изводим.
     Итак, в декабре он уже твердо знал о себе : он поэт.
     И год кончался надеждами, пирами, любовью, дружеством, стихами.
     Но  он был несвободен в себе. Свободу  давал чин прапорщика  -- младший
офицерский чин.
1820
     И едва наступил новый год, как чин ему вышел.
ФИНЛЯНДИЯ
     Les marais finnois ont  des miasmes qui analysйs chimiquement ont donnй
des  rйsultats en azot  et hydrogиne bien ressemblantes а ceux du  Lethй, et
dиs lors, l'oubli s'explique tout naturellement.
     D'une lettre particuliиre *.
О память сердца! Батюшков
     Наблюдения погоды. Генварь 1820
     4 Воскр.
     утро полдень
     вечер
     -- 12°
     -- 9,1°
     -- 10,6°
     Ю.В.
     пасмурно и слабый снег
     5 Пон.
     утро полдень
     вечер
     -- 17,1°
     -- 16,5°
     -- 18°
     В. слабый
     местные облака
     " --"
     пасмурно и тонкий туман
     6 Вт.
     утро
     полдень
     вечер
     -- 22°
     -- 21,8°
     -- 25,4°
     С.З. слабый
     В. очень
     слабый
     C.B.
     пасмурно, потом
     ясно
     тонкие местные
     облака
     ясно
     7 Середа
     утро полдень
     вечер
     -- 18,8°
     -- 13,3°
     -- 12,1°
     умеренный
     В. умеренный Ю.В. умеренный Ю.В.
     местные облака пасмурно
     пасмурно
     8 Четверг
     утро
     полдень вечер
     -- 7,8°
     + 0,5°
     + 0,8°
     умеренный
     Ю.В. сильный
     Ю. сильный Ю. умеренный
     пасмурно и
     мелкий снег
     пасмурно пасмурно и
     9 Пятн.
     утро полдень
     вечер
     -- 11,5°
     -- 5,8°
     -- 6,1°
     Ю.З. сильный 3. сильный
     Ю.З. сильный
     дождь
     местные облака местные облака
     ясно
     Термометр Реомюра * Ветер Состояние атмосферы
     Такой  погодой  провожал Боратынского  Петербург. Он был  произведен  в
унтер-офицеры  (по-старому:  в  сержанты)  и переведен  из гвардии в  армию.
Словом, чин ему вышел, но не офицерский.
     *  Финские  болота  содержат миазмы, которые  в результате  химического
разложения дают азот и водород, что  весьма подобно совершающемуся в Лете, и
посему  беспамятство  объясняется  весьма натурально.  Из  частного  письма.
(фр.).
     ** 1° по шкале Реомюра равен 1.25° по шкале Цельсия.
     4-го  генваря  его  выключили из списков  лейб-егерей, следующую неделю
составляли формулярный список, аттестаты о жалованье и месячном провианте, а
11-го  генерал Бистром рапортовал по начальству: "По  предписанию бригадного
командира Его Императорского  Высочества и великого князя Николая  Павловича
от  3-го числа сего  генваря за No  15  во  исполнение  Высочайшей  воли Его
Императорского Величества переведенный из командуемого  мною л-гв. Егерского
полка рядовой Евгений Баратынской в Нейшлотский пехотный полк унтер-офицером
с следующими об нем бумагами отправлен в оный полк".
     Нейшлотский полк квартировал в двухстах сорока верстах от Петербурга --
в  Финляндии,  в  городе  Фридрихсгаме  и  окрестных  селениях --  там,  где
работники купца Суханова  выламывали  для  Исаакиевского  собора  колонны из
цельного гранитного камня.
     Почему  именно  Нейшлотский  полк стал  местом  ссылки Боратынского  --
понятно: командиром  нейшлотцев был  подполковник Егор Лутковский, не просто
хороший человек,  а, что самое  главное, -- добрый родственник  Боратынских.
Ясно,  что  не  император  Александр и не  бригадный командир великий  князь
Николай  Павлович указали Боратынскому место в Фридрихсгаме. Это нижестоящее
начальство, вследствие неких неизвестных нам ходатайств, представило Николаю
Павловичу  Нейшлотский  полк  как   место   высылки   Боратынского,  а   тот
удовлетворенно подписал приказ. А вероятнее всего, сам  Боратынский  подавал
прошение о переводе туда лишь  стало известно, что о  скорейшем производстве
его  в  прапорщики  говорить  рано.   Император  Александр  вообще  не  имел
обыкновения жаловать сразу офицерским чином тех, кто угодил по его повелению
в солдаты (быв отдан  или  поступил  сам -- неважно) -- для начала их делали
унтерами, и уже по вторичному (через  год-другой) представлению они получали
прапорщицкие погоны. Другое дело -- все  Боратынские могли надеяться  на то,
что  удастся  миновать  унтерство.  Но  тщетны  были  надежды  --  у  нашего
милостивого монарха насчет всех разжалованных была особенная злопамятность.
     Не  вполне понятно  другое:  зачем вообще  понадобилось  переходить  из
гвардии в армию? --  Вряд ли из-за  какой-нибудь  новой истории. Может быть,
наш  милостивый монарх  выразил  сомнение, приличествует ли разжалованным  в
солдаты жить в столице, служить в гвардии, да еще нести караулы во дворце? А
уж в  какой именно провинции и  кого  отныне будет караулить  новоиспеченный
унтер-офицер, императору было все равно. Вряд ли он знал о родстве командира
нейшлотцев  и  рядового лейб-егеря и  уж, конечно,  не  мог  вообразить, что
Боратынский во Фридрихсгаме окажется вовсе свободен от службы, ибо от строев
и караулов его вполне убережет Лутковский.
     * * *
     Итак, три дня пути -- и вы в царстве Одена, среди утесов, камней, озер,
болот, мхов, суровых  лесов и низких небес.  Дик сей край. Леса стоят черные
среди белизны:  небеса  завьюжены снежной  пеленой, утесы,  камни  и  прочая
Финляндия  -- все под  снегом; сомкнутые льдом воды не отражают небес, и бор
не смотрится в их зерцало.
     Петербург -- Парголово -- Белый Остров -- Выборг -- Урпола -- Пютерлакс
-- Фридрихсгам -- вот ваш путь.
     Некогда Аврам Андреевич посетил  эти края. Было это тридцать лет назад,
во время войны со шведами. Но  Боратынский не знал, что места эти могут быть
освящены для него кровью  сердца и памятью семьи, и  эти места освящены были
для него только тенью Оссиана.
Здесь в думу важную невольно погруженный,
Люблю воспоминать о сильных прежних дней,
О бурной жизни их средь копий, средь мечей
Не здесь ли некогда с победой протекли
Сыны Оденовы, любимцы бранной славы?
Развеял бурный ветр торжественные клики
И все вокруг меня в глубокой тишине:
Не слышен стук мечей, давно умолкли, бои.
И ваши имена не пощадило время!
Для всех один закон -- закон уничтоженья.
     Комната натоплена, в окно бьет ветер, как будто гость. Но гость нейдет,
ибо  неоткуда взяться в такую погоду гостю. День начинается за окном тем же,
чем кончался вчерашний вечер, -- белесым и быстрым снегом, снегом, снегом.
     Природа везде одинакова: в Маре, в Подвойском, в  Петербурге, и, где бы
ни жил, снег всегда тот же. И тысячелетия пройдут, и исчезнут  люди, и будет
ложиться  чистый снег на такой же чистый снег, и, наблюдая за ним сейчас, мы
наблюдаем за тем, как бытие соединяется с небытием,  земля с небесами, время
с вечностью. Оттуда, из  низкого  квадратного  окна, в  упор глядит  на  нас
ледяной взгляд белесых небес. Он пуст и всезнающ. В пространстве между  этим
взглядом и нашей душой нет иных преград, кроме  нашей мечты.  Не согреваемое
мечтой, это пространство хладеет более и более  с каждым  порывом  ветра  и,
забирая  наше тепло, уносит его в ту вечность, которую мы видим ясно, но где
нас  не было  и не будет.  Между -- должно  что-то быть. Лучше  если  мечта,
облеченная в  гармонический  звук, ибо  любой  другой звук  хотя и  способен
остановить для души охлаждение этого пространства между, но... но ведь и вой
-- тоже способ спасения себя от леденящих небес.
     Он не любил зимы. Зима сдвигала  землю  и небо в единую  долину;  тени,
несущиеся  меж облак,  плыли  туманною  толпой за окнами, вдоль улицы. Он не
видал никогда прежде ни одного финляндского озера, и  сейчас они были скрыты
льдом и снегом, но он бежал от  зимы, и в  феврале 820-го года "о каменистый
брег дробящиеся  воды" заглушали всплески вьюги, а в марте --  "благоуханный
май воскреснул на лугах". --  В самом  себе блажен  поэт.  Парят  Поэты  над
землею и сыплют на нее цветы.

     * * *
     Боратынский стал первым из них, кто оставил Петербург не по своей воле.
В мае вылетел из Петербурга  Пушкин, в августе Кюхельбекер. Один Дельвиг был
неизменен; он один и остался, проводив поочередно трех певцов.
     События шли таким чередом.
     В январе  отправили Боратынского. "Горевали,  пили,  смеялись, спорили,
горячились, готовы были плакать и опять  пили...  с  чувством долгой разлуки
обняли его и надолго простились".
     Затем,  в марте и апреле, в  Петербурге вышел короткий скандал, имевший
следствием высылку Пушкина и суливший неприятности им всем.
     Герой скандала  --  Каразин Василий Назарьевич,  харьковский  дворянин,
жительствующий  в  Петербурге.   Некогда,  во  времена  своей  юности,   при
императоре Павле,  Каразин  собрался  бежать  за  границу;  был  задержан; в
Сибирь,  однако, не  попал.  Едва Павла  убили,  Каразин представил молодому
государю  проект  изменения  всего   вообще.  Александр  его  приблизил,  но
ненадолго.  Тогда  он  уехал  в  свою  харьковскую  деревню,  однако   после
гибельного  Аустерлица  подал  государю  проект  "О  невмешательстве  в дела
Европы", за  что попал на время  под  караул. Это была голова, созданная для
учреждения  благих  начинаний.  Формой  его  мышления  был  проект:   проект
оборонительной войны против Европы, проект реорганизации министерств, проект
нового  землепользования,  проект  изготовления  съедобной  пищи  для армии,
проект нового  способа посадки  картофеля, проект печения из дубовых желудей
вкусного и  здорового хлеба. В конце  819-го года  Василий  Назарьевич  стал
писать проекты по части изящной словесности. Для начала он решил соединить в
одно  два  петербургских  вольных общества  --  Вольное  общество  любителей
словесности,  наук  и  художеств  и  Вольное  общество любителей  российской
словесности, полагая,  что у людей, равно пишущих прозой и стихами, не может
не быть единой высшей цели.
     В обществах сих занимались, в сущности, одинаковым делом -  читали друг
другу стихи  и  прозу,  а  потом  печатали  то и другое. В  том  и  в другом
Обществах собирались тогда по большей части одни  и те же сочинители, но все
же Общества были разные -- с разной судьбой и подоплекой.
     В.О.   любителей   словесности,  наук  и   художеств   образовалось   в
незапамятные времена -- еще в начале  столетия, после восшествия  императора
Александра. К 818-му году из первобытных членов самым действенным, не считая
многоученого Востокова, остался  Александр Ефимович Измайлов -- автор многих
сочинений  в прозе  и  стихах, за некоторые из коих злоумный Воейков ославил
его писателем  не для дам (что,  разумеется,  почти сущая  ложь).  Александр
Ефимович  издавал  с  818-го  года  журнал  "Благонамеренный",  где  печатал
сочинения сотрудников своего  Общества, в коем он и был теперь председатель.
Дельвиг, Кюхельбекер и Боратынский, пока  были вместе, часто-таки бывали  на
Песках, в  квартире  Александра  Ефимовича,  или  в Михайловском  замке, где
собирались друзья словесности, наук  и художеств. Тень Павла не возвращалась
в  замок с  той  поры, как  здесь  был  удушен  ее  обладатель,  и  Общество
благонамеренных   чувствовало  себя  спокойно.  Благодаря  месту  заседаний,
Общество знали все под простым именованием -- как михайловское.
     В отличие от Михайловского, В.О. любителей российской словесности бытие
свое исчерпывало к 820-му году неполными четыремя летами. Общество  издавало
журнал  "Соревнователь  просвещения  и  благотворения", отчего  сочинителей,
соединявших здесь свои умы, называли просто соревнователями.
     Впрочем, оба Общества были взаимоперетекающими.
     Многие  из нынешних соревнователей  (Дельвиг и  Кюхельбекер в их числе)
были прежде приняты Александром Ефимовичем в михайловское  общество и только
впоследствии  все чаще приходили по  понедельникам  к  соревнователям, и все
реже по четвергам в Михайловский дворец.
     Боратынский  был принят в число соревнователей  заочно: через полмесяца
после отъезда из Петербурга -- 26-го генваря.

     * * *
     Президентом республики любителей российской  словесности был Глинка  --
Федор Николаевич. Как  и некоторые прочие  соревнователи, он состоял в Союзе
благоденствия, и,  благодаря такому обстоятельству, у нас с  той поры всякое
явное  общество считается лишь видимым миру обликом общества тайного. Как ни
судить,   а  любопытство  к   политике  и  несколько  двусмысленная  свобода
вдохновения по понедельникам парили в умах соревнователей.
     Впрочем...
     Скажите нам,  кто  это говорит:  "Весьма  дурная политика  та,  которая
исправляет законами то, что должно исправить нравами"?
     А  это: "Просвещая всех насчет их обязанностей... примирить и согласить
все сословия, чины и племена в государстве и... стремиться единодушно к цели
правительства: благу общему...;  споспешествовать правительству к возведению
России  на  степень  величия  и  благоденствия,  к  коей она  самим  Творцом
предназначена..."?
     В том и  дело -- кто  и  когда говорит, ибо всякому слову свое место  :
первое речет в 767-м году государыня Екатерина, второе -- в 818-м -- молодые
и не очень молодые люди в одной рукописной и тайной книге.
     Вопрос в том -- как  нравы править и что есть благо общее? Предположим,
вы  совпадете  в мнении  с  правительством относительно  блага  общего.  Но,
во-первых,  как  сказал  некогда  адмирал Шишков, у нас  нет  правительства.
Во-вторых,  если   вы  станете  блага  добиваться,  не  будучи  уполномочены
государем, он немедленно (и тут уже неважно, кто именно он)  поймет  это как
неразумие сына и определит, что  неразумие погубляет пути ко благу общему. И
упаси бог увидеть ему в  вашей этой запальчивой мечте фронду или браваду.  А
коль фронда или бравада были на самом деле -- у милосердого родителя народов
припасена розга (в нравственном смысле, по преимуществу). Или  даже так:  вы
можете  не  быть ни либералистом, ни фрондером, ни членом никаких союзов, ни
мастером никакой из лож. Пишите только элегии и послания к друзьям:
Ты помнишь ли те дни, когда рука с рукой,
Пылая жаждой сладострастья,
Мы жизни вверились и общею тропой
Помчались за мечтою счастья?
     Или:
Помнишь, Евгений, ту шумную ночь (и она улетела),
Когда мы с Амуром и Вакхом
Тихо, но смело прокралися в терем Лилеты?

     И   что  же!   --  Вам  немедленно  припишут  разврат,  а  следственно,
вольнодумство.  Помните, как во время оно писали об  иных строках Карамзина?
-- "Не в языке, а в  самых чувствованиях  заблуждение.  Я  вижу в сих стихах
чрезмерного   поблажателя   чувственности   и    непозволенной   слабости...
сладострастие оправдывать законами природы, как будто в первые годы золотого
века! Для меня сноснее бы было видеть ошибки в слоге, нежели в красоте оного
кроющиеся ложные правила и опасные умствования" *.
     * А  Ныне и сам  Карамзин недоволен  поэмкой  (так он говорит) молодого
Пушкина  ("Руслан  и  Людмила"),  а  Иван  Иванович  Дмитриев  в  московском
английском  клубе  язвительствует,  что мать  дочери  велит  на  сказку  эту
плюнуть.

     Все дело, видимо, в том,  что как сам  же Карамзин прозорливо  написал:
"Законы осуждают предмет моей любви". Законы -- приличий  большого света или
книгопечатания --  не  все  ли  равно? --  а предмет  любви -- уже не в  том
смысле,  как  изначально у  Карамзина, а вообще предмет любви -- Лилета  ли,
Оленька ли  с Крюкова канала,  Муза ли, Вольность ли святая.  Неважно, каков
предмет и какой именно закон его осуждает:  важно, что осуждает. И Лилета --
предосудительная  вольность,  и  слепая чернь,  благоговей!  --  разврат,  и
вообще,  раз  --  сладострастье,  значит,  уже  --  на  опасном  распутий  и
повреждение в умах, ибо слово за слово, и уже:  власть  тиранов  задрожала и
кинжала Зандова везде достоин он. Бунт, словом,
     Такая логика.
     Довести эту логику до  ума правительства (государя) есть тьма охотников
.  Одни  из   них  составляют  свои  секретные  записки  по  плану,  заранее
утвержденному в  департаменте Кочубея,  другие  -- подвигнутые исключительно
силой собственного одушевления.
     В числе  последних  был Василий  Назарьевич Каразин,  не растративший в
своих  харьковских  владениях  энергию   прожектерства.  Мудрый  Глинка,  на
протяжении многих лет искусно управлявший Милорадовичем, проглядел Каразина,
и в конце 819-го года  тот стал вице-президентом соревнователей.  Ненадолго,
правда, но скорость в своей деятельности Каразин развивал  такую, что, как и
прежде бывало, остановила его только крепость.
     Мы не будем пересказывать то, что и без нас известно о  происходившем в
заседаниях соревнователей из-за Каразина,  -- то, какую  речь он прочитал  1
марта,  как  разделились мнения по поводу  этой речи,  как  Михайло Загоскин
настаивал, вослед Каразину,  что нельзя терпеть, чтобы в журнале, издаваемом
не частным человеком, но целым обществом, раздавалась хвала пьянству, неге и
сладострастию,  как  15 марта Глинка, Дельвиг, Кюхельбекер, Греч, Плетнев  и
прочие,  узнавшие,  что   Каразин  препроводил  копию  своей  речи  министру
внутренних дел, высказались в том смысле, что Обществу нанесено оскорбление,
а  Каразин, и  вместе с ним Цертелев, Федоров, Анастасевич и еще некоторые с
ними оставили  заседание,  как  вместо Каразина вице-президентом  был избран
добрейший   Александр  Ефимович   Измайлов,   как   затем  бурлило  Общество
соревнователей...  Пересказ не передаст  того кипения страстей, какое бывает
от споров  о целях изящной  словесности,  особенно когда охотники замечают в
ней вред общему благу государства.
     Впрочем, Каразина остановить было уже невозможно:
     "Не  удивляюсь, что своевольные и развращенные правительства, признавая
так  называемые  либеральные  начала за истину, ищут скрывать  их от народа,
дабы продолжать  господствовать.  Но  христианская  монархическая система не
только не должна  быть тайною для кого бы то ни было (не  исключая последней
черни), но она должна быть велегласно проповедуема на улицах, на площадях, в
церквах,   на  всех  народных  сборищах.  Должно  вразумлять  народ,  должно
показывать  ему очевидно,  ощутительно сходство  сей  истины  с  природою, с
необходимым  положением  вещей в мире  и  обстоятельств общества,  наконец с
религиею.  Делается ли у  нас это?..  К сожалению,  совсем нет;  а  делается
противное.  Боятся дать повод рассуждать о взаимных отношениях правительства
и народа. Полиция  с  жезлом  в руках,  цензуры, духовная  и гражданская,  с
затворами  для  слов и  мыслей, поставлены на страже,  чтоб  не прокралась в
народ  какая-либо  черта  сей  благодетельной   системы,  успокоивающей  все
возможные волнения умов...
     На свете невозможно быть всем равным. И Бог нас таковыми не производит.
Одним дает он больше силы, другим больше здоровья  или ума... Звезда звезды,
лист листа  больше или  меньше... Следовательно, между человеками  на  земле
непременно  надобно,  чтоб  были  старшие  и  младшие,  богатые   и  бедные,
начальники и подчиненные... Начальники бывают природные, определяемые высшею
властью и выбранные самими подчиненными. Бог учредил так, что первые из них,
то есть природные, по наследству  суть лучшие из всех... Гордости и жадности
бывает меньше в родимых  начальниках... Благородное наше юношество  и народ,
который (сказав в переносном смысле) также выходит уже из детского возраста,
стоят в настоящее время на самом опасном распутий...
     Дух  развратной  вольности  более  и  более  заражает   все  состояния.
Прошедшим летом на дороге из Украины и здесь в Петербурге я  слышал от самых
простых рабочих людей такие разговоры о  природном равенстве и прочее, что я
изумился: "Полно-де уже терпеть, пора бы с господами и конец сделать". Самые
дворяне, возвратившиеся из чужих краев с войском, привезли начала, противные
собственным  их  пользам  и спокойствию  государства.  Молодые  люди  первых
фамилий  восхищаются  французскою  вольностию и  не скрывают своего  желания
ввести  ее  в  своем отечестве...  В  с