A.Песков.
   Боратынский


          ПИСАТЕЛИ О ПИСАТЕЛЯХ
          Истинная повесть
          МОСКВА "КНИГА" 1990

     Предисловие О. А. Проскурина
     Общественная редколлегия  серии: Е. Ю.  Гениева,  Д. А.  Гранин,  А. М.
Зверев, Ю. В. Манн, Э. В. Переслегина, Г. Е. Померанцева, А. М. Турков
     Разработка серийного оформления Б. В.Трофимова,  А. Т. Троянкера, Н. А.
Ящука
     Художник Ю. К. Люкшин
     OCR: Александр Продан


Песков А.М.
     Боратынский.  Истинная повесть. --  М.: Книга, 1990. -- 384  с., ил. --
(Писатели о писателях).
     Биографическая  повесть  о  Е.А.Боратынском  --  опыт   документального
исследования,  стилизованного  под  художественное  произведение.   В  книге
показаны эпизоды  из жизни поэта в свете  его мироощущения и в контексте его
эпохи, для чего привлечены новые архивные материалы.
     Оригинальные иллюстрации, которыми щедро насыщена книга,  -- плод чисто
художественного  объяснения жизни  Боратынского;  будучи  вполне свободны от
документально-исторического   смысла   повести,   они   представляют   собой
самобытное явление графики.

Содержание

О.А.Проскурин. "Истинная повесть"
Родословная
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Голощапово
Аврам
Мара
Бубинька
Предисловие к Части второй ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Петербург
Разбойник
Деревня
Поэт
Предисловие к Части третьей ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Финляндия
Унтер
Москва
Примечания
Список основных сокращений
Комментарии
Примечание к родословной росписи
(с. 322-323)
Опыт краткой летописи жизни и творчества. 1800-1826, март
Указатель сочинений Боратынского
Перечень писем Боратынского до 1826 г.
Указатель имен
Основная литература о Боратынском


"ИСТИННАЯ ПОВЕСТЬ"
     В  популярном  фильме  60-х   годов  "Доживем   до  понедельника"  есть
любопытный  эпизод.  Просвещенный  и  обаятельный   преподаватель   истории,
пребывая в элегическом настроении (он только что музицировал на фортепиано в
сумерках актового зала), задумчиво цитирует стихи:
Не властны мы в самих себе
И, в молодые наши леты,
Даем поспешные обеты,
Смешные, может быть, всевидящей судьбе.
     Оказавшаяся поблизости учительница литературы  вопрошает: "Кто это?" --
на  что  следует  лукавое предложение:  "Угадайте!"  Дамочка, конечно, несет
совершенный вздор ("Некрасов?..") (ох, уж эти учителя литературы!). Узнав от
слегка  ошарашенного  собеседника,  что подлинный автор -- Боратынский,  она
обиженно  парирует: "Ну,  нельзя  же всех  второстепенных  помнить..." Далее
следует  стремительный  диалог.  Историк.  А   его  давно   уже  перевели...
Литераторша   (озадаченно).   Куда?  Историк   (с   легким   сарказмом).   В
первостепенные...
     Думается, что не  только для консервативной  служительницы просвещения,
но и для  многих это прозвучало откровением. И вот минуло более двадцати лет
с   того   дня,   когда  миллионы   кинозрителей  узнали   о   существовании
первостепенного  поэта  Боратынского. Вышли  новые  (научные  и  популярные)
издания его сочинений, появились  тонкие (и не очень) этюды, посвященные его
творчеству. Как будто никто уже не сомневается  в том, что поэту принадлежит
почетное место на отечественном Парнасе... А все же и по сей день мы знаем о
Боратынском  до  обидного  мало.  Парадоксально,  но  факт: лучшее, наиболее
обстоятельное,  основанное на скрупулезном изучении материала исследование о
русском поэте написано норвежским ученым Гейром Хетсо и  опубликовано в 1973
году  в  Осло! Но и после выхода книги Хетсо проблем  и загадок  в биографии
Боратынского по-прежнему оставалось немало.
     И вот перед читателем новое сочинение, автор которого расширяет область
наших  знаний  о   большом  поэте.  Книга   охватывает  первую  часть  жизни
Боратынского; повествование доведено до февраля 1826 года -- биографического
и творческого рубежа. Впереди  еще  18 лет -- едва  ли  не  самых главных  в
судьбе  поэта. Будет ли продолжен рассказ? На этот  вопрос ответит время.  А
пока заметим:  и сейчас  перед читателем, как выражались  в старину,  "нечто
целое"; по законам "целого" его и следует оценивать.
     Книга необычна. С  одной стороны, это  научное исследование. Событийная
канва  повествования  строго  документирована  (в чем  убедится  всякий, кто
возьмет  на  себя труд заглянуть  в  примечания).  Заинтересованный читатель
встретит  здесь  десятки  впервые  опубликованных  писем  и   фрагментов  из
неизданной  переписки   родственников   Боратынского,  найдет   существенные
уточнения, касающиеся жизненного  пути  поэта  (начиная с  даты  рождения  и
кончая  историей  передвижения  его  из  Финляндии в Петербург  и  обратно в
1820-25  годах), его  литературных  и бытовых отношений, вех его  творческой
эволюции. Из плена  времени выйдут  неведомые прежде  знакомцы Боратынского,
оставившие свой след в  его судьбе... Без новых фактов, рассыпанных в книге,
теперь  не  обойдется ни один исследователь Боратынского. Это,  так сказать,
бесспорные вещи. Есть в книге и гипотезы, -- но и они рождены не беззаботной
фантазией, а исследовательской мыслью.  Эти  гипотезы научны в своей основе.
Такова,   например,   реконструкция   "лирического   романа",   посвященного
знаменитой    С.Д.П.   --    хозяйке   известного    литературного    салона
С.Д.Пономаревой.
     И в  то же время книга эта -- факт не  только науки, но  в определенной
мере и литературы. И дело не  в "беллетризме", столь любезном сердцу авторов
многих   биографических   повествований.  Традиционного   историко-романного
"беллетризма" в книге нет. Дело также не в "слоге" или "занимательности".
     Дело  в  жанре.  Книга  имеет  жанровое обозначение, являющееся  частью
заглавия: "Истинная  повесть",  --  и сочинитель постоянно напоминает о  нем
читателю, дабы тот не  забывал об отличии его сочинения от других, привычных
жанров -- научных и  беллетристических. "Ах! Для чего мы  пишем не роман,  а
истинную повесть!" -- лукаво сокрушается  повествователь в  одном месте. "Не
ведая  партикулярных  подробностей  жизни  Боратынских,   мы   избавлены  от
необходимости  писать  хронику, а не имея привычки к замене факта  вымыслом,
свободны  от желания сочинить роман. На нашу долю выпала истинная  повесть",
-- гордо провозглашает он в другом.
     Что  же  это  за  жанр  такой,  о   котором  не  прочтешь  ни  в  одной
энциклопедии?  О, это  жанр  с глубокими и разветвленными корнями! Сам автор
намеком указывает на  них  читателю, когда  описывает свои приемы цитатой из
книги В.М.Жирмунского, посвященной структуре байронической поэмы.
     Но  сейчас  нас  интересует  не  столько  генезис  жанра,  сколько  его
возможности.  Вот что об этом пишет сам  автор: "Герои здесь  тенью проходят
сквозь сюжет, жанр  позволяет  утаивать,  недосказывать, умалчивать".  Итак,
герой --  тень.  Что же, наверное,  в повествовании о  Боратынском  подобный
образ героя как нельзя более уместен. Плотная "бытовая"  фактура вступала бы
в  противоречие   с   самим   предметом   изображения.  Сама  судьба  словно
позаботилась  о том, чтобы сделать  облик Боратынского неопределенным,  даже
призрачным. Его сохранившиеся портреты мало похожи друг на друга, и какой из
них  точнее  --  приходится  только гадать.  Столь  же  несхожи  и  портреты
словесные, принадлежащие перу его современников. "Легкая черта насмешливости
приятно  украшала  уста его"  -- и  "черты  его  выражали глубокое  уныние".
"Высокий блондин" -- и "задумчивое лицо, оттененное черными волосами".
     Повествуя о судьбе  Боратынского, автор пошел  неожиданным путем -- так
сказать, боковым. Повествование сосредоточено на том,  что  вокруг героя, на
том, сквозь  что  он проходит.  Атмосфера  вокруг  Боратынского сгущается  и
уплотняется  -- и вдруг "тень"  становится более четко очерченной, а затем и
более  рельефной;  на   плоскости  выступают  живые   черты.   Роль  некоего
конденсатора играют в книге  многочисленные письма (подчас посвященные вроде
бы сугубо  домашним  заботам и  интересам). Их композиция  позволяет  автору
создать  семейный и вместе исторический контекст,  прикоснуться к той почве,
из которой вырастает поэт Боратынский. И тогда делается возможным постижение
(хотя  бы частичное) таинственных  жизненных  ритмов -- прослеживается отзыв
отцовской или даже дедовской судьбы в судьбе сына и внука.
     В  текст  "истинной  повести"  вкраплены  четыре  вставные  новеллы,  с
"истиной" на первый взгляд не имеющие ничего общего. Они вымышленны (об этом
автор предупреждает сразу!),  насквозь условны и  литературны. За  каждой из
них скрыт второй план -- литературный источник. Иные узнаются легко и  сразу
("Грушенька" --  "Бедная Лиза"  Карамзина), другие --  с большим трудом, ибо
требуют известной осведомленности  в  литературной  продукции минувших  эпох
("разбойничий"  роман, фантастическая  и  светская повесть  и т.п.).  В иных
случаях литературная  игра достигает особой изощренности: в "Фее", например,
переплетены   мотивы   и    ситуации   светской    повести,   романтического
психологического романа, поэмы Боратынского "Эда", его  же поэмы "Бал"... Но
мало того! Литературные ситуации подвержены стилизаторской трансформации: то
знакомые  сюжеты  подаются  в  какой-то  иной  тональности, то  какая-нибудь
прозаическая  деталь  дерзко  выпятится  в  драматической  или  трогательной
ситуации. По словам самого автора, эти вымышленные сцены нужны повествованию
для замещения неведомых нам эпизодов  действительной  жизни  героев.  Выводя
свои  художественные  реконструкции  за   скобки  строго  документированного
повествования   (кесарю  --  кесарево!),  сочинитель   вместе   с  тем  дает
почувствовать  нам, сколь  тонка грань,  отделяющая заведомую  литературу от
жизни.
     В  "истинной  повести"  рассказ  то  и дело  перемежается  "лирическими
отступлениями" - пространными медитациями  о жизни и смерти, о  человеческих
судьбах, о взаимоотношениях между родными и близкими, о трудностях службы...
Кому  принадлежат   эти   суждения  --  порою  выспренние,   порою  нарочито
приземленные,  порою  остроумные,  порою  нудноватые?  Неужели  А.М.Пескову,
филологу, историку литературы?.. Отчасти и ему. Но главным образом (и прежде
всего!) -- это  суждения Повествователя.  Повествователь -- многогранная и в
художественной структуре книги, пожалуй,  ключевая фигура. Он одновременно и
простодушно-наивен -- и рафинированно-интеллектуален. Он имеет склонность  к
сентенциям в  духе  старинных  моралистов  --  и тут  же  подсвечивает  свои
афоризмы   светом   иронии.    Это   персонаж   исторический   и,    вместе,
анахронистический:  он  и  современник Боратынского,  --  и наш современник,
человек второй половины XX столетия. Его суждения порою близки  тем, которые
можно встретить в  письмах Боратынского и его  корреспондентов. Однако автор
явно вложил в них и свой человеческий опыт, и наш, его читателей. То, что на
первый взгляд может показаться прихотливой игрой, на деле оказывается вполне
серьезным: многоликий Повествователь позволяет и нам входить в мир  героя, и
герою входить в наш мир. Время оказывается проницаемым, а давно ушедшие люди
и события -- волнующими не меньше, чем злоба дня.
Олег Проскурин

     En Russie  le poиte de la douleur individuelle exprime toujours le sort
de sa race. Tirй d'une lettre particuliиre *.

1814
Тамбовской губернии Кирсановского уезда в село Вяжля.
Ее превосходительству милостивой государыне
Александре Федоровне Боратынской.
Из Петербурга
1.
     ...A prйsent je m'occupe  dans mes  moments  de loisir а traduire  ou а
rien que j'aime tant que la poйsie.  Je voudrais bien  кtre auteur. Je  vous
enverrai la fois prochaine une espиce  de  petit  roman que  je suis prиs de
finir. Je voudrais bien  savoir ce que  vous en direz.  S'il vous semble que
j'ai quelque talent, alors je tвcherai  de me perfectionner en apprenant les
rиgles.  Mais vraiment maman, j'ai vu plusieurs traductions russes imprimйes
et si mal traduites, que je  ne sais pas comment l'auteur a eu  l'audace  de
soumettre  au  jugement  publique des  sottises  pareilles,  et pour  comble
d'effronterie, il y met son nom.  Je vous assure  sans vanitй que je pourrai
beaucoup mieux traduire. Pour vous en donner l'idйe,  je vous dirai que pour
l'expression franзaise: D  jetait  feu  et  flamme,  il a  traduit:  Огнем и
пламенем рыкал. Ce  qui  est trиs bien en franзais est trиs mal en russe, et
celle-ci est l'expression la plus animale que j'aie jamais vue. Pardonnez si
je mйdis de ce pauvre diable, mais je voudrais bien qu'il entendisse tout ce
que l'on dit de  lui, pour le dйgoыter de  nous dйchirer l'oreille  par  les
expressions vraiment barbares qu'il emploit. Mais voilа que je vous fais lа,
comme  un  vrai  journaliste  franзais,  la   satire  des  pauvres  auteurs.
Pardonnez-moi,  ma chиre  maman,  je sais bien qu'il ne m'appartient pas  de
m'йriger en juge  dans un art oщ je suis si neuf, mais il me semble toujours
que ce n'est pas une indiscrйtion de dire а sa mиre ce que l'on pense. Adieu
ma chиre maman...
Eugиne Boratinsky **.
     *  В  России  певец  собственного недуга не  может не  быть выразителем
родовой судьбы. Из частного письма. (фр.).
     **  ...Нынче,  в минуты отдохновения, я  перевожу  и  сочиняю небольшие
пиесы и, по правде говоря, ничто я не люблю так, как  поэзию. Я  очень желал
бы стать автором. В следующий раз пришлю вам нечто вроде  маленького романа,
который я сейчас завершаю. Мне очень важно знать, что вы о нем скажете. Если
вам покажется, что у меня есть хоть немного таланта, тогда я буду стремиться
к совершенству, изучая правила. Истинно, маменька, но мне приходилось видеть
напечатанные русские переводы, которые были выполнены  столь плохо, что я не
мог постичь,  как автор решился  вынести на суд  публики такие  глупости, да
еще, торжествуя свое бесстыдство, выставил  под ними свое имя. Без тщеславия
уверяю  вас,  что я сумел бы перевести лучше. Чтобы дать вам  о том понятие,
скажу,  что  французское:  Il jetait feu  et  flamme,  он перевел:  Огнем  и
пламенем рыкал. Что  прекрасно по-французски, весьма  дурно по-русски, а  уж
это выражение  -- самое скотское,  какое  я  когда-либо  видел. Простите мое
злословие  в  адрес этого несчастного, но мне хотелось бы,  чтобы он услышал
все, что о нем говорят, и чтобы у него пропала охота мучить наш слух истинно
варварскими  выражениями.  Впрочем,  как настоящий французский журналист,  я
пишу вам здесь целую сатиру на дурных авторов. Простите, любезная  маменька,
я знаю,  что  мне  еще не пристало быть судьею в искусстве,  где сам  я пока
новичок, но мне всегда казалось, что своей матери можно высказывать все, что
думаешь, не опасаясь выглядеть нескромным. Прощайте, любезная маменька...
     Евгений Боратынский

2.
     ...Oserai-je vous rйpйter encore ma priиre relativement а la marine. Je
vous supplie, ma chиre maman, de m'accorder  cette grвce.  Mes  intйrкts qui
vous  sont  si  chers, dites  vous,  le commandent impйrativement.  Je  sais
combien  il  doit  coыter а  votre coeur de  me voir  dans un service  aussi
pйrilleux. Mais dites moi, connaissez vous un endroit dans l'univers exceptй
le rиgne de l'Ocйan oщ la vie de l'homme ne soit exposйe а mille dangers, oщ
la  mort n'ait ravi un fils а sa mиre,  un pиre, une soeur,  partout le plus
petit souffle  est capable de dйtruire  le ressort fragile que nous  nommons
notre existence. Quoique vous disiez, ma chиre maman, il est des  choses qui
dйpendent de  nous,  il  y en a d'autres dont la conduite est  confiйe а  la
Providence.  Nos actions, nos pensйes dйpendent de nous, mais je  ne saurais
croire que notre mort dйpende du choix que  nous ferons  du service du terre
ou de  mer. Quoi! possible  que la  destinйe, qui  m'a  marquй la  fin de ma
carriиre, remplirait  son arrкt sur la mer Caspienne, ne saurait m'atteindre
а Pйtersbourg? Je vous  supplie, ma  chиre maman, de ne pas contraindre  mon
inclination.  Je  ne saurais servir dans les  gardes; on les mйnage trop. Si
l'on fait la guerre,  ils ne  font  rien  et  ils  restent dans une honteuse
oisivetй.  Et  vous appelez  cela exister!  Non, ce n'est pas une  existence
qu'une tranquillitй sans mйlange. Croyez-moi, ma  chиre maman, que l'on peut
s'accoutumer а tout exceptй а la tranquillitй et а l'ennui. J'aimerais mieuz
кtre  parfaitement  malheureux  que  parfaitement tranquille,  au  moins  un
sentiment  vif et  profond occuperait mon вme  tout  entiиre,  au moins  les
sentiments de mes maux me rappelиrent que j'existe. Et vйritablement je sens
qu'il  me faut toujours  quelque chose de dangereux  dont je m'occupe;  sans
cela je  m'en nue. Reprйsentez-vous, ma chиre maman, une furieuse tempкte et
moi debout sur le  tillac qui semble commander а la mer irritйe, une planche
entre  moi et  la  mort,  les  monstres  marins  qui  admirent  l'instrument
merveilleux, enfant du gйnie humain qui commande aux йlйments. Et puis... je
vous йcrirai le plus souvent possible tout ce que j'aurai; vu de beau...
Eugиne Boratinsky *.
     *...Осмелюсь   ли   вновь   повторить  свою  просьбу,  до  мореплавания
относящуюся? Умоляю вас, любезная маменька, согласиться  на эту милость. Мои
блага, вам  столь  дорогие, как вы сами говорите, требуют этого неотменно. Я
знаю, что должно выдержать вашему сердцу, видя меня на службе столь опасной.
Но скажите  мне,  знаете ли вы место во вселенной,  вне  царства Океана, где
жизнь  человека не была  бы  подвержена тысяче  опасностей,  где  смерть  не
похищала бы сына у матери, отца, сестру? всюду ничтожное дуновение  способно
сломать хрупкую пружину, которую мы называем  бытием. Что бы вы ни говорили,
любезная маменька, есть вещи, подвластные нам, а управление другими поручено
Провидению.  Наши  действия, наши  мысли зависят от  нас самих, но я не могу
поверить,  что  наша  смерть зависит от выбора службы на земле  или на море.
Как? возможно ли, чтобы судьба, определившая исход  моему поприщу, исполнила
свой приговор на Каспийском море и не сумела бы настичь  меня  в Петербурге?
Умоляю  вас,  любезная маменька, не приневоливать мою страсть. Я не  мог  бы
служить в  гвардейцах: их слишком щадят.  Когда бывает война, они ничего  не
делают  и пребывают в постыдной праздности.  И вы называете это жизнью! Нет,
ничем не смущаемый покой -- это не жизнь. Поверьте, любезная маменька, можно
привыкнуть  ко всему,  кроме  покоя  и  скуки.  Я  бы  избрал  лучше  полное
несчастие,  чем полный  покой; по крайней мере,  живое  и  глубокое  чувство
обняло бы целиком душу, по крайней мере, переживание бедствий напоминало  бы
о том,  что я  существую. И в  самом деле, я  чувствую, мне всегда требуется
что-то опасное,  всего меня захватывающее; без этого мне скучно. Вообразите,
любезная  маменька,  неистовую  бурю  и  меня,  на  верхней  палубе,  словно
повелевающего разгневанным морем, доску между мною и смертью, чудищ морских,
пораженных  дивным орудием, созданием человеческого гения,  властвующего над
стихиями. А потом я буду писать  к вам сколь  возможно часто  обо всем,  что
увижу прекрасного...
     Евгений Боратынский.

РОДОСЛОВНАЯ
     I. Дальный путь ведет из России -- в Галицию, где, прославленный своими
ратными победами, почил в 1370-м году храбрый Димитрий Божедар.
     II.  Димитрий, сын его, прозывавшийся по  замку своему Боратыном  * жил
также  храбро  и  почил, оставив по себе многолюдное потомство, а замок  его
отошел к сыну Василию.
     * Боратын -- Божья Оборона.
     Здесь  и  далее  все  подстрочные  примечания,  за   исключением  особо
оговоренных, сделаны сочинителем.

     III. У  Василия  было горе:  не рождались сыновья. Тогда брат его  Иван
похитил  из Боратына младшую Васильеву дочь,  а свою  племянницу -- Марию, и
род Василия не угас, но вознесся двумя сынами: Стешком и Андрейком.
     IV. Стешко и  Андрейко,  окрепнув,  ушли в  Польскую землю. Стешке стал
называться там Яном.
     V.   Стешко-Ян,    правител