вить за  можай.  Нескольких  рядовых  в  одночасье  выслали  в  Томский
гарнизон, о  чем в  семьях их узнали лишь ввечеру, когда несчастные уже были
на пути в Сибирь.
     С Александриной Черепановой за делами  Аврам  виделся,  наверное,  лишь
мельком. Он был занят, занят, занят; он отложил мечту о счастье на окончание
маневров.
     За  маневры Авраму был даден собственный дом в  Петербурге. Разумеется,
места  здесь хватало  на всех братьев и  сестер, да без  них Аврам себя и не
мыслил:  "Теперь  мы  его  отстраиваем,  отделываем, и  будет  для  всех нас
довольно. Он  стоит  нам со  всей  поправкой  тысяч  до  5-ти. Но  уже будет
господской дом и свой собственный уголок".

     * * *
     Началась   вторая  зима  нового   царствования.   У   Марии  Феодоровны
приближались новые роды. Катерина Ивановна пребывала неотлучно при государе.
Турок  Иван все  чаще  слышал  ласковые  речи  первых придворных.  Отношения
государя с Марией Феодоровной ухудшались.
     Любовь Аврама за месяц вспылала, видимо, негасимым огнем.

     * * *
     11-го декабря 1797 года. СП.б.
     Милостивый государь батюшка!
     Я  вам сообщаю  новость. -- Тут любопытство: какую? -- Я не хочу  долго
томить вас. Я, я, я женюсь;  и очень скоро уж сосватал, и  по рукам ударили.
-- Вы  мне  прежде, батюшка, дали свое родительское благословение; то я  тут
прав, что прежде вас об оном  не уведомил. -- Вы хотите знать, кто? -- Вы ее
знаете: девица добрая, любезная,  и  такая, которая будет  с нами всеми одна
душа.  Однако  ж, я еще  не  сказал,  кто  такова?  --  Вы  догадываетесь...
отгадали. -- Черепанова. -- Дело совсем сделано. --  Вчера представлялись мы
государю  и  государыне.  -- Приезжайте, батюшка, скорее  к  нам.  В  исходе
генваря брак наш совершится. -- Может  быть, вы скоро получите еще письмо --
а  теперь почта, то больше никак не  могу  успеть -- сам бог  управляет наши
судьбы; и теперь я могу назваться гражданином и вашим покорнейшим сыном
     Аврам Боратынский.

     * * *
     Итак,  судьба  его  совершилась.  У  него были  отец,  братья,  сестры,
генеральский чин, дом, деревни, поля, крестьяне. Он был  тридцати лет, и ему
не хватало счастия.

1798
     Перед  венчанием  несколько  дней  подряд  государь  присутствовал   на
разводных учениях лейб-гренадер. Боратынский  не ударил в грязь  лицом,  и в
приказе  было  объявлено:  "Лейб-Гренадерский полк становится  час  от  часу
лучше,  что  относится  единственно  к  старанию  и  усердию  генерал-майора
Баратынского".
     28-го  генваря  родился  порфирородный отрок  -- Михаил Павлович. 29-го
Аврам  венчался:  "при  дворе  было   две  свадьбы:   генерал-майора  Абрама
Баратынского с фрейлиною Черепановою и графа Шоазеля с фрейлиною  Потоцкого.
Невестам в  комнате ее величества  изволили  прикалывать бриллианты  великие
княгини  и  великие  княжны.  После венчания новобрачные  были  в  спектакле
придворного театра".

     * * *
     1 февраля 1798 года. С.П.б.
     В 29-й день генваря свершилась судьба моя. Пред престолом самого бога я
клялся вечно  соблюсти  мой  обет  --  я его  не нарушу. --  Я  нашел  друга
искреннего   мне   по  сердцу  моему.   Я  счастлив,   батюшка!  порадуйтесь
благополучию преданного вам сына  и благословите  его хоть заочно. Она  всем
нам друг и будет вечно. -- Третий день, как я вступил в  сей священный союз,
и  вижу в себе уже великую перемену! буйность пылких страстей исчезла; еще в
первый раз ощущаю тихое спокойствие в душе моей; дружество и любовь я ощущаю
вместе,  и  каждая из  них наперерыв дает  мне чувствовать  мое счастие.  --
Примите, милостивый государь  батюшка, вашу  третию дочь, я  надеюсь, что от
вас  она равную  горячность и  благословение получит со  всеми нами.  -- Ах,
батюшка! будьте вы свидетелем нашего  счастия, если можно, приезжайте к нам.
Еще зима долга;  вы возвратиться назад можете. Еще счастие мое несовершенно,
когда дражайший родитель  наш не будет оного  свидетелем. -- Итак,  надеясь,
что вы по родительской к нам любви нам доставите сие  удовольствие и засим с
моим  к вам глубочайшим высокопочитанием и преданностию пребуду  покорнейший
сын
     Аврам Боратынский.
     При  сем  и  я  вам, милостивый  государь  батюшка,  свидетельствую мое
всенижайшее высокопочитание; рекомендую себя заочно вашей милости  и остаюсь
навек третья дочь ваша
     Александра Боратынская,

     * * *
     Аврам  всегда мечтал о тихой нравственной  жизни,  о  нежной подруге, и
теперь ему недоставало только гнева государя да  высылки  из столицы; судьба
расставляла флажки  на  карте  его бытия, чтобы через 20-30  лет  не тратить
времени  на  обдумывание маршрутов старшего  из Аврамовых  сыновей, а  между
прочими заботами определять его в те места и те положения, кои уже размечены
на сей  карге.  Полковая служба  в нижних  чинах,  квартира близ  Фонтанки в
Семеновских  ротах,  унылый  плен  в Кюменской бухте против  Роченсальмского
маяка, визит в дом к Суворову,  сама  женитьба, скорая  и внезапно решенная,
сама жена, подруга нежная,  чей образ Аврам не будет уметь оформить в нежном
и  благодарном слове, но  это и  не его дело, потому что  слова  Аврама были
черновиком,   обработанным   твердой   рукою  его  старшего   сына.   Ничего
удивительного:  судьбе дано  только намечать общие  контуры  похожести:  она
может  вовсе  построить жизнь  одного на повторах  жизни  другого. Но она не
всевластна над словом и душой  и вынуждена итти на уступки, дав выговориться
кому-то  из  них без всяких  симметрий  и  отражений. Правда, и тут  она все
старается о соблюдении буквальных, словесных совпадений, выплескивая из нас,
по меньшей  мере, одинаковые  междометия в  одинаковых  ситуациях и  порой с
облегчением видя,  как мы, кажется, вполне  вживаемся в ее предначертания. И
вот  судьбе уже  мнится,  что Александрина  Черепанова  избрана  Аврамом как
прототип Настасьи Энгельгардт  для первого Аврамова сына -- Евгения, и, едва
обработав образ Александрины  в  душе Аврама, она откладывает  свой труд  до
иных  времен,  чтобы  при  появлении  перед  лицом  Евгения милой  Настеньки
докончить свою работу. И вот  она  уже знает, что и Евгений, едва женившись,
тотчас чужую песню скажет и как свою ее произнесет:  "Я женат и счастлив. Ты
знаешь, что мое  сердце всегда  рвалось к тихой  и  нравственной жизни...  и
очень  рад,  что  променял  беспокойные  сны  страстей на  тихий  сон тихого
счастья".
     Но то будет почти через тридцать  лет. Все впереди. А ныне  -- у Аврама
еще  нет  того, с  чего  начнут  его  дети;  степи, неба,  дома, сада,  неги
пространств и широты земной пред взором. Сие не за горами, и он счастлив.

     * * *
     Семейная жизнь отвращает и  достойнейших от царской  службы. В феврале,
потом в марте государь гневался на  лейб-гренадер: за разводы и  несмотрение
офицеров в опрятности. Аврам получил несколько выговоров. Непогода сия была,
впрочем,  только искушение.  Боратынские не теряли  силу. Илья, вызванный из
Англии, сделан был флигель-адъютантом; Петр получил полковничий чин (капитан
1-го ранга); Богдану  обещана  была  под  команду  эскадра; младшую Катиньку
устроили  в  петербургский  пансион.  Жили  все  вместе  --   в   дареном  и
обустроенном петербургском  доме ("Потому можете себе  представить,  сколько
много  весело время проводим;  словом,  мы счастливы... Чудом почитаем, что,
будучи все разных служб, и судьба нас не разлучает!").

     * * *
     Императрица Мария Феодоровна после январских родов была слаба. Катерина
Ивановна находилась  при  ней почти неотлучно. С  некоторых  пор  они весьма
сблизились, и дружба сия стала началом сокрушения Нелидовой.
     В  мае государь надумал  проездиться  по России. В Москве  ему показали
томную девицу Лопухину, любящую его давно и нежно. Накануне отъезда в Казань
дело было слажено, и ее батюшка, Петр Васильевич, стал готовиться к переезду
в северную столицу для получения важного места.
     Москва Павлу понравилась: -- "Как отрадно было моему сердцу! Московский
народ  любит меня гораздо  более,  чем  петербургский; мне кажется, что  там
теперь гораздо  более  боятся, чем любят".  --  "Сие  меня  не удивляет", --
заметил  Кутайсов.  --  "Почему  же?"  --  "Не  смею  объяснить".  -- "Тогда
приказываю  тебе объяснить".  Верно, чулок в  руках Ивана  замер  над  ногой
императора, и голос задрожал: "Государь, дело в том, что здесь все вас видят
таким, какой вы есть действительно, -- благим, великодушным, чувствительным;
между тем  как  в  Петербурге, если  вы  оказываете  какую-либо  милость, то
говорят,  что  это  или  государыня,  или  госпожа  Нелидова,  или  Куракины
выпросили ее у вас,  так что когда вы делаете добро, то это -- они, ежели же
когда  покарают,  то это  вы  покараете".  --  "Значит,  говорят,  что я даю
управлять  собою?"  -- поразился Павел. -- "Так точно, государь", -- осмелел
турок Иван. -- "Ну хорошо же, я покажу, как мною управляют!"
     Из Казани в Павловское государь  вернулся 8-го июня. В  его обращении с
Нелидовой  появилась принужденность;  при  виде  Марии  Феодоровны  закипало
глухое  раздражение.  Он  не  смел  еще  ослушаться  Катерину  Ивановну,  но
дальновидные люди предчувствовали перемены. Страшно ему бывало: измена снова
вила  гнездовье  рядом, верные  люди оказывались  предателями  и требовалось
срочно удвоить число караулов.

     * * *
     Июня 18-го  Аврам был  произведен в  генерал-лейтенанты.  Государь  еще
раздавал  чины нелидовским любимцам, но то было одно следование  привычке, а
не зов сердца. В сердце зрела гроза.
     Гроза разразилась утром 25-го июля. Говорили  так: "Около десяти  часов
император послал за великим  князем наследником и приказал ему отправиться к
императрице  и передать ей  строжайший запрет когда-либо вмешиваться в дела.
Великий  князь  сначала  отклонил  это  поручение,  старался  выставить  его
неприличие и заступиться за свою мать, но государь, вне себя, крикнул: -- "Я
думал, что я потерял только жену, но теперь  я вижу,  что  у  меня также нет
сына!" --  Александр  бросился отцу  в ноги и заплакал,  но и  это  не могло
обезоружить  Павла.  Его Величество  прошел  к  императрице, обошелся  с ней
грубо, и  говорят, что если бы великий князь не  подоспел  и  не защитил  бы
своим  телом  мать, то неизвестно, какие  последствия могла иметь эта сцена.
Несомненно  то, что император запер жену на  ключ  и что она в течение  трех
часов не могла  ни  с  кем сноситься. Г-жа  Нелидова, которая  считала  себя
достаточно  сильной, чтобы  выдержать эту  грозу, и  настолько  влиятельной,
чтобы  управиться с  нею, пошла к рассерженному  государю,  но  вместо того,
чтобы его успокоить, она имела неосторожность - довольно странную со стороны
особы, воображавшей, что она его так хорошо изучила, - осыпать его упреками.
Она указала  ему  на несправедливость  его поведения  с столь добродетельной
женой и  столь достойной  императрицей и стала  даже утверждать, что знать и
народ обожают императрицу... далее она стала предостерегать государя, что на
него самого смотрят как на  тирана, что  он  становится  посмешищем в глазах
тех,  кто не  умирает от страха, и, наконец,  назвала его палачом. Удивление
императора, который до тех пор слушал ее хладнокровно, превратилось в  гнев:
-- "Я знаю, что я создаю одних только неблагодарных, -- воскликнул он, -- но
я вооружусь  полезным скипетром,  и вы  первая  будете им поражены,  уходите
вон!" Не успела г-жа Нелидова выйти из кабинета, как она получила приказание
оставить двор".
     Турок Иван торжествовал. Нелидова  отправилась в Петербург. Обгоняя ее,
промчался  курьер, и  когда  наутро она приехала  к любимой  подруге Наталье
Александровне Буксгевден, то узнала, что супруг любимой подруги отставлен от
дел петербургского генерал-губернатора.
     Павел  начинал царствовать  сначала.  Лишь явился в Петербург Лопухин с
семейством, был уволен Куракин, задушевный друг Кагерины Ивановны, а Лопухин
назначен  на  его генерал-прокурорское  место. Как  когда-то искоренялся дух
потемкинский, так теперь уничтожались следы  нелидовского торжества. Августа
24-го госпожу  Буксгевден  за  неосторожное словцо повелено было  выслать из
Петербурга. Сентября 5-го Буксгевдены выезжали  в Эстляндию, в  замок  Лоде,
который     когда-то     государь    пожаловал    бывшему     петербургскому
генерал-губернатору. Катерина Ивановна отправлялась вместе  с ними. ("Хорошо
же, пускай едет, -- сказал Павел.  --  Только  она мне за это  поплатится".)
Сентября 29-го двор переехал в Петербург. Был дан бал при дворе, и юная дочь
Лопухина,  блистая  взорами,  явилась  на  первом  своем  придворном  ужине.
Начались осенние  дожди. Михайловский  замок  стоял  еще  в лесах,  государь
торопил строительство, желая перебраться туда  по  весне. Уже сделали  самое
главное:  надпись  над  вратами:  Дому твоему подобаетъ Святыня Господня  въ
долготу дней (и сколько  здесь литер, столько лет он,  государь, и прожил  :
сорок семь).

     * * *
     Аврама  в ту  пору уже не было в  Петербурге.  Он  торопился выехать до
распутицы.
     Рассказывали: "Император Павел, будучи недоволен одним из  лиц,  близко
стоявших  ко  двору,  приказал генералу  Боратынскому передать от  его имени
довольно резкую фразу. Питая особое уважение к навлекшему на себя Высочайший
гнев и не желая причинить ему сильного огорчения..." --  Словом,  пока Аврам
ехал к достопочтенной особе, в уме его слова государя переставились так, что
дошли до слуха сей  особы  в преображенном генерал-лейтенантской вежливостью
образе. Когда  же  почтеннейший  вельможа,  возвысившись  душой от любезного
слова,  отправился к государю благодарить за ласку,  Павел пришел в  гнев  и
велел  Аврама  уволить. 6-го  сентября был подписан указ об  отставке, 25-го
выписана подорожная, и в один  из первых октябрьских  дней обоз Боратынских,
обогнув главную  лужу посреди города  Белого, свернул с тракта на  проселок,
чтобы через час въехать в Голощапово. Аврам не бывал здесь семь лет.
     (Братьев  Аврамовых  Павел  не  тронул.  Тому была причина:  они  редко
показывались ко  двору, пребывая  на своих кораблях. Не поздоровилось только
младшенькому  --  квартирмейстер Александр  Боратынский  был  прогнан вскоре
после Аврама.)

     * * *
     Леса. Холмы. Поля. Болота. Блажен, кто находит подругу -- тогда удались
он домой: в деревню. Все та же  церковь. Мельница. Крест подле  нее в память
Авдотьи Матвеевны.  Яблоневые сады. Поля. Речка Обша. Винокуренное хозяйство
Андрея Васильевича. Близкие родственники. Дальние родственники. Соседи.
     Что  делать  русской  осенью  в этой глуши  лучшей  воспитаннице  мадам
Делафон  и любимой фрейлине  Марии  Феодоровны?  Если она отдала свою  жизнь
генералу, вылетевшему  в отставку на восьмой месяц после свадьбы, -- учиться
терпению,  не  предаваться  унынию,  уметь входить  в подробности  сельского
обихода и привыкать.
     А  что делать  в деревне  генералу,  привыкшему  смотреть  за  тысячами
человек, вставать в четыре утра, чтобы весь день кипеть  в царской службе, и
в свои  тридцать лет брошенного в неведомую жизнь? Одна жизнь кончена, новая
не настала. "Жизнь! Пускай другие, молодые, вновь поддаются на этот обман, а
мы знаем жизнь", -- должен мрачно мыслить генерал, глядя на облитые  дождями
поля,  на  уток в  луже, на кучи  соломы  и  серые  неровные облака, несомые
холодным ветром по холодному небу. В Голощапове  он был не хозяином, а сыном
хозяина,  и  сама  атмосфера вливала,  верно, какую-то отраву  не  только  в
сердце, но в кости.  Быть  может, мы преувеличиваем, а то и вовсе ошибаемся,
однако  он  ничего  не  делал, а  что может  быть  хуже ничегонеделания  для
человека,  привыкшего  быть  занятым  четырнадцать  часов  в  сутки?  Это  у
беспечных  итальянцев  ничегонеделанье  названо  праздничным  словечком  far
niente.  Вероятно,  в   их  солнечном  климате  и  можно  отдаваться  детски
преглупому  и пресчастливому  рассеянью,  не останавливаясь долго  на  одной
мысли. Но не у нас, не при российских осенних непогодах перепрыгивать мыслям
друг через друга. В нашем климате мысль является в  одиночестве, зато, даром
что она единственная, тяжка и давит своей непомерной величиной душу.
     Что  делать  человеку, выброшенному  из привычной колеи  и застигнутому
врасплох такой  мыслию? В какой  звук  излить заботу ума? Какой нужен бокал,
дабы утопить в нем ее? Какая чаша? -- Для утопления мысли все чаши бездонны,
ибо вопросы,  коими  давит  нас  она,  чрезмерны,  а  сюжеты,  ею рожденные,
всеобщи: "Что такое я? Как  создан свет? Где  граница здесь и там? Что  есть
счастье?" И далеко за свои пределы упадает душа, ибо климат наш философичен,
а речь наша, не обретшая  светского лоска и умеющая либо выражать простейшие
понятия грубого быта, либо вперяться в области  горнего бытия, облегает нашу
мысль плотной апокалиптической оболочкой, ведя в умо-зримые выси: воздух там
разрежен,  дышать трудно,  итти --  как по глубокому песку. Но только из сих
высей виден душе страшный в  своих  точных границах очерк мира; полные эпохи
бытия разметаны по его  пространству. Что было, что есть,  что  будет -- все
открывается   умственному   взору.  Открывается,  что  было   время,   когда
первородный грех наш не был еще свершен и не было тьмы, а был только свет. И
душа человека  простиралась  по  всему  телу  его,  согревая его  сим теплым
свечением,  и  не  надобно  было  одежд.  Но после греха,  в коем  зачат был
Каин-братоубийца,  душа не  могла более  пребывать там, где творится блуд, и
уединилась  в голове, ибо голова удалена от прочего тела и  отсечена от него
шеей. И  настала смена  мрака и света в жизни человеческой. Господь, поселив
несчастных  прародителей на  голой  земле, умудрил  их спастись от непогод и
ночных холодов одеждою,  а поверх поставить древесное укрытие -- дом. И тело
с  той  поры   пребывает  во   мраке   двойственных  одеяний:   одна  голова
предоставлена свету,  но лишь на малое  время, доколе не  скроется солнце. И
настало царствие мрака для человека, ибо, стремясь вырваться из своих одежд,
он,  обнажаясь, не может совершить ничего  иного, кроме блуда; желает  водою
отмыть греховное тело,  но  тщетно,  ибо душа  не может вернуться из  головы
обратно столь же быстроходно,  как вышла.  Но вот открываются грядущие года:
когда  умудрится человек настолько, что  не только внутри домов будут  свечи
подобием  солнца освещать мрак. Всю  широту земную  покроет свечный  свет, и
ночь будет ярка и тепла,  как день. И во угождение свое сделает человек так,
дабы все кругом совершалось само: обустроит свое бытие  дивными постижениями
разума, чудесными искусствами,  изобретет  машины,  кои  станут  давать  ему
прокормление;  тело,  не изнуряемое  вечной работою, будет  в покое, а разум
устремит человека к тому, чтобы на земле настало полное повторение эдемского
блаженства.  И, обольщенный  своей  мнимой  силой,  решит  человек  изменить
природу вещей и, перешагнув границы мыслимого разумом,  задумает, чтобы реки
текли вспять,  чтобы горы опустились на дно морей,  чтобы  не  шли  дожди, а
светило бы только солнце, -- ибо безостановочна энергия праздной фантазии. И
добьется он своего: мутной пеной заволочет воды, пересохнут земли и уйдет от
него душа, а останется одно тело, не источающее вожделений, ибо для  них  не
будет нигде должной тьмы. И станет  исчезать человек, не оставляя потомства.
И увянут ветры в остановленном им воздухе.
     И не даст  бог  дожить нам до  сих грядущих годов и да не выпьет из нас
мысль об этих годах охоту жить.
     А потому -- "вернемся в Голощапово", -- как говаривала  в своих письмах
к Александре Федоровне Боратынской Use Мордвинова, ее участливый друг еще со
времен их  воспитания в Смольном, -- "вернемся  в Голощапово,  в гот уголок,
где живет  Александрина.  Описание этого места,  которое ты  сделала, весьма
живописно; холмы, яблоневые  сады, -- все это