му  движению.  Ведь  за  семь  с  половиной  часов  мы
пролетели 1000 верст! Фантастика!
     Опустились  в Баку, подкатили к самому зданию  воздушной станции, и я с
сожалением об оконченном полете выпрыгнул из кабины.
     И вот город. Автомобиль мчится по пыльному асфальтовому шоссе, потом по
булыжной мостовой, масса встречных арб, ленинградские трамваи. Экскурсионная
база с клопами, пыль, жара и духота...

     В  порту  стояла туркменская  парусная  шхуна  "Нау"  -  "Мусульманин",
которая с грузом пустых  бутылок отправлялась в  Красноводск. Два  дня Павел
Николаевич провел в хлопотах, устроился, прожил на шхуне три дня, подружился
с  командой   и  заручился   бумажками  от   Туркменского   полпредства.  Из
Красноводска решил идти на остров Челекен, в Кара-Бугаз и в другие местности
восточного  побережья  Каспийского   моря,  чтобы  познакомиться   с   бытом
туркмен-моряков,  - материал в то  время был еще совершенно не использован в
литературе.
     ...С  обложки небольшой книжки,  страницы которой пожелтели от времени,
смотрит на нас  мужественный моряк в не совсем  обычном  наряде -  полосатом
тельнике и туркменском меховом головном уборе. Впрочем, ничего удивительного
тут  нет,  Книжка  так  и  называется -  "Туркмены-моряки".  Изданная  около
шестидесяти лет  назад,  она  давно уже стала библиографической редкостью. А
между  тем именно она была  первой ласточкой в  ряду  произведений советских
писателей, посвященных Туркменистану. Ее автор - Павел Лукницкий.

     ИЗ ДНЕВНИКА ЛУКНИЦКОГО

     15.08.1929

     С  утра  - на почте.  Открытка от Тихонова и В. Эрлиха  из  Тифлиса, от
12.VIII.1929.
     Комендант   погранохраны   Гриднев  дает   мне  письменное   разрешение
отправиться на  "Мусульманине" в  Красноводск. Возвращаюсь  на базу. Собираю
вещи...  в  10 часов  вечера  прихожу  на "Мусульманин". Туркмены  не спят -
приглашают  меня  на  соседнюю  лодку-"туркменку" "Красная  Москва"  слушать
"скрепку" (скрипку).
     Широкая каюта - во всю ширину судна. Дощатый пол, покрытый циновками, а
по циновкам - кошмами. Вещи в кошмах, по бокам полочки - с посудой и мелкими
вещами.  Коротковолосый туркмен в  чистых белых подштанниках и синей рубахе,
скрестив ноги, играет на самодельной скрипке (тыква, железный прут для упора
в пол, смычок из конских  волос, слабый). Перед ним почему-то зеркало. Гости
туркмен с соседних судов в каюте, в задумчивых позах, молчаливые, часть - на
кошмах на крыше каюты. Звук скрипки так негромок, что сверху слышен только у
люка... Слушают, свесив голову в люк. Те, кто наверху, иногда разговаривают,
тихо, потом  слушают  опять.  Когда скрипач  кончает мелодию,  кто-нибудь из
туркмен его хвалит. Хвалю  и  я  - есть  за что хвалить, играет он чудесно -
типичная, оригинальная восточная музыка. Лунный свет. Огни Баку. Тихое море.
Вечерняя прохлада, сырость. В каюте закипает самовар, меня долго спрашивают,
где лучше пить - в  каюте или  наверху. Отвечать  нейтральное  не  удается -
добиваются  прямого  ответа.  Пьем  чай на воздухе  ("на холодок" -  говорят
туркмены).
     Выпив  чаю,  кончив  разговоры,  переходим на "Мусульманина",  с  моего
"разрешения" туркмены устанавливают навес из паруса (называется это "сделать
холодок").  Ложимся спать, мне дают подушку, несмотря  на мои протесты. Сплю
прекрасно, только сквозь сон чувствую укусы комаров.
     "Мусульманин" - 7 человек команды с командиром Ходжа-Кули Нуриевым. Все
родом с острова Челекена.

     16.08.1929

     С  утра  до  2-х часов  дня на  парусной лодке  "Мусульманин",  у  26-й
пристани. По случаю праздника погрузки  нет, поэтому  команде делать нечего.
Выкупался. Потом - чай с  хлебом,  пью  из своей кружки, мой сахарный песок,
хлеб - команды. Разговоры, потом - запись дней, потом - сон, "в холодке".
     Проснувшись,  снова выкупался  и пошел с Нуриевым в город. Сегодня день
состязаний  на  плаванье; гребные  и  парусные  команды водников,  горняков,
военного  флота.  Оркестр,  мальчишки  в  воде,  зрители  на набережной,  на
пристанях, на  шлюпках... С утра, кроме  чая  с  хлебом, ничего не ел,  хочу
есть, но жду окончания состязаний. Состязания кончаются игрой в поло.
     "Мусульманин" принадлежит отцу Ходжи-Кули - кузнецу с острова Челекена.
На "усти-кают" (на крыше каюты),  кружком, поджав под себя ноги, сидим, едим
суп из громадной миски. С нами и капитан Бакинского порта (он временно живет
в  домике конторы на 26-й  пристани). Суп - вкусный,  с лапшой, картошкой  и
мясом. Едим деревянными  ложками. Под миской маленькая  круглая плетенка  из
соломы - скатерть (супра). Съели суп - едим отдельно второе блюдо: тоже мясо
и картошку. Мне и  капитану  дают отдельную - одну на двоих  - эмалированную
тарелку. Капитан не ест, я  съедаю  все один. После обеда долгие разговоры о
распределении фрахтовых денег между  командой. Капитан часто по всем поводам
восклицает мне: "Вот настоящая коммуна!"
     Фрахтовые деньги здесь делятся на равные  паи:  вся команда получает по
паю, один пай  идет на продовольствие, один пай -  в фонд, на ремонт судна и
один - владельцу его.

     17.08.1929, Баку

     Проснулся около 5 утра от переполоха в порту: гудки, сирены, свистки, в
"черном  городе" -  пожар! Горит нефтяная вышка.  Еще темно. Пламя вышки как
факел.  Мы  стоим  - пятнадцать  "туркменок"  у 26-й пристани.  Зашевелились
пестрые,  с   цветочками,   ватные,  ситцевые  одеяла,  команды  проснулись,
повскакали с мест. В порту, на пристани - то же самое. Слышим: едут пожарные
автомобили,  трамваи,  идет  пожарный  пароход. Столб  черного дыма от вышки
далеко в море...  Восход солнца... Пожар потушен.  Море - тихое, как розовое
масло...
     Пришли  рабочие-грузчики, заканчивают погрузку "Мусульманина".  Поэтому
на судне полнейший переполох и сумятица. Подносят ящики с бутылками, бутылки
вынимаются и складываются в трюм, каюту тоже заполняют до половины. В 2 часа
дня погрузка закончена. Может быть, снимемся сегодня.
     ...На  столе  каравай  хлеба,  принадлежащий  береговому  матросу.  Все
проходящие  мимо отщипывают. Говорю матросу.  Он смеется: "Это ничего, здесь
никто не смотрит - твое-мое".
     Матросы-туркмены считаются  частниками, хотя по сути дела решительно не
отличаются от всех прочих граждан СССР. Зарабатывают они в среднем рублей 40
-  60 в  месяц. Заборные книжки  у  них существуют, но дома, на Челекене, из
которого  они  ушли уже  2 месяца назад. И  вот,  по  существующему  в  Баку
правилу,  они не могут приобретать в бакинских кооперативах хлеб  и продукты
по казенной  цене, а  вольны добывать их где угодно,  т.  е.  у  частника по
двойной цене и тройной. Положение совершенно  ненормальное,  тем  более  что
команды  всех  других  судов могут получать хлеб и продукты  в  кооперативах
"КасПО".
     Спросил их,  почему они не  протестуют. "Мы люди темные,  а тут надо  в
Москву писать".
     Теперь  о вчерашнем случае.  Матрос  судна "Красная  Москва" был послан
капитаном на поиски хлеба для 8 человек команды. "Красная Москва" собиралась
сегодня уходить и уже взяла отход. Матрос пришел в кооператив и упросил зав.
кооператива  отпустить ему 12  кг. Тут же в кооперативе нашелся рьяный  тип,
который задержал матроса  и, несмотря на  все  попытки последнего  объяснить
дело,  потащил  его в 18-й район милиции. Здесь  был  составлен  протокол, у
матроса отобрали хлеб  и  документы и арестовали его. Матрос просидел  с  10
утра до 4 дня, пока команда через Уполтуркменцика Максимовича не выхлопотала
его  освобождение.  Хлеб и документы, однако, возвращены не  были.  "Красная
Москва" осталась в Баку ночевать.
     Я возмущен всем этим и решил завтра идти разбираться.

     18.08.1929

     Встал в 5.00. Мытье, чай с хлебом. В 7.30 Ходжа и другие вышли в город,
к  Максимовичу, по поводу  хлеба, вчерашнего дела  и чтоб закончить  все  на
берегу.
     В 9 часов - в  конторе  Максимовича. Жду его вместе с матросами  и пишу
заметку-фельетон  о вчерашнем  деле  в газету  "Вышка". В  10  часов  пришел
Максимович.  Одобрил  и  заверил  мою  заметку.  Сказал,   что  вопрос  этот
поднимался  уже  в  Азербайджанском  Совнаркоме,  но  решен  был  так: могут
получать  в  специальных лавках по 30 -  40 коп.  кило (в кооперативных хлеб
стоит 18 - 20 коп. кило), т. е. вопрос разрешен  неудовлетворительно под тем
предлогом, что туркмены - частники.
     Отнес заметку в  "Вышку",  дал  ее Волину. Зашел в Правление  Ц. Р.  К.
(Центральный  рабочий  кооператив.  - В.  Л.),  получил ордер еще на  2 кило
хлеба. Зашел за  туркменами,  с одним из них пошел получать  хлеб -  удалось
вместо 2-х  кило  получить  5, а  потом в другом кооперативе, с помощью моих
документов  разрешение  еще  на  4  кило, и по нему вместо  4-х  получил  5.
Вернулись  на  "Мусульманина"  в  11 часов.  Здесь  уже снимаются: отошли от
пристани,  выбирают  якорь, поднимают  на  борт шлюпку.  Якорь зацепился  за
что-то,  долго возились, с  помощью шлюпки с соседней "туркменки" снялись  в
12.00.  Жаркое солнце,  ветер,  который с  утра был  попутным,  переменился,
теперь он восточный и противный нам. Подняли  главный парус. Медленно идем -
направление на остров Нарген.



     19.08.1929

     Мы  всю ночь шли, сейчас ровный горизонт, кругом открытое море. Впереди
виден парус "Красной Москвы". Идет тем же курсом, что и мы.
     Сразу после  заката - вкусный плов. Ходжа  упрашивает меня есть больше,
спрашивает, сыт ли я, и просит не стесняться вообще, а просить всегда, когда
мне что-нибудь нужно.
     Часов в 8 - 9 ветер переменился, стал попутным. Подняли третий парус на
главную  мачту (на  ней уже два поднятых: главный и задний, один параллельно
другому, как  лепестки, как  коридор  парусов). Мне сказали,  что если такой
ветер продержится,  то  к  утру  пройдем  половину  расстояния  от  Баку  до
Красноводска.
     Полная  луна. Сидел  на  носу с Элки и Хакимом. Заговорили об их женах.
Они просили говорить тише, чтоб остальные не услышали, - стесняются.
     У Хакима жена "старая" - ей 22 года. Хаким женат уже девять лет, сейчас
ему 28 лет.
     Элки молчалив. Хаким полуизвиняющимся  тоном объясняет  мне, что он так
болтлив  потому,  что  хочет  учиться  лучше русскому языку. Урок вопросов и
ответов, я поправляю речь Хакима.

     20.08.1929

     Ходжа-Кули  задал  всем на сегодня работу: вытащил  пучки старых сетей,
побелевших от соли и моря. Из этих сетей туркмены будут вить канат. По краям
сетей навязано множество узелков, края связаны маленькими веревочками. Нужно
все эти веревочки снять, развязывая узлы или разрезая их. Каждый пучок нужно
освободить от веревочек с двух сторон.  На  каждой стороне много, больше ста
веревочек.  Ходжа-Кули  дал  каждому  на  сегодня по 10  пучков. Вся команда
засела за  работу. Я  тоже.  Я неопытен и делаю медленно. Работая,  туркмены
поют, поют они вообще  все время: и днем, а  рулевой и ночью. Ходжа говорит:
"Когда нет ветра, надо работать, иначе ветра не будет".
     Часам к 10 сделал 2 пучка и прыгнул в воду. За  мной  полезли  купаться
все,  купались  долго, с  баловством.  Гуссейн  безобиден,  его  топят,  его
задевают всегда - шутливо. Он сносит все это с поразительным  хладнокровием.
Ходжа-Кули бросил в воду щетки чистить днище и борта судна.
     После обеда лежим на юте, разговоры - расспрашивают меня о географии, о
республиках наших, о  Китае  и в чем  у  нас  дело с ними.  Рассказываю суть
конфликта.
     Долго не засыпаю, обдумываю телеграммы, которые пошлю  из Красноводска,
потом впитываю в себя зрительные впечатления. Ходжа сказал, если так пойдем,
часа через 4 будем в Красноводске.
     Ходжа-Кули плавает 18 лет. До  этого он работал на  соляных рудниках на
Челекене года 4, а потом лет 6 занимался торговлей. Ходжа любит спорить.
     Хаким называет себя культурным человеком и  жмет  мне руку. Хаким умеет
говорить по-русски, научился  у московского инженера. Говорит порядочно,  но
очень  плохой  выговор  и искажены  слова,  особенно окончания:  к  глаголам
прибавляет "ся". Дервиш плавает 12 лет, ни разу не терпел крушения.
     8 часов - полный штиль. "Мусульманин" не движется. Я "пообещал" ветер в
12 дня. Общее купанье. Потом "тор" - сети - опять бесконечные узелки.
     В 10.00 - завтрак, то же,  что  вчера. Дервиш  и  Курбан сидят на краю,
Ходжа-Кули столкнул их в  воду - полетели за  борт. Веселье. Опять  "тор". Я
сделал два пучка быстрее других.
     Красноводск. Пошел на почту, отправил домой  телеграмму, съел на базаре
шашлык,  купил  винограду и вернулся  на  судно.  На  юте  "Мусульманина"  -
чистота, кошмы... Вся  команда оделась в чистое, у всех  туркменские шапки и
русские  пиджаки, несмотря на жару. Начались хождения туркмен в гости друг к
другу - с судна на судно.
     На  кошмах несколько гостей,  стариков и молодых -  все на  корточках и
поджав  ноги. Один старик с очками  на лбу. Другой -  почтенный  и  дородный
туркмен  -  Анна Гельди Мурадов.  С  ним  долгий разговор после чая, лежа на
кошмах. Он говорит о туркменских  обычаях, о боге. Сам он верит, что "бог" -
это "природа" и что "что-то есть", но не молится и намаз не делает. Говорит:
"Ученый человек всегда говорит, что мало знает, а неученый - что все знает".
Еще говорит: "Хуже всех те, кто кончил 3 - 4 класса,  - от рабочих отстал, а
к интеллигентным не пристал".
     После  чая  объясняю  туркменам  простейшие  астрономические  законы  -
затмения, землетрясения, вулканы, приливы и прочее. Рассказываю о Копернике.
Слушают  внимательно,  с  интересом.   Много  русских  книг   переведено  на
туркменский. Грамотность здесь высока - почти все читают.
     В  9 вечера  снова иду  в город, брожу  полчаса.  Душно.  Пустой город.
Несколько спящих у дверей своих  домов  людей, два-три  прохожих да одинокий
мороженщик.  Нет  ни  одного  источника  -  вода привозится  в цистернах  по
железной дороге. Кроме того, есть опреснители. Сушь - страшная.

     21.08.1929

     Проснулся  в  4  утра и с удивлением увидел  поднятый парус  над собой.
Оглянулся - мы в море,  а  вся команда бодрствует на  юте.  Смеются: "Идем в
Челекен". Оказывается,  переходят  к  другой,  железнодорожной, пристани для
разгрузки. Два галса - и мы  у пристани. Стали под выгрузку, но нет вагонов.
Здесь  очень трудно с вагонами.  6 парней русских - грузчики. Их безработица
загнала сюда. Разгружаться будем очень медленно, прямо в вагоны, вероятно, 3
- 4 дня. Наши  недовольны  такой медлительностью. В пятидесяти метрах против
таможни  застыли на якорях две лодки, пришедшие сюда из Персии. Они привезли
рис.  Перс  в  белом совершает  намаз. С  горизонта  -  две  черные  мушки -
возвращаются  на  веслах рыбачьи лодки, еще дальше - пятно судна. Надо мной,
выше   телеграфных   столбов,   резвятся  аэропланы  -  громадные  стрекозы.
Стремительны и волнообразны их движения... Очень интересуются аэропланами.
     Опять предлагаю Ходже вступить в пай расходов по продовольствию.  Он не
хочет. Потом сказал,  что спрашивал  команду и те тоже не хотят брать с меня
денег.
     Иду с Ходжой в город. Ему нужно добыть парусины, два куска  для починки
паруса. Сначала идем в почтовый регистр, ищем долго  моряка, идем  к нему на
квартиру,  потом - на  пристань и опять  на  квартиру. Представляюсь ему. Он
здесь живет с 1916 года и  не  жалуется. На  руке  татуировка:  "Боже, храни
моряка". Дает  разрешение.  Дальше  - к капитану порта. Тоже  - разговор. Он
подписывает.  Потом - в  исполком.  Хорошее каменное  здание. Тут  - все,  и
председатель исполкома.  Разговариваю  с  председателем.  Даю  удостоверение
Максимовича. Он раскрывает его и, не читая, возвращает. Обмен любезностями и
знаками дружества.
     10  часов утра. Брожу по городу. Городской опреснитель, клуб, городская
библиотека. Заведует ею  выдвиженец,  малограмотный,  но рьяный. Разговор  с
ним. Зимой читают очень много, летом - мало.
     В  час  дня  - пристань. Приход  почтового парохода. Масса народу,  все
транзитные идут прямо на вокзал. Пошел и я. Толкучка. Подошел милиционер. "У
вас есть разрешение?" - указал на кинжал. "Я ленинградский писатель". - "Как
фамилия?" Я сказал. Подал  бумагу:  "Запишите!" Я записал  и  спросил зачем.
"Может, встретимся когда". Здесь 29 милиционеров на 12 000 жителей.
     2   часа  дня.  Блужданье   по   Красноводску.  Желание   поговорить  с
интеллигентным  человеком,  поэтому заговариваю  со всеми,  кто  попадается.
Спрашиваю,  есть  ли в Красноводске литературный  кружок.  "Это  что  такое?
Читальня? Читальня есть".  Какая-то девица  объясняет:  "Литературный кружок
это там, где пишут разные вещи - рассказы, например, или стихотворения".
     Вечер.  При  лунном  свете горы  вокруг  Красноводска особенны: резкие,
четкие, горячие и  сухие. Чуть розовеют -  розоватая синева. Как  те, что на
Кавказе, которые выше лесов, около ледников. Вдруг  пожар... Горит квартал -
пекарни, частники, мануфактура, кооператив. Высокое пламя,  искры, появились
сотни  людей,  светло, как  днем.  Пожарная  команда:  пожарники  в  касках,
босиком, в трусиках. Бочки  как игрушечные и без лошадей. Их  таскают  люди.
Напор воды - качают вручную - так слаб, что струя не доходит до огня, падает
на середину улицы.
     В  11  пожар  уменьшился,  здание  КасПО  - соседнее, удалось отстоять.
Возвращаемся на судно. Очень сильный ветер.

     23.08.1929

     Вчера загрузили вагон бутылок, сегодня грузят еще два. Один  из вагонов
грузит команда "Мусульманина".
     ...Расколотая  бутылка  со  звоном  упала  в  угол. Раз,  раз...Бутылки
шлепались одна  за другой.  Ходжа- Кули  тихонько  ругнулся и, наклонившись,
выдернул  из босой  ноги впившийся  в  нее  кусочек  зеленого  стекла. Кровь
потекла тонкой струйкой. Возбужденные и потные лица не обернулись к нему: не
до него было. Ходжа  плюнул  и  вновь схватился  за  горлышко  бутылки. Раз,
раз... дзынь, дзынь... Стекло звенело и описывало дуги в воздухе.
     Все это  делалось молча.  Азарт мешал  говорить. Кто  больше? Это  было
веселое состязание! Только иногда слышались задыхающиеся восклицанья. Жара и
духота  замешивали  п том  грязь,  растекавшуюся  по  голым  спинам.  Солнце
медленно кружило косые столбы стеклянной  пыли. Товарный вагон подрагивал на
неподвижных  рессорах. В раздвинутые  настежь  двери  вваливались  все новые
ящики. Поставив на пол вагона ящик,  Хаким и Овез сбегали по сходням обратно
на палубу "Мусульманина", подставляли спину Гуссейну и, крякнув, в сотый раз
начинали  медленный подъем,  цепляясь корявыми  пальцами ног за  перекладины
пружинящей сходни и поправляя  закинутыми назад  руками сползавший  со спины
груз.
     В вагоне помещалось двадцать тысяч бутылок.  Вагон нужно было набить до
отказа к вечеру, нельзя же было показать  этим урусам-бездельникам, что  мы,
туркмены, работаем хуже их. "Мы" - потому  что  и я на эти дни превратился в
туркмена:  ел с ними с одного блюда, пил  воду их кружкой из  привязанного к
палубе бочонка, спал на  одной  кошме  с  ними. Я был признанным и уважаемым
гостем.  Я должен был делить  с  ними труд. Мне  никто не намекнул на это. Я
догадался  сам, а  когда  догадался и  принялся  за  работу,  мне лишний раз
подтвердили: "Твоя - харош чылвэк. Твоя  правильно дилаышь"... Признаться по
совести,  мне  совсем не хотелось работать сегодня  утром,  гораздо приятнее
пойти на  бережок и купаться, до изнеможенья купаться в изумительно зеленой,
прозрачной, как глаза лгущей женщины, воде Красноводского порта. Я бы спасся
от  разъяренного солнца, от мозолей и  рваных царапин, от удушья в горле, от
едкого  пота.  Мне никто не сказал бы ни слова. Так всегда и поступают здесь
русские, если редко, очень редко случится им гостить на туркменской парусной
"Нау". Но ведь Ходжа-Кули, и Курбан, и Хаким, и все  остальные искренно меня
полюбили,  а  заработать  искренность  в их  всегда  ровном  и  уважительном
отношении... совсем не так просто.
     ...У нас уже  тринад