была
табакерка с  портретиком  *** на лицевой стороне. Грушенька вертела ее между
пальцев бессмысленно.
     Боже!  Как  я  несчастна!  -- сказала  она со всею той силой ропота, на
какую была способна ее кроткая душа. И чтобы выплеснуть сию злую силу, она с
размаху бросила  табакерку  прочь. Табакерка попала в печь, задняя стенка ее
отскочила, и по полу гулко и дробно покатились настоящие червонцы. Грушенька
смотрела на них. Последний червонец, покружившись, лег возле ножки стола как
бы в ожидании, что его поднимут. Грушенька медленно встала, подошла к двери,
закрыла засов,  вернулась, взяла подсвечник (ангелы держат по свече  -- тоже
подарок, но еще барона), приподняла скатерть, осветила: под  стол закатились
пять  золотых  кружков. Она снова поставила  подсвечник. Слезы  катились  по
щекам. Посмотрела вокруг:  пирог, табакерка,  полотенце --  когда упало,  не
заметила. Подняла  полотенце,  села.  Облокотилась  руками  на стол и обняла
ладошками мокрые щеки.
     Уехал, -- горестно сказала Грушенька вслух. --  Уехал.  А меня оставил.
-- И зарыдала.

     * * *
     Милостивый государь! Андрей Васильевич! Я недавно приехал из Гатчины, в
коей Абрам Андреевич оставил по себе лестный аттестат. Каждый офицер, каждый
солдат, житель,  от  мала  до  велика, с восхищением  произносит имя его.  Я
привез к нему от всех подчиненных его и  неподчиненных сердечнейшие поклоны;
и  самые начальствующие все преисполнены к нему почтением и любовию, как то:
Алексей Андреевич Аракчеев, Григорий Григорьевич Кушелев и некто управляющий
Гатчинскою конторою полковник Петр  Фрисанфович  Обольянинов,  и все прочие.
Что ж касается до меня, я надеюсь, вы уверены, что я в чувствованиях моих ко
всей  фамилии вашей  непременен и навсегда пребуду таков... ваш  милостивого
государя покорнейший слуга Иван Черкасов.

     * * *
     По сравнению с Гатчиной Адмиралтейская коллегия, куда попал Аврам, была
местом обиталища  блаженных душ. Все  здесь двигалось  с неспешностью,  даже
мухи  летали неразворотливо  и в полусне ("Я в счетной экспедиции,  в  месте
довольно спокойном. Мундир я ношу по желанию: могу носить флотский белый или
свой прежний; но я ношу прежний, а между тем, нахожусь я в списке  армейском
и в  обеих местах мое старшинство идет, и когда вздумается, то я могу быть и
в армии, что и  исполню,  как  скоро получу мои деньги из коллегии"). Но уже
лето  прошло; уже Мария Феодоровна  принесла Павлу Петровичу  третьего  сына
(первые два, Александр и Константин, были к той поре отроками), а России еще
одного великого князя -- Николая; уже государыня  Екатерина предлагала Марии
Феодоровне подписать бумагу, отрешающую от будущего престола Павла Петровича
в пользу старшего отрока Александра. Уже осень настала, пришел октябрь, рощи
отряхали  последние листы, а невидимая десница Провидения была подъята, чтоб
произвесть неслыханные события.

     * * *
     К осени  Павел Петрович соскучился и  стал приглашать Нелидову  снова к
своему двору. Но Катерина Ивановна, помня, как ей указали  на дверь  и  зная
нрав цесаревича, новых les  bassesses  * не  желала. В Смольном,  в  покоях,
отведенных ей  начальницей Воспитательного  общества благородных девиц мадам
Делафон, Нелидова ограждала себя от своего дорогого друга.
     * Низостей (фр.).

     Но вдруг 6-го ноября, ввечеру, скончалась государыня Екатерина.
     Говорят, как  скоро Павел  Петрович прискакал во  дворец (это  было еще
днем, и еще жизнь в государыне теплилась), князь Безбородко успел  удалиться
с  ним в отдельную  комнату  и показать  то  самое завещание, и бумага  была
испепелена.
     Присягу провели немедля. Наутро невыспавшаяся столица  наблюдала нового
императора.
     Все смешалось  в  городе Петрограде. Кто  был ничем, гот стал всем. Кто
был   всем,  тому  надлежало  отбыть  с  фельдъегерем.  Немыслимое  движение
сделалось  на российских  дорогах.  Из  отпусков  скакали  в  Петербург,  из
Петербурга скакали  в пожизненный отпуск  --  забиться в имение, жить  среди
мужиков. На станциях те, кто несся в Петербург, спрашивали у тех, кои летели
из  Петербурга: что деется? Вести были одна каверзнее другой. Говорили,  что
гвардии боле  нет,  что гатчинцы заняли приступом дворец,  что  все  дома  и
заборы  велено перекрашивать под шлагбаумы; что французский язык запрещен по
причине  скрытой  в  нем  якобинской  заразы,  а тех,  кто  на нем  говорит,
отправляют на гауптвахту; что  изданы  артикулы  о  длине фраков, панталон и
жилетов,  что нет,  артикулов  нет, просто панталоны, жилеты и фраки изустно
запрещены, и, кто в них ходит, того в сутки высылают из столицы; что введены
новые  мундиры ниже колен и букли как  при Петре Феодоровиче;  что запрещены
все собрания и, если кто у кого соберется  больше грех,  в том видят сговор;
что  старший  Архаров  теперь  в  большой  чести  --  полицеймейстер,  ловит
заговорщиков и сам  их  допрашивает; что в  Петербурге встают  по барабану в
пять  по полуночи и, кто не  встал, того водят по городу в чем  застали (и в
шлафроке водят!), что гатчинских поручиков производят в генералы, и они учат
разводу прежних генералов, кои разжалованы в  поручики; что княгиню Дашкову,
в чем  была,  увез фельдъегерь, без  слуг  и провианта прямо под  Нижний,  в
деревню;  что один граф Безбородко не отставлен за  то,  что сжег все бумаги
государыни  и рассказал  новому  государю  все; что  какой-то  Акрычеев  или
Агарчеев, гатчинский капитан, а теперь комендант Санкт-Петербурга, командует
гвардией и полковникам велит нести караульную службу в солдатской караульне;
что до ветру теперь ходят строем три раза в день; и что теперь будет, одному
богу ведомо. -- Ждите, будет от этого царя толк!
     Гатчинское  войско  вступило  в  Петербург  и  выстроилось на Дворцовой
площади.  Государь  император  оглядел  своих любимцев  и,  сверкнув  очами,
молвил:  "-- Благодарю вас, мои  друзья,  за верную ко мне  вашу службу. И в
награду за оную вы поступаете все в гвардию, а господа офицеры чин в чин".
     Что за офицеры!
     Какие странные лица!
     Какие манеры!
     -- И как странно они говорят!
     Мечта Павла  Петровича совершалась въяве: воочию  и вслух. Он призвал к
себе Архарова. Ястребиные глаза Архарова выражали готовность напасть, смять,
истребить.  Павел  высказал   неудовольствие   круглыми  шляпами,  отложными
воротниками,  сапогами  с  отворотами, фраками, панталонами, жилетами  и еще
кое-чем  по  мелочи.  Слуга царю, петербургский генерал-губернатор  не  стал
медлить.  К  полудню  8-го  ноября  весь  Петербург   переодевался,  портные
заламывали за спешную работу немыслимые деньги, втоптанные в ноябрьский снег
шляпы  и  оборванные  фалды стали  боевыми  трофеями  бравых  будочников.  В
суматохе  первых  дней  творения  Павел торопился так,  как  его  прадед  не
торопился, сбривая бороды и раздирая боярские кафтаны.
     Плевали все.  Обесчещенная старая гвардия глухо  роптала. "Образ  нашей
жизни офицерской  совсем переменился;  при императрице мы  помышляли только,
чтобы ездить в общества, театры, ходить во фраках, а теперь с утра до вечера
на  полковом  дворе, и учили  нас всех,  как рекрут".  В  три дни гвардейцев
переодели в гатчинские темно-зеленые мундиры, обругали ракальями и причесали
по-прусски:  волоса  зачесаны, запомажены, запудрены  до  белизны,  железная
проволока на затылке, на проволоке коса.
     Павел пил свою свободу то  крупными,  то  мелкими глотками,  и с каждым
глотком  менялись  адреса  бывших  любимцев  и  прежних  опальных.  Государь
продиктовал запрещенные слова и те, что предписывались взамен оных.
     Не употреблять Писать
     Обозреть Осмотреть
     Выполнить Исполнить
     Пособие Вспоможение
     Стража Караул
     Общество Собрание
     Гражданин Купец или мещанин
     Свобода Позволение
     Вахт-парады  были перенесены  от  гатчинского  коннетабля на  Дворцовую
площадь. Все надо было начинать заново. Как Петр Великий начинал. Но великий
прадед  был варвар, пил квас  и пел  бранные песни. Новая Россия должна была
быть изящнее и изысканнее Франции, точнее и порядочнее Пруссии.
     Нелидову  он  не забывал и в первое же утро  царствования, просматривая
списки,  вычеркивая  одних,  вписывая других, сделал Андрея Нелидова,  брата
Катерины  Ивановны,  полным майором  с назначением быть  адъютантом  при его
величестве. Но Нелидова из Смольного  не вернулась. Ноября 9-го Нелидов  был
повышен до подполковников.
     На следующий день ко двору вызвали Аврама Боратынского.

     * * *
     14 ноября 1796 года. С.П.б.
     Милостивый   государь  батюшка!  Имею  честь  поздравить  вас  с  нашим
милостивым  императором, которого  вступлением  первое  дело  было  изливать
неисчетные всем  милости. -- Я опять  не забыт. Меня  вспомнил  государь  на
четвертый  день  вступления. Я  взят к нему  в адъютанты с чином полковника.
Вчерашний день ввечеру я поздравлен, а севодни уже и вступил в должность. --
Я ни у кого не в  команде,  кроме  самого государя. -- Брага  Богдана  также
изволил  взять к себе в адъютанты  с чином подполковника * и севодни  послан
курьер   в  Англию  за   ним  нарочно.   --  Множество  милостей   для  всех
верноподданных излил преизобильно  -- рекруты  уничтожены; хлеб  отбирать не
велено... и протчего много выгод для всего государства. -- Теперь прошу вас,
батюшка, просите  бога,  чтоб он укрепил меня и всех нас в подвиг,  ибо  Его
неисповедимым промыслом  все  нам  делается.  --  И  за  сим  с  моим  к вам
глубочайшим высокопочитанием и преданностию пребуду ваш, милостивый государь
батюшка, покорный сын
     Аврам Боратынский.
     * По-морскому: капитан 2-го ранга.

     * * *
     Накануне дня  великомученицы  Екатерины, ноября  23-го  Павел  послал в
Смольный нарочных для вручения Нелидовой подарка. Та подарок отвергла. Через
неделю  государь  сам  посетил  Смольный   вместе  с  Марией  Феодоровной  и
цесаревичем Александром  Павловичем.  Госпожа Делафон,  вероятно, улыбалась,
Катерина Ивановна была сдержанна.
     Декабря  1-го  Алексашинька Боратынский,  вчерашний кадет,  был  взят в
свиту к  государю  и  сделан квартирмейстером. ("Чин сей поручичий; но место
важнее гораздо чина".)
     Декабря 5-го подполковнику Андрею Нелидову пожалована тысяча душ, и две
тысячи  душ  в некой  Вяжле - Авраму и Богдану Боратынским. ("Вяжля  -- село
Тамбовской  губернии  Кирсановского уезда, в  12 верстах  к  югу  от  города
Кирсанова, на правом берегу реки Вяжли, притока Вороны с левой стороны".)
     Декабря  11-го две  тысячи  душ Павел пожаловал в  Смоленской  губернии
матушке   Катерины  Ивановны.  Твердость  Нелидовой  была  поколеблена.  Она
благодарила почти доверительно.
     Декабря 18-го Петр Боратынский был сделан майором.

1797
     В первый день  нового года подполковник Андрей Нелидов был произведен в
полковники, полковник Аврам Боратынский -- в генерал-майоры. В Зимнем дворце
для Катерины Ивановны отвели особые покои. Вздохнув, она оставила Смольный и
вернулась к Павлу.

     * * *
     Среди прочего по гвардии и  армии  ввели новый  устав, составленный  по
прусскому образцу. Надо было учить уставу войска, разбросанные по губерниям.
Учителей государь выбирал из бывших гатчинцев.

     * * *
     Г. генерал-майору и генерал-адъютанту Баратынскому.
     Ехать вам в Киев и Тульчин осмотреть, все ли  в порядке по предписаниям
моим  делается  и все  ли исполняется,  нет  ли  злоупотреблений, равномерно
привести часть Суворова в мирной обряд и распорядок.
     Павел.

     * * *
     Граф  Рымникский, фельдмаршал Суворов, в  походах  спал на соломе и  ел
сухари. Вставал  в  четыре  утра,  обедал в  восемь-девять,  тоже утра. Взял
Измаил и  Варшаву. От государыни он  получил предписание готовиться к походу
на якобинцев.
     --  Безбожные,  окаянные  французишки  убили  своего  царя,  --  сказал
фельдмаршал войску. -- Они дерутся  колоннами, и  нам, братцы-ребята, должно
учиться драться колоннами. -- И войско училось драться колоннами.
     О новых гатчинских правилах в армии фельдмаршал высказывался дерзостно.
Павел  не  верил ему  и посему  послал  в  Тульчин, где  тог стоял  со своей
дивизией,  Аврама, видимо, наказав ему обнаружить непорядки  во что бы то ни
стало.
     Сначала  петербургский генерал  явился  в  Киев.  "Все вздрогнули,  все
ожидали  видеть людоеда; тем приятнее  все были изумлены, когда  узнали сего
почтенного,   тогда  еще  довольно   молодого  человека,   благонамеренного,
ласкового, с столь же приятными формами лица, как и обхождения. Казалось, он
приехал не столько  осматривать полки, сколько учить их  новому уставу, и он
делал  сие  с  чрезвычайным  усердием, с неимоверным  терпением,  как  будто
обязанный наравне  с их  начальниками отвечать за их  исправность. Он охотно
разговаривал  о своем государе  и  благодетеле,  уверяя всех в известной ему
доброте  его сердца, стараясь всех  успокоить  на счет  ужасов его  гнева  и
чуть-чуть было не заставил полюбить его".
     Когда генерал-майор явился в Тульчин, Суворова там не оказалось: он был
в двенадцати верстах, в деревне.
     --  Прикажите поскорее лошадей,  --  велел  Боратынский. --  Я  прислан
государем  императором. -- Адъютант распорядился  подать  генералу дормез, а
сам помчался вперед доложить Суворову.
     -- По приезде впустить, -- приказал фельдмаршал.
     Они говорили два часа. Потом петербургский генерал вышел на  крыльцо. К
нему подскочил адъютант.
     -- Ты куда? -- спросил Боратынский.
     -- За вами, ваше превосходительство, для получения ваших приказаний.
     Сядемте вместе со мною.
     За честь себе поставлю!
     --  Боже мой!  --  сказал  грозный  петербургский инспектор.  --  Какое
несчастие, что государю графа так оклеветали; я более  ничего не желал,  как
того, чтобы  государь хоть  с час  пробыл бы  с  ним  в  кабинете, для блага
государства и отечества!..
     Но что  он мог  сделать? --  И 6-го  февраля Суворов был  отставлен без
мундира.
     А  Аврам,  едва  вернулся  из Тульчина,  тотчас  отправился с секретным
поручением в Шлиссельбург, и 23-го февраля снова был в дороге. -- Пока Аврам
путешествовал,  в  Смольном,  в  торжественной обстановке  и  в  присутствии
высоких гостей из Зимнего, отпраздновали очередной выпуск благородных девиц,
окончивших  курс  воспитания.  Среди   выпущенных  была  и  Марья  Андреевна
Боратынская, по-домашнему Машурок, старшая из сестриц.
     Аврам  успел, видимо, по возвращении из Шлиссельбурга, проводить своего
Машурочка  -- она уезжала по последнему зимнему пути к батюшке  до осени. Но
число  Боратынских  в Петербурге не  уменьшилось --  из  Англии прибыл сухим
путем обветренный Богдан (тотчас государь сделал его полковником *, а заодно
и   Илью,   остававшегося   до   времени   в  Англии,  повысил   заочно   до
капитан-лейтенантов).
     * Капитан 1-го ранга.

     Павел, как его великий прадед, признавал одну личную выслугу. 17-го мая
он дал Авраму полк: лейб-гренадерский.
     Снова судьба  свела Аврама с гренадерами.  Только в  сравнении  с двумя
сотнями  пьяниц, коими он командовал  под  Фридрихсгамом  восемь  лет назад,
теперь под его  началом  было  без  малого  четыре  тысячи  человек,  хорошо
отрепетированных майором Эртелем (присланным государем в полк еще в ноябре).
     Жил  Аврам  теперь  в  Офицерской  улице, в доме  хорошем и просторном.
Двадцать человек одной прислуги.
     Сие ль не счастье?
     Но тороплива царская служба, и, едва принял полк, надо снова мчаться --
теперь в  Ригу,  куда  звал  его  еще майский  государев  приказ  ("Господин
генерал-майор и генерал-адъютант  Баратынской. С получением сего отправьтесь
немедленно для учинения  инспекторского смотру над всеми  пехотными  полками
Лифляндской дивизии и обо всем, что вами найдено будет, доносите прямо  мне.
-- Пребываю вам благосклонный Павел").

     * * *
     16-го  июня Аврам летел  в  Ригу,  как  и  подобает  генерал-адъютанту,
видимо,   с  лицом,  выражающим  высокую  служебную  заботу,  но  с  сердцем
смущенным,  ибо он,  кажется,  влюбился.  --  Александрина  Черепанова,  или
Черепаха, как ласкательно дразнили ее подруги, воспитывалась  с Машурочком и
после  выпуска из  Смольного  в  феврале  была  определена  фрейлиной  Марии
Феодоровны.  -- Свою  сердечную  заботу  Аврам  выдал нечаянно  сестре:  "От
Черепановой тебе, сестрица, великие пени. Я уже от нее бегаю. Сделай дружбу,
пищи  к  ней, она тебя сердечно  любит". -- Кто кого здесь более любит, сами
понимаете,  вопрос. Ответ  не  замедлит  явиться:  Аврам едет в  Лифляндию с
мечтой в душе.

     * * *
     Августа 2-го, после обеда, государь прогуливался в Павловском. Внезапно
раздались  звуки барабана и конский топот. Полки строились в боевые порядки,
опаздывавшие торопились, сталкивались, падали.
     Однако ни  бунта,  ни измены  не случилось. Просто в  конно-гвардейских
казармах заиграли для пробы в трубу. В  соседних казармах трубу  услышали, и
кто-то,  самый  сметливый,   крикнул:  "--  Тревога!"  --   Крик   услышали.
Близстоящие не поверили,  но кто был далее, на  ложь  поддался. Через минуту
все  павловское   военное  население  летело  ко  дворцу.  Государь  объявил
исполнительным офицерам  высочайшее удовольствие.  Оное  было  напечатано  в
"Санктпетербургских ведомостях":  "За  вчерашнее  усердие  и исправность  во
время тревоги".
     Мария  Феодоровна сетовала супругу: -- "Не следует приучать их к мысли,
что произошла беда во  дворце". -- Но августа 4-го, в то же примерно  время,
случилась  новая  тревога. Снова, во  время  прогулки государя,  все  вокруг
помчалось  и  поскакало.  Двух  офицеров  ранили,  потерпели  и нижние чины.
Выяснилось:  после  обеда офицеры нашли  в казармах своих  солдат  в  полном
обмундировании. Кто сказал, что будет  тревога, не доискались.  Разуверениям
командиров солдаты не поверили. Затем  в самом деле затрубили в рожок, и уже
переполошенные офицеры должны были удивляться прозорливости солдат и скакать
за  ними  вслед. --  Рожок  был почталионский.  (Павел  велел  накануне всем
почталионам  выдать немецкие  рожки, чтобы  те  оповещали о своем  прибытии;
приказ до  полков  довести не  успели, а  тем временем  один  из почталионов
экстренно прибыл  в  Павловское из  Петербурга  и стал о том трубить.) После
сего  государь повелел  жителям  Павловского:  "Чтобы  во время  высочайшего
присутствия в  городе не  было ни от кого произносимо: свистов, криков  и не
дельных разговоров".
     В это  самое  время, вдоволь проездившись по Лифляндии, Аврам  скакал в
Павловское для отчета о произведенном смотре. Должно  быть, прямо  с  дороги
предстал он перед Павлом. -- "Вот на ком у меня порядок в Гатчине держался",
-- должен был думать Павел, глядя на запыленного генерал-майора, и пожаловал
ему аннинский крест на шею, звезду на грудь и три деревни под Москвой.

     * * *
     Лейб-гренадеры  привыкли к  старому  своему  командиру  -- Берхману,  и
новый, молодой,  Боратынский, удручил уже тем, что происходил из гатчинского
войска.  Новый командир не кричал громовым голосом и не  ругался по-матерну,
но гренадеры ворчали. Они только теперь поняли, что три зимних месяца, когда
майор Эртель  гонял  их по Царицыну лугу, обучая  прусской выправке, дело не
временное. Двенадцать офицеров подали прошения  об отставке. Их уволили теми
же чинами без права ношения мундира. Несмотря на острастку, еще пятеро вышли
из  полка. За лейб-гренадерами  надлежал особливый присмотр -- шефом  их был
сам государь.
     Осенью  начались  первые  за императорство Павла  сухопутные  маневры в
Гатчине. Каждый  день шли дожди, утром солдаты натягивали невысохшую одежду.
Пудра с буклей осыпалась  у офицеров, и намокшая мука комьями падала на щеки
и плечи солдат.
     Шар-жируй!
     Марш!
     -- Р-раз! Р-раз! Р-раз, два, три! Л-левой! Л-левой!
     Деньги не держали  в казармах, но брали  с собой:  прямо с ученья могли
отпра