже в пути. Бетал  разговорился о
своем бунтарском прошлом. Оказывается, до революции он одно  время скрывался
в горах, был "социальным разбойником".
     -- Вроде вашего Дубровского, что  ли... Мстил князьям, богачам. Добычей
делился с бедняками. И ведь ни один меня не выдал, а?
     И спустя некоторое время:
     -- Когда это было! Правильного пути еще не видел. Узнал его позже.
     А про  бандита,  который  соглашался  сдаться в  плен ему одному, Бетал
сказал так:
     -- Этот Исмаил шкуру  спасал -- старые преступления его раскрылись. А в
горах он сидел  смирно. Людей не убивал.  Ну,  скотину похищал... колхозную,
это так.
     И  добавил  со вздохом, в котором прозвучало, однако же, не одно только
осуждение:
     -- Люди из ближних селений знали, наверное, где он  скрывался.  Многие.
Не выдали... А кто им Исмаил? Вот уж не друг, не защитник. На их  шее сидел.
Не выдали...
     В райцентре к Беталу в машину сели  вооруженные люди -уполномоченный со
своим  помощником. Поднялись еще выше  в  горы.  За  Агарты  колесная дорога
превратилась в конную тропу.
     Пошли  дальше пешком. И вскоре услышали: ударил одиночный  выстрел, а в
ответ -- стрельба вразнобой, из нескольких ружей.
     Старшина встретил Бетала неподалеку от засады.
     -- Огрызается! Нашего Асхада ранил в руку. Легко. Третьего уже.
     Ничего  не скажешь, Исмаил  -- горец, выбрал логовище с  умом. От более
высоких  скал, с которых мог бы ему угрожать противник, его защищал  длинный
выступ. К  расщелине,  где  он  прятался, откуда из-за  камня  прицеливался,
стрелял,   шел  крутой  подъем  --   он  был  целиком  под  обстрелом.  Семь
милиционеров расположились кто где, веером, выбрав себе защиту за  камнями и
уступами. Бетала Калмыкова отвели в сторону, -- чтобы достать его из  ружья,
разбойнику пришлось бы на  полкорпуса высунуться из своего убежища. Он сразу
же оказался бы на мушке у всех семерых стрелков...
     Милиционеры хором повторяли  какие-то слова, несколько  раз  прозвучало
имя Калмыкова. Видимо, передавали Исмаилу, что условия капитуляции  приняты,
Бетал здесь.
     Откричались  милиционеры  и смолкли.  Тишина  пришла  в  горы,  гулкая,
настороженная.
     Наконец из ущелья донесся крик Исмаила-разбойника.
     --   Назначает   встречу  на  полпути,  --  объяснил  Бабелю  один   из
сопровождающих  и  кивнул  в сторону  каменной россыпи, круто подымавшейся к
самому убежищу.
     -- Рискованно, товарищ начальник, -- сказал по-русски уполномоченный.
     --  В каждой игре свои  правила,  -- ответил Бетал. Вынул из  кармана и
отдал ему револьвер.
     Распорядился:
     Тот, у  кого  голос позвонче,  крикни:  пусть  Исмаил выйдет  из ущелья
сразу, как меня увидит. Пусть спускается навстречу.
     Парень, присевший за крупным камнем, прокричал приказ Бетала дважды.
     Я  помню: дойдя до  этого места, Бабель выдержал  долгую паузу. На этот
раз он подчинился неписаным законам устного рассказа.
     Бетал, собранный, наружно спокойный, ждал дальнейшего развития событий.
     И снова вокруг тишина.
     О чем он там раздумывает, Исмаил? Молится, что ли?
     Из  расщелины  донесся   короткий  возглас.   Уполномоченный  пополз  к
обстреливаемой  зоне. Милиционеры взяли на мушку темную  нору --  отверстие,
зиявшее между скалами.
     Бетал   сделал   несколько  решительных  шагов  к   подъему.  Виден  он
преступнику?  Еще  шаг,  другой,  --  теперь-то  Исмаил  наверняка разглядел
Калмыкова. Что же он медлит?..
     И в  то же мгновенье на  темном  фоне волчьей  норы обозначилась фигура
рослого горца. В ладонях, поднятых на  уровень груди, он бережно, как чашу с
питьем, нес обрез.
     У свидетелей и участников этой рискованной игры вырвался из груди вздох
облегчения.
     Бетал и Исмаил шли навстречу друг другу.
     На  крутой тропе меж рассыпанных  камней природа позаботилась сохранить
ровную площадку. Не  для того ли,  чтобы эта сцена, немыслимая, казалось,  в
наше время,  еще  больше напоминала  военную капитуляцию! Бетал  достиг этой
площадки первым и ждал,  пока  на нее ступит Исмаил,  --  где ж это  видано,
чтобы побежденный возвышался над победителем? Вот они замерли лицом к  лицу.
Вот  Исмаил  произнес какие-то  слова. Бетал ответил. Исмаил протянул обрез.
Бетал  небрежно взял его одной рукой, повернулся  и стал первым спускаться с
кручи;  побежденный  следовал за  ним.  Навстречу  уже  карабкались, спешили
милиционеры.
     Один из них схватил Исмаила за руку, другой хотел ощупать его карманы.
     Бетал отдал сердитую команду, милиционеры подчинились. Теперь разбойник
шел между рядами тех, с кем вел непрерывный бой двое суток.
     Был он очень бледен, но гордо крутил свой ус.
     Однако Бабель не поставил точку после  эпизода с капитуляцией.  Новелла
имела продолжение. Необходимое для подводного движения сюжета.
     Бетал  с  Бабелем и Исмаил под конвоем  милиционеров подошли  к  машине
(шоферу  удалось подогнать ее поближе к  месту событий). Бабелю Бетал указал
на переднее  место, рядом с шофером. Сам же сел сзади,  рядом с разбойником.
Уполномоченный  хотел  было  втиснуться  третьим, но  Калмыков приказал  ему
остаться на месте, обыскать ущелье.
     Правда, правый карман у Бетала снова оттопырился, и рука была наготове.
     Вот что произошло по пути в город.
     Ехали  по берегу  шумной, разлившейся  реки.  Внезапно  увидели:  тонет
буйвол.  Видно, оступился,  сошел с брода, сильное  течение сбило животное с
ног,  а  тяжелое ярмо не  отпускало,  не давало всплыть.  Возница  суетился,
старался сбить ярмо, но силы его были на исходе. Буйвол захлебывался.
     Шофер  притормозил машину. Исмаил  и Бетал еще  на  ходу  выскочили  на
дорогу  и бросились на помощь земляку. Так в каждом из  трех горцев сработал
инстинкт, чувство, воспитываемое жизнью в горах, передаваемое из поколения в
поколение, как наказ мудрых и справедливых: "Терпящему бедствие -- помоги!"
     Двое сильных  мужчин  быстро  справились с тем, что  было  не под  силу
старику.  И  вот  уже спасенный,  присмиревший  буйвол  стоит  на прибрежных
камнях.
     Теперь  у колхозника нашлось время  оглянуться на тех, кто помогал ему.
Справа  от себя он увидел Бетала Калмыкова, -- кто  же не знает его в горах?
Кто  не искал  у него помощи, не  испытал  на  себе  его  заботы?  Колхозник
произнес  слова  благодарности.  Только тогда  он  оглянулся  и  на  второго
спасителя, того, что стоял слева, -- и  окаменел! Это  же Исмаил! Как многие
местные люди, он конечно же знал разбойника в лицо. Что это? Два смертельных
врага  соединились, чтобы  помочь ему  в  беде?.. Оправившись  от изумления,
старик из селения Науруз так же церемонно поблагодарил разбойника.
     Дальше  ехали  без приключений.  В Нальчике,  у  здания  тюрьмы, машину
остановили,  преступника  сдали дежурному.  На  прощанье  Бетал кивнул  ему.
Исмаил наклонил голову и слегка прижал руки к груди.

БЕТАЛ, БАТЫРБЕК И ПОГОРЕЛЬЦЫ
     Бетал  снова увез Бабеля в горы -- в районе праздновали открытие нового
клуба.
     В  райцентре  Бетала  ожидала  толпа  празднично  одетых  мужчин.  Чуть
подальше стояли женщины с детьми.
     Бетал   вышел  из  машины.  Его  окружили,  здоровались  с  ним,  а  он
расспрашивал о здоровье  родственников, -- казалось, секретарь  обкома знает
всех,  может  назвать чуть  не  каждого по  имени,  помнит,  у  кого сколько
сыновей,  какие в семье  радости  и беды.  Такое  встретишь только  у  малых
народов на Кавказе, да и то не всегда.
     Расставаясь, Бетал пригласил всех на открытие клуба.
     К дому районного секретаря Батырбека гости из города пошли пешком.
     Как всегда, за  столом  собралось великое множество  людей. И все  были
накормлены, обласканы хозяйкой, ее пожилыми родственницами.
     В  клуб   отправились   засветло.   Бетал   был  весел,  перебрасывался
словечком-другим с  встречными пешеходами --  со всех  концов  селения народ
тянулся к клубу. Новое здание радовало глаз. От него еще вкусно пахло свежим
тесом, красками.
     Бетал обошел клуб кругом. Душа его была полна гордости: кто, как не он,
твердил  с  таким  постоянством, что зажиточная  жизнь  мерится  не  пудами,
аршинами и рублями,  а культурой! Но  к его радости  примешивалось и чувство
ребенка, когда тот любуется новой игрушкой.
     Бетал  со  спутниками  уже приблизился к  гостеприимно открытым  дверям
клуба,  люди,  собравшиеся  здесь,  отступили,  чтобы  пропустить  почетного
гостя...
     И  вдруг  в  один  миг  Бабель-рассказчик  разрушил нарисованную им  же
идиллию,  этот  порыв  всеобщего прекраснодушия. В  пейзаже,  нарисованном с
помощью  одних только  звонких, брызжущих  радостью, ярких и  чистых красок,
внезапно проступило  темное  пятно  --  неожиданно заявил о себе посланец из
мира  не  столь  благополучного.  Этим  посланцем  стала  женщина  в  черном
деревенском платье до пят; темный  платок на  голове покрывал,  по обычаю, и
волосы,  и  лоб, и шею, и подбородок -- и все  же  не  мог скрыть искаженные
смертельной обидой черты лица. Женщина бросилась наперерез начальству, с губ
ее сорвался сдавленный крик.
     -- Бетал!
     Тотчас  же перед ней  вырос молодой горец в кубанке, за ним другой. Они
преградили  путь  женщине,  пытаясь  оттеснить   ее  и  вообще  замять  этот
неприятный, неприличный, как им казалось, инцидент.
     Бетал легко  мог сделать  вид, что ничего не приметил, и войти в  клуб,
чтобы не портить настроение себе  и  слушателям  его сегодняшней праздничной
речи.
     Я вспоминаю, что в рассказе Бабеля, когда он дошел до этой сцены, вдруг
прозвучало короткое, как удар хлыстом, балкарское слово. Бетал  приказал,  и
добровольные слуги порядка послушно расступились.
     -- Что тебе, женщина? -- спросил Калмыков.
     Она  говорила  жестоко,  страстно.  В горле звучала  тяжкая  обида,  но
унижения ее душа не приняла, врожденное достоинство не изменило ей и теперь.
     Рассказчик заставил нас в эту минуту оглянуться на начальников, опытных
церемониймейстеров празднества, -- ведь это их обличала женщина!
     Батырбек и другие так и застыли на месте, где их застала неожиданность.
Они  молчали. Не переглядывались друг с другом. Казалось, даже не слушали, а
просто присутствовали. Лица их были лишены всякого выражения.
     Позже Бабель узнал,  что колхозница жаловалась на  глухоту и черствость
людей.  Сгорел  дом, погибло все имущество. Третий день с больным мужем  они
ютятся в хлеву. Ни одна душа не пришла на помощь. Начальники не откликнулись
на беду, не помогли. Где справедливость?
     Бетал  слушал женщину. Ярость вскипала в нем. Батырбек и  его помощники
знали Бетала, его характер.  Они не оправдывались. Но если  бы  вскрыть в ту
минуту грудную клетку Батырбека, вряд ли сердце обнаружилось бы там, где оно
бьется у всех людей.
     Женщина высказала все и умолкла, ожидая решения.
     Выждав  минуту и  убедившись, что колхознице  нечего  больше  добавить,
Бетал произнес спокойно, твердо:
     --   Возвращайся  к  мужу.   Все  будет  по  справедливости.  И,  круто
развернувшись, шагнул к двери клуба.
     Местное  начальство потянулось  за  ним. Не лица у них  были  -- маски,
безликие, застывшие.
     Когда закончилось торжественное заседание, Калмыков, Батыр-бек и Бабель
спустились вниз, к машине.
     --  Из  какого селения  та  женщина? -- коротко бросил Бетал.  Выслушав
ответ, приказал:
     -- Едем к погорельцам.
     --  Поздно, товарищ Калмыков! -- взмолился  Батырбек. -- Дорога плохая,
машина будет скользить. Опасно!
     -- Садись в машину. Зло выслеживают по горячему следу.
     -- Бетал!  -- сделал еще одну попытку  секретарь райкома. -- Все  будет
как надо, ошибку исправим, виновных накажем...
     -- Садись с шофером, указывай дорогу!
     Въехали в селение Сораби в темноте, разыскали свежее пожарище.
     Чистый горный воздух пьешь, как нектар. Здесь прогорклый воздух отдавал
дымом, бедой...
     Дом сгорел  дотла. Он  стоял  на отлете -- в  селении больше  никто  не
пострадал. На задах сгоревшего  дома  лепился не то сарай, не  то  хлев  для
баранты. Из-под его ворот пробивался слабый свет.
     Трое приезжих  вошли вовнутрь.  В каганце чуть мерцал огонек. У  задней
стенки, прикрытый потертой  буркой, лежал, вытянувшись во весь рост, больной
хозяин сгоревшего дома. Голову его подпирал ополовиненный мешок с кукурузным
зерном. Лицо, заросшее седой щетиной, было обращено к вошедшим. Из-под бурки
торчали  голые ноги, обутые в  старые, все в трещинах,  калоши. У  изголовья
неподвижно стояла  жена. Глаза ее  горели неистовой  верой во  всемогущество
Бетала.
     Бабель  оглянулся. На стенках  сарая  висела  старая  упряжь.  По углам
валялись лишь тряпье да  ржавые ведра. Хозяевам ничего не удалось спасти  от
огня.
     Бетал  произнес приветствие и молча слушал, пока погорельцы отвечали на
вопросы Батырбека.
     Вдруг Бетал произнес:
     -- Все будет хорошо, люди!
     Попрощался и вышел к машине. Скомандовал:
     -- В райком!
     В пути никто не произнес ни слова.
     Молча вышли  из  машины, молча  пришли к кабинету  секретаря.  Бетал  с
Батырбеком  сели  друг  против  друга,  лицом  к  лицу,  и  в  ярости  стали
стремительно бледнеть...
     ...Эти бледнеющие от ярости двое мужчин врезались в мою память навсегда
-- уверен, запомнились подлинные слова Бабеля!
     Бетал  испепелял Батырбека  взглядом,  но и тот не  опускал  глаз;  они
выражали  стойкость   прямо-таки  огнеупорную.  Шел   поединок.  Друг  другу
противостояли сильные, страстные мужчины, сгустки воли, вместилища страстей.
Слабых Бетал не терпел в своем окружении.
     Вдруг Калмыков со страшной силой ударил кулаком по столу:
     -- Позор!
     И  спустя  некоторое  время  снова  прозвучало единственное  слово (это
многословный Бетал!) :
     -- Позор!
     Дважды повторенный,  этот  возглас  разрядил грозовую  атмосферу.  Двое
мужчин еще помолчали, теперь, кажется, во взаимном согласии.
     Наконец Бетал встал. Голос его звучал обыденно, даже тускловато:
     --  В  пятницу вернусь (события происходили в  воскресенье). У  Хазрета
будет  стоять новый  дом.  В нем будет все,  что нужно  колхознику. Балкарцы
увидят: если беда посетила одного -- на  помощь  приходит большая  колхозная
семья. Все. Я вернусь в пятницу.
     На обратном пути в Нальчик Бетал, как обычно, шутил, рассказывал, но ни
разу не коснулся событий в Сораби. У  Бабеля на языке  вертелся вопрос:  как
можно поставить дом за четыре дня? Вопрос так и не был задан.
     В пятницу  Бабель ждал вестей с самого утра.  Бетал позвонил в полдень,
сказал,  что сегодня  и в субботу он занят, но в  воскресенье они непременно
поедут в Сораби.
     В назначенный день Калмыков с  Бабелем действительно уехали  в  горы. В
райцентре к ним в машину сел веселый, разговорчивый, краснощекий Батырбек.
     Сораби удивил на этот раз многолюдством. Нелегко было в машине проехать
по главной улице селения и совсем уже  трудно  узнать недавнее пожарище.  На
его месте стоял новенький, с иголочки,  дом-пятистенка под железной кровлей.
Добрая сотня мужчин наводила последний  глянец, вязала изгородь, выносила со
двора мусор, горелую землю. Из трубы валил дым.  В сарае,  недавно служившем
пристанищем людям, мычала корова.
     Вслед  за Беталом и  Батырбеком Бабель поднялся по ступенькам и вошел в
дом. Посредине избы, словно  трон, возвышалась городская железная  кровать с
четырьмя медными шишками.
     На  ней в  той самой позе, в  какой  его застали  неделю  назад,  лежал
больной.  Под  ним была  добротная  бурка,  голова  покоилась  на  сатиновых
подушках, а ноги в грубошерстных носках прочной вязки были обуты в новенькие
калоши.
     Бетал поздоровался  с Хазретом и его  женой. Выслушал  от хозяина слова
благодарности, произнесенные с  чувством достоинства, которое редко покидает
горцев. И вышел наружу.
     Люди бросили работу, обступили крыльцо.
     Бетал сказал народу горячее слово:
     Так  будет  в новой  жизни всегда!  Большая  колхозная семья  придет на
помощь любому сыну и дочери, когда их постигнет беда. Люди научатся смягчать
горе  земляков.  Могучая  сила у  народа.  Но каждый должен помнить;  хочешь
делать добро -- не откладывай, поспеши!  Сверши его в первый же черный день,
выпавший на долю земляка!
     Бетал говорил в тот раз долго.
     Народ внимал ему в полном молчании.
     Рассказывая  по памяти две новеллы Исаака Бабеля о Бетале  Калмыкове, я
старался придерживаться их  сути, не пытаясь воспроизвести "подробности", --
за давностью лет подлинные я мог позабыть и взамен домыслить новые.
     "Воспоминания о новеллах" как бы облечены в форму элементарного очерка,
автор  которого  отказывает себе в  праве  даже  на  собственное  мнение  об
описываемых событиях, тем более на любой вымысел.
     Конечно  же я  запретил  себе  стилизацию,  расцвечиванье  текста  "под
Бабеля", -- это было бы отвратительно!
     Правда, внимательный читатель,  наверно, обнаружит считанные выражения,
резко  выпадающие из сухого, чуть ли не  протокольного, стиля.  Но  я крепко
убежден, что эти слова принадлежат самому Бабелю:  они навсегда  врубились в
мою память. Такими я их услышал.
     Как кошмар  преследует меня мысль, что кто-либо из  читателей воспримет
две последние главки  воспоминаний за пересказы  произведения Исаака Бабеля,
за попытку имитировать его стиль!
     Тогда  как смысл  работы, проделанной  памятью, в  том,  чтобы истинные
ценители прозы  Бабеля, узнав теперь новые исторические и литературные факты
о том, как писатель трудился над книгой о Бетале Калмыкове, и познакомившись
с впечатлениями одного из  слушателей, смогли бы вообразить, как эти новеллы
могли прозвучать в устах их творца.

Леонид Утесов
МЫ РОДИЛИСЬ ПО СОСЕДСТВУ
     Написать  о Бабеле так, чтобы  это  было достойно его,  --  трудно. Это
задача для писателя (хорошего),  а не для человека, который хоть и влюблен в
творчество Бабеля, но не очень силен в литературном выражении своих мыслей.
     Своеобразие  Бабеля, человека  и  писателя,  столь  велико, что тут  не
ограничишься  фотографией.  Нужна  живопись, и краски  должны  быть  сочные,
контрастные,  яркие.  Они должны быть столь же контрастны,  как в "Конармии"
или в "Одесских рассказах".
     Быт одесской Молдаванки и быт  "Первой Конной" -- два полюса, и они оба
открыты Бабелем. На каких  же крыльях облетает он их?  На крыльях романтики,
сказал бы я.  Это  уже не быт, а если и быт, то романтизированный, описанный
прозой, поднятой на поэтическую высоту.
     Так  почему  же  все-таки  я  пишу   о  Бабеле,   хоть  и  сознаю  свое
"литературное бессилие?"  А  потому,  что я  зн